По поляне прошёлся удивленный ропот.
— Что это значит? Это значит, что он наверняка был не один. Если он знает, где наше поселение, и приведёт других бандитов к нам, они могут напасть! Это ли не гнев Эйо?
Взволнованный шёпот.
— А знаете, кто привёл к нам чужака?
Он наконец достиг своей цели и выволок из тени Дару, которая и не думала сопротивляться.
— Она! Да, она снова ходила в запретное место, выходила за дозволенную границу! Это она навлекла на нас беду! Это из-за неё нам придётся принести Эйо жертву, чтобы отвести горе!
Зашумели. Кто-то указывал на девочку, кто-то переговаривался с соседом. Дара не смотрела на них. Она смотрела на Ситху и думала — только бы не опустить глаз. Только бы не показать свой страх.
— Так, может, её и отдадим в жертву Эйо? — послышалось чьё-то нагловатое кваканье.
«Надо запомнить этот голос», — пронеслось в голове.
— Её? — Ситху неприятно заржал. — Да, это было бы справедливо! Это я и хотел сделать, когда её нашли в лесу. Тогда от неё был бы хоть какой-то прок. Но нет. Эйо нужно отдать то, что нам дорого, а не то, от чего мы хотим избавиться.
Дара посмотрела на других старейшин, посмотрела на мать и брата, найдя их лица в толпе, ожидая, что, может, хоть кто-то вмешается в происходящее.
— Мы отдадим Эйо самое дорогое, что имеем: младенца.
Снова послышались перешёптывания.
— Может, эта жертва кажется вам страшной. Но стоит ли, подумайте, стоит ли жалеть одного ребёнка ради спасения всего человечества?
Молчание. Плясали на искажённых огнём лицах пламенные блики, отражался в почерневших глазах белый свет луны.
— Трусы! Вы — малодушные трусы. Мне жаль вас! Хорошо. Я сам выберу жертву для Эйо. Так надо.
Ситху встал и медленно стал обходить поляну по кругу. Никто не возразил ему. Никто не поднял взгляда. Вот он, Кий, который молчал, уставившись в пол. И мать, не раскрывая рта, опустила глаза. Все сжались в один большой комок вязкого страха.
— Что же вы молчите? Почему вы все молчите? — вскрикнула вдруг девочка.
— А, ты собралась возразить? Ну, давай, давай. Ты, мерзкое отродье!
Он подлетел к девочке и занёс руку, собираясь нанести удар. Дара инстинктивно дёрнулась, но все же устояла. Она увидела прямо перед собой горящие фанатичным огнём глаза старика. Она ещё не знала, не успела узнать в свои пятнадцать лет, что этот огонь сжигает всё, не оставляя ни куска нетронутой земли. Что он не слышит доводов и не приемлет возражений. Что он пожрёт всякого, кто встанет у него на пути, и есть только один способ противостоять ему — сделать свой огонь сильней этого огня и никогда, ни за что не подчиниться, не дать войти в себя и выжечь всё живое.
Лапища Ситху шмякнула по лицу девочки. Лопнула, как переспевшая ягода, губа, и тёплая кровь брызнула на подбородок. Но Дара не опустила глаз.
— Ты тупая девчонка. А я — старик. Я знаю, как нужно. А ты — ты просто подкидыш. Неизвестно, кто бросил тебя здесь. Я и тогда был против, чтобы она оставила тебя. Я знаю… — Он хитро посмотрел на Дару. — Чувствую, что на тебе печать уродства! О, я видел много такого там, в большом мире. Многие из вас, — окинул он исступлённым взглядом толпу, — даже не могут себе представить, что я видел. И какие уроды, противные всему роду человеческому, бывают там. Там! — Он указал рукой куда-то вдаль. — Она только выглядит, как мы. Как нормальные люди. Но на самом деле она урод! Мерзкие, богопротивные создания, которые хотели всех нас убить! — От взгляда его выпученных глаз становилось жутко. — Вот и она всё хочет вас убить! Это тебя, тебя надо было принести в жертву Эйо! Хоть на что-то сгодилась бы.
На последнем он вдруг задохнулся, закашлялся. Мелкие брызги слюны полетели девочке в лицо. Отхаркнув, он снова поднял руку, как будто намереваясь опять отвесить оплеуху, но в этот момент кто-то выскочил из темноты и резко ударил по занесённой руке.
Дара улыбнулась про себя, ведь это был Миро. Старик оттолкнул Ситху и заслонил от него девочку.
— Довольно! — тихо, но твёрдо сказал он. — Дара не сделала ничего плохого.
Ситху, с перекошенным от злости лицом, всё же отошёл в сторону. Тон его стал более спокойным.
— Ты, кажется, пропустил начало нашего собрания, Миро. Не то ты бы знал, в чём она виновна.
— Это не повод бить ребёнка. Не смей прикасаться к ней, Ситху.
Авторитет мастера Миро в деревне был настолько непререкаем, что Старейшина предпочёл отойти на другую сторону поляны, но всё же продолжил представление.
— О, Эйо! — Вождь вскинул руки в экзальтированном жесте, повернувшись лицом к горе. — Что мне сделать с этой уродкой, противной всему роду человеческому?
И, выдержав паузу, продолжил:
— Эйо дал мне свой ответ. Ведь только я, — взглянул он на свою паству, — только я могу разговаривать с ним.
По толпе разнёсся неясный шёпот.
— Что? Что такое? Кто-то тоже желает высказать своё слово? Давайте!
— Посадим её в яму?
Ситху покосился на Миро, который всё ещё прикрывал собой девочку.
— Нет! Это для неё слишком мягкое наказание. Мы поступим так: если она продолжит нам вредить, мы изгоним её! И она никогда не вернётся! Пусть идёт туда, куда так рвётся! Пусть чудовища сожрут её! Таково моё слово. Завтра в полдень, — продолжил он чуть погодя, — мы принесём нашу жертву. Я сам выберу мать, которая удостоится этой чести.
После этого старейшина развернулся и, не прощаясь, пошёл прочь сквозь деревья.
Вскоре огни погасли, и опустевшая поляна вновь стала темна и безмолвна. Дара так и стояла, всматриваясь в темноту, не замечая проходящих мимо людей и чувствуя, как большая рука старика гладит её по щеке. А потом её обняла рука матери. Девочка подняла глаза и увидела, как стекают по лицу женщины медленные слезы.
Утро было мерзее некуда. Впечатление от вчерашнего не успело раствориться в волнах других воспоминаний и потерять свою остроту, как это порой бывает. Неприятная тяжесть и тоска, которые растеклись в районе груди, уничтожали всякое желание жить. Дара решила, что вставать сегодня не будет. Мать её не трогала, а Кий ушёл ещё до рассвета. За весь вчерашний вечер он не сказал ей ни слова. Да и плевать. У него тоже не хватило духу возразить Ситху. Он спокойно стоял и смотрел, как тот ударил её. Потому плевать.
Через некоторое время, когда она наконец забылась коротким сном, дверь скрипнула, и послышались знакомые шаги. Брат подошёл к ней и погладил по плечу. Дара не шелохнулась.
— У меня кое-что для тебя есть, — проговорил он глухо и отошёл, чтобы принести свёрток. — Вот.
Дара решила, что разговаривать с ним у неё нет ни малейшего желания. Поняв это, Кий только добавил:
— Посмотри, когда я уйду. Мы сделали это с мастером Миро.
Шаги затопали к двери, дунуло холодом, хлопнула створка.
Дара, повременив, чтобы убедиться, что он не вернётся, сняла ткань. Внутри свёртка оказалось то, от чего тяжесть мгновенно сошла с её сердца и опустилась глубоко в землю: новенький лук. Прекрасный, совершенный. Она осторожно провела рукой по резьбе, по тетиве. Прочная. Подержала лук в руках — лёгкий. Плечи будто бы слишком длинные, хотя надо попробовать в деле. Стоило поднести лук к свету, чтобы рассмотреть получше. Резная рукоять изображала лесных зверей — олень, медведь, волк, заяц. Все они бежали, переплетаясь между собой. В этот узор были вплетены корни деревьев, ветви и листья. Единство леса, где все связано между собой, — о чем всегда говорил Миро.
Внезапно она решила, что пойдёт к Эйо. Раз все пойдут, раз пойдёт мать, раз пойдёт брат, значит, должна и она. Это её деревня, и она ничем не хуже других. Урод! Вот как назвал её Ситху. Да, может, она не красавица. Но тоже часть целого. А потому должна там быть.
Из глубин Эйо исходил дым — чёрный, плотный, злой. Земля издавала низкий гул, такой утробный, будто огромная тварь, спавшая где-то внизу, собиралась проснуться и выйти наружу.
Вот и Место. Дара поднялась чуть выше, забирая вправо от основной площадки, вокруг которой густился народ. Посреди круга, обозначенного низким частоколом, был сложен жертвенник из камней. Сверху лежала небольшая каменная плита. По внутреннему периметру круга горели огни.
Жрец Ситху в своей расшитой парадной накидке принялся обходить круг, держа в руке зажжённый факел. Он то ли бормотал что-то, то ли напевал. Слов было не разобрать. Вскоре старейшина в исступлении вскинул руки к небу и посмотрел на Эйо, обращаясь к нему. И, как будто получив разрешение, махнул рукой. Из толпы привели женщину. Она держала в руках свёрток, который оказался младенцем. Может быть, мальчик, может быть, девочка. Жрец вырвал ребёнка из рук матери, а саму мать оттащили назад. Но она не кричала, не плакала, а только молча, будто заворожённая, смотрела, как жрец снял белую ткань, которой была обёрнута жертва. Как положил ребёнка на камень. Тот молчал и не заплакал даже от холодного прикосновения. «Должно быть, ему дали сонной травы», — подумала Дара. Жрец снова выкрикнул свою просьбу, в его руки вложили нож, и он разом вонзил его в белую плоть. Ребёнок не шелохнулся даже тогда, когда Ситху протянул нож вверх, вспарывая живот и ломая грудину. Только его маленькие ручки по инерции взметнулись вверх и тут же упали. Как только старейшина выдернул нож, кровь брызнула на серый камень и зазмеилась вниз.
Молчание.
Ситху снова воззрился на Эйо, будто ожидая ответа. И вдруг громко закричал: «Принято! Принято! Принято!» и через секунду кричали все. Все, кроме матери несчастного ребёнка, которая стояла поодаль, взгляд её был безумен, руки прижаты к груди, рот искривлён. Ситху поджёг дрова, которыми был обложен жертвенник. Вскоре огонь добрался и до маленького тела. В воздухе поплыл сладковатый смрад горящей крови.
Всё.
Дара обвела глазами толпу, отвернулась и пошла прочь. Но она не знала, что многих из них она видит в последний раз. Ведь вскоре, так же, как и этот младенец, они все будут мертвы.