Паргелион — страница 5 из 92

Она справила нужду в уже наполовину заполненную деревянную кадку и принялась шарить на столе в поисках съестного. Вкус холодного супа вернул её в реальность. Стоит лишь вспомнить, что у тебя есть тело — голодное, мучимое жаждой, — и всё, что было во сне, отступает, а потом забывается, затирается в потоке повседневности, и ты снова и снова теряешь какую-то часть себя. Опустошив миску, Дара выглянула в окно: чьи-то следы на свежевыпавшем снегу, как будто кто-то убегал прочь.

Несколько дней ничего не происходило. Нарушительница запретов снова и снова прокручивала в голове свою дорогу домой, пытаясь определить по знакам, которым она, может, не придала значения, кто это мог быть. Каким точно был цвет его одежды? Как тогда пахло? Издавал ли он какие-то звуки, кашлял ли? Все эти потуги оказались безрезультатны. Тем не менее пока никто не приходил и не допытывался, где она была в тот день. А значит, варианта было два: либо тайный наблюдатель отмалчивался, либо это был чужак. А если последнее — нужно было сказать.

Предположим, далеко, за много километров, дальше мёртвого города, есть ещё город, где живут люди. Остались жить, вопреки россказням местных знатоков, включая её мать. И наблюдатель пришёл оттуда, только что ему тут понадобилось? И, если он действительно из какого-то далёкого, гипотетически существующего города или деревни, такой же, как их, то наверняка пришёл не один. Где же тогда его сотоварищи? И вопрос поинтересней — что, если они знают про существование их деревни? Что, если они — кто бы они ни были — нападут? Эх, как же быть. Рассказать — огрести, но не рассказывать… Кто знает, что может случиться?

Вытерев нос — сраная простуда, — Дара принялась ожесточённо ворошить угли в печи. Смысла своей злости не понимала даже она сама. Всё вроде как оборачивалось удачно. Тут она ойкнула и выронила кочергу — на коже виднелась всё ярче проступающая алая полоса. А ведь руки только начали заживать, ну что за срань, что за полоса неудачи! Швырнув в угол деревянную ложку, она приложила к ожогу кухонную тряпку.

Злилась она прежде всего на свою нерешительность. Злилась на брата, который был так туп и недогадлив, не видел, что с ней что-то не так и не приставал с расспросами. На мать, которая донимала её своими разговорами. Иногда Дара и вовсе не слушала её, просто смотрела на тёмные волосы, чуть сплюснутое круглое лицо, крупный нос, тоненькие ниточки рта и думала, что мать, наверное, не глупа. Или была не глупа, раньше. Просто стала такой, потому что так легче выживать. А ведь она помнила мир до, хоть и была тогда совсем маленькой девочкой.

Отойдя подальше, Дара принялась перебирать деревянные фигурки, аккуратно расставленные на полке. Их все вырезал Кий — и этого петуха с заносчивой миной, который поднял клюв кверху, и медведя. Правда, он вышел не очень достоверно. Да что там, медведя Кий видел всего один раз и тогда чуть не помер, а статуэтку эту он делал по чучелу, которое было самой выдающейся достопримечательностью деревни и размещалось в избе мастера Миро. Говорили, что он когда-то убил медведя длинным мечом, которым он мастерски орудовал, но старик не подтверждал этих слухов и упорно настаивал, что медведя ему подарил старый друг, которого уже нет в живых. Дальше на полке пристроились несколько свиней и поросят разного размера и степени проработки — одно время Кий очень увлекался их вырезанием, что он только в них нашёл. Дальше были лица, имеющие отдалённое сходство с соседской девушкой, пара лошадей, одна с кривыми ногами, и наконец она, коробочка. Дара взяла её и повертела в руках — приятно было наблюдать, как светлая серебристая поверхность отражает свет. Это был шестигранник со множеством мелких дырочек по сторонам, создававших словно бы тканый узор. На одной из граней был рисунок в виде спирали или свернувшейся клубком змеи, из которой исходило две скрещивающихся линии. Что было внутри — неизвестно. Маленькая Дара всё пыталась извлечь хоть что-нибудь из загадочного предмета, но эти попытки заканчивались тем, что она в гневе швыряла коробочку в дальний угол. Когда волна раздражения затухала, малышка всегда доставала оттуда любимый предмет и бережно прятала под матрас. Если это игрушка, то как в неё играть, если техническое средство — то для чего оно предназначено. Но как она ни крутила её, как ни вертела, как ни подбрасывала и как только ни «колдовала» над ней, назначение этой вещи оставалось загадкой. Так что Дара решила называть её своим талисманом, что было совершенно оправдано — девочку нашли младенцем пятнадцать зим назад, завёрнутую в термоустойчивое одеяло, лежащую под еловым деревом, а при ней была только одна вещь: эта коробочка.

Побывав в мёртвом городе, Дара стала думать, что, может, шестигранник появился оттуда? Уж слишком он был похож на найденные там вещи. Может, она была частью того, большого мира, запрещённого, будто бы и не существующего. Но ведь тогда, раз коробочку нашли при ней, значит, и она, Дара, тоже его часть? Чем старше становилась девочка, тем чаще она задумывалась о том, кто мог оставить её вот так лежать в лесу на морозе и кто её настоящая мать? Только проку от этих мыслей было столько же, как от дырявого ведра — результата ноль.

Дверь скрипнула, с улицы пахнуло морозным воздухом. Мать вернулась, посмотрела на неё искоса.

— Там мешки с кожами принесла, поди погляди. Воды набери.

Спорить с ней не хотелось. Дара сунула коробочку в карман, накинула меховой жилет и молча пошла на улицу. По дороге к колодцу никто не встретился. Было слышно, как лает соседская надоедливая собака — истошно, захлёбываясь, подвывая. Может, чует волков. А может, беду. Нет, все же надо сказать матери.

— Я видела кого-то, когда ходила в лес, — заявила девочка сразу, как вошла, боясь, что вскоре её решимость поубавится.

— И кого ж? — Мать шевелила угли.

— Какого-то человека. Он шёл за мной.

— Не узнала?

— Нет.

— Ну, мало ли кто. Все давеча в лес ходили, погода-то вон хорошая была.

— Нет, мама. Я думаю, это был чужак.

— Чужак? — Женщина перестала ковыряться в печке и глянула на дочь. — И где же ты его видела?

А, была не была.

— Я ходила смотреть на Эйо. Ну, может, прогулялась немного дальше. Я видела его в роще по дороге.

— И почему ж ты думаешь, что это чужак?

— Потому что. Он не рассказал обо мне. А во-вторых… наши туда почти не ходят.

— Где точно ты его видела?

— Я…

— Говори как есть.

— На пустоши по дороге к мёртвому городу, — разом выпалила Дара.

Мать молча посмотрела на неё, пошевелила губами. Думала, наверное, как наказать дочь за то, что нарушила границу.

— Я не буду спрашивать, где ещё ты была. Не буду. Но я должна рассказать старейшинам. Потому скажи мне точно, как он выглядел.

— Я не видела его отчётливо. Он прятался за деревьями, а потом шёл за мной.

— До куда? Отвечай!

— Почти до леса.

— Ммм… — Женщина что-то промычала себе под нос и ушла на свою половину.

Дара решила, что лучше всего будет забиться в угол и ждать. Уселась на лежанку и принялась грызть ноготь на большом пальце правой руки, как делала всегда, когда нервничала.

Вскоре мать хлопнула дверью. Дара выползла из тёмного угла, пошарила в вещах матери — та надела тулуп, что получше. Значит, пойдёт к старейшине. Может, к Ситху, может, к Кьявилу. Конечно, если ко второму, то, возможно, пронесёт. Но это, кажется, и не было самым важным. Что, если чужак был не один, и они выследили её, и теперь могут напасть? Чем дольше она сидела, уставившись в стену, тем больше нарастало внутреннее напряжение. Девочка отдёрнула руку, увидев, что разодрала палец в кровь. Но сильнее всего в моменты душевного смятения её пугала тишина. Вот как сейчас.

Это была очень ёмкая тишина. И изредка прорывающиеся сквозь неё громкие звуки только подчёркивали эту ёмкость. Успокоившаяся было собака принялась снова рвать глотку. Потом замолкла. Стучали в окно мелкие льдинки. Где-то капала вода. Трещали в печи тлеющие поленья. И голос, предательский, неприятный, ехидный, похожий на голос Ситху, начал нашёптывать ей, что она совершила непоправимую ошибку.

Дара яростно вскрикнула и принялась натягивать куртку поверх полотняной рубашки. Надела сапоги, жилет подвязала поясом из мягкой кожи. На голову нацепила шапку из кроличьего меха. На пояс повесила нож — без него никуда. И решила, что сходит в мастерскую к брату и поговорит с ним, потому что больше было не с кем.

Идти предстояло через всю деревню. Бревенчатые дома, дворы. Вон чьи-то забытые сани. Мглисто, пасмурно. Пахнет сыростью и дымом растопленных печей. Пахнет её страхом.

Мимо проехал Пиги на лошади. Остановился, крикнул, она только махнула рукой. Вечно он пристаёт к ней. Мать это поощряет, ведь в его семье было больше всего лошадей и несколько коров, что считалось в деревне самым ценным имуществом. Но Дара прекрасно помнила, как в детстве он называл её бледной дрянью и найдёнышем, за что она молотила его палкой. Мерзкий поганец, чтоб его. Сейчас он вырос, стал симпатичнее и делает вид, что ничего не было. Дара терпела его только из-за лошадей, на которых он иногда разрешал прокатиться, когда отец не видит. Но она была уверена, что он не изменился и остался таким же мерзким гадом. Это не лечится.

Там, на горе, дом Ситху. Тропинка, обвивающая холм, отчётливо виднелась на белом снегу. Кто-то прошёл здесь совсем недавно. Ветер усилился, закачались чернеющие верхушки сосен.

У старейшины Дара бывала всего-то несколько раз. Это был большой дом, одиноко стоявший на утёсе, окружённый частоколом с добротными деревянными воротами, за которыми вечно копошилось несколько обычно злобных собак, впрочем, к ней дружелюбных. Прежняя жена Ситху умерла от лихорадки, потому он взял молодую, которая уже успела нарожать ему пятерых детей. Последний раз мать отправила её замаливать свои очередные грехи, снабдив тушёным оленьим языком, который старейшина жаловал особенно. Она помнила, как он накинулся на кушанье, как капал сок с его изгвазданной бороды и как он облизывал толстые пальцы, а она изо всех сил старалась сохранить приятное и подобострастное выражение лица. О боги, насколько же она его ненавидела!