В разведку мы пошли вчетвером. Пекарь и Шнур со своими луками патрулировали фланги, а от их спора, разумеется, осталось только смутное воспоминание, несмотря на синяки. Во главе отряда по центру шёл Конюх — наш лучший следопыт и охотник — а я следовал за ним в дюжине шагов. Шли мы так с простой целью: если из леса вылетит стрела или другой снаряд и убьёт охотника, то я смогу убежать и поднять тревогу.
Люди шерифа или солдаты герцога редко заходили вглубь лесов, но нельзя было сказать, что это неслыханно. У меня остались мрачные воспоминания о том, что случилось, когда несколько лет назад банда столкнулась с целой ротой дворцовой стражи герцога Руфона. К счастью время было позднее, и большинству из нас удалось сбежать из последовавшей хаотичной стычки. Я тогда был ещё мальчишкой, и воспоминания о том, как убегал от того жестокого обмена стрелами и ударами клинков — а это было самым близким к настоящей битве из всего, что на тот момент со мной случалось — оставили глубокое впечатление.
Вглядываясь в лес по обе стороны от Конюха, который двигался весьма плавно, что шло вразрез с его долговязой фигурой, я в своих мыслях постоянно возвращался к разговору Декина и Лорайн прошлой ночью. «Я намерен стать герцогом». Одно из проклятий умных — это сила воображения, поскольку острый ум гораздо тщательнее исследует тёмные возможности, чем светлые.
«Во что он нас ведёт?» — такой вопрос первым всплыл в моей голове тем днём, а за ним последовала тьма других. «Что он планирует? Куда мы идём? Как он себе представляет, что разбойник, пусть даже король разбойников, станет герцогом?».
Мне хватало ума не делиться ни с кем тем, что я узнал, поскольку доверие — это такая роскошь, от которой юные разбойники быстро учатся воздерживаться. В других обстоятельствах я искал бы ответов у Лорайн, поскольку с первой нашей встречи уяснил, что она единственная по-настоящему умная в этом сборище отбросов.
«Что ж, у нас тут проницательный с виду паренёк». Первые слова Декина в тот день десять лет назад, когда он нашёл грязного и покрытого синяками мальчишку, лежавшего в лесу.
Когда бордельмейстер выкинул меня из того жалкого приюта, который представлял собой бордель, проделал он это с большим воодушевлением. «Вали отсюда, мелкий бестолковый еблан!» — вот и все прощальные слова, что я от него помню, и это ещё одни из самых добрых. Хлыст оставил полосы на моих ягодицах, когда я уносился прочь, в сторону толстого одеяла папоротников, окружавшего кучку лачуг, которое я до этого момента называл домом. Обычно, когда бордельмейстер буянил, я прятался там до ночи, ждал, пока он упьётся до беспамятства, а потом заползал обратно. Можно было рассчитывать, что самые добрые шлюхи поделятся со мной ужином, а потом я забирался на чердак спать. Но не в тот день.
Он рычал и гнался за мной по папоротникам, хлыст попадал мне по шее и по голове, и в итоге оставалось только бежать в тёмные объятья леса. Одного вида стены зазубренных теней хватило, чтобы я остановился, как вкопанный, и начал терпеть дальнейшие удары. В моём детстве хватало историй о судьбе тех, кому хватило глупости отправиться далеко в лес. Проклиная моё упрямство, бордельмейстер присел, набрал камней и принялся меня забрасывать. От одного снаряда, попавшего прямо в лоб, перед глазами вспыхнули звёзды. Помню, как упал, и в глазах почернело, а потом, когда прояснилось, я уже смотрел вверх на переплетение качавшихся ветвей.
Наверное, от тяжёлого удара по черепу у меня начался бред, но тогда я почувствовал, что лес со мной разговаривает. Шелест листьев и треск переплетённых веток сливался в голос, который не говорил понятных мне слов, но он всё равно говорил. Для моего мальчишеского сбитого с толку разума он звучал как приглашение, которое вскоре поглотил звук приветствия Декина.
Сев, я увидел напротив очень крупного мужчину с густой чёрной бородой и стройную женщину с медными волосами, заплетёнными в длинные аккуратные косы. Я видел блеск белых зубов в бороде улыбавшегося мужчины и смесь веселья и интереса в его глазах. Женщина не улыбалась, но её лицо всё равно казалось добрым. С тех пор я установил, что в нашу первую встречу Лорайн не могло быть больше двадцати лет, но даже тогда я почувствовал что-то нестареющее и королевское в её внешности.
— Парень, как тебя зовут? — спросил бородатый мужчина, подходя ближе. Он нагнулся, схватил меня за плечи и поднял, поставив на ноги. То ли из-за затянувшегося ошеломления, то ли из-за какого-то более глубокого опасения, но я не отпрянул от его прикосновения и не попытался убежать.
— Э-элвин, — промямлил я в ответ и заморгал, поскольку от этого на лбу открылся порез, и кровь закапала в глаза.
— Элвин, да? — бородатый человек чуть скривился, вытирая большим пальцем кровь с моих бровей. — Это мать или отец тебе такое имя дали?
— Я их не знал. Сам себя назвал, — ответил я. Сердце от страха забилось быстрее, поскольку ошеломление в мозгах стихало и стал укрепляться простой факт, что я один в лесу с двумя незнакомцами. — Бордельмейстер сказал, что она умерла при моих родах. А мой отец был просто каким-то ёбарем, который ебал её, пока не съебался, так он сказал.
Тогда заговорила медноволосая женщина, которая подошла к мужчине и опустилась на корточки.
— А этот бордельмейстер умеет красочно завернуть фразу, — сказала она. Я понял, что мой мальчишеский взгляд захватило выражение её лица, потому что раньше я такого не видел: смесь сочувствия и стального гнева, пусть и скрытая за тёплой улыбкой. — И характер у него о-го-го, — добавила она, после чего оторвала тряпку от рукава своей шерстяной кофты и приложила к моему лбу. — Думаю, тому человеку не помешает урок смирения. — Она приподняла выщипанную бровь и взглянула на бородатого. — Любимый, ты согласен?
— Согласен. — Здоровяк шумно фыркнул, выпрямляясь во весь рост, и мне пришлось выгибать шею, чтобы встретиться с ним взглядом. — Лучше тебе остановиться на ночь в нашем лагере, юный Элвин. Там в котелке варится целая стая голубей, и нам понадобится помощь, чтобы всех их съесть.
Наклонившись, он сгрёб мою маленькую ручку в свою, а женщина взяла другую. Я шёл между ними, не чувствуя позыва убежать, да и куда бы я пошёл? Конечно, одна ночь в их лагере вскоре обернулась неделей, а та перешла в месяцы, за которые я узнал много нового. А ещё впервые за свою короткую жизнь я уже не проводил каждый час в страданиях от голода или в ожидании внезапного удара хлыста. Месяцы становились годами, и во мне росли мрачные мысли о бордельмейстере, но померкли, когда я поделился своими мстительными намерениями с Лорайн, а она вскользь сообщила мне весёлым тоном, что того человека нашли задушенным на самом пороге его борделя вскоре после моего отбытия. Разнообразные дорожки моей жизни так никогда и не привели меня больше к той группе лачуг, где я вырос, и даже сейчас у меня нет ни малейшего желания нанести туда визит, поскольку там не на что смотреть, и некого убивать.
— Тс-с!
Мои воспоминания прервала резкая боль от брошенной и отскочившей от моего носа ветки, и я сердито уставился на осуждающе-хмурого Конюха.
— Проснись, язычник, — приказал он тихим голосом, но со своей обычной грубоватой прямотой. — Если собрался прикрывать мне спину, так прикрывай, Бич тебя побери.
Я изо всех сил постарался сменить сердитый взгляд на приветливую улыбку, зная, что это раздует его гнев сильнее любого ответа. Конюх, пожалуй, был самым необычным разбойником за все времена Шейвинского леса — ведь другого настолько набожного и преданного приверженца Ковенанта Мучеников я ещё не встречал. Его негодование компанией товарищей-злодеев горело негасимым жарким пламенем, но, кажется, ярче всего оно полыхало в отношении меня, возможно потому, что я никогда не уставал подливать масла в огонь.
Он глубоко вдохнул, чтобы успокоиться, и пробормотал строчку из писания, которая обычно слетала с его губ, когда я испытывал его терпение.
— Ибо такова судьба истинно верующих: страдать в компании грешников и профанов. Страдание есть очищение в глазах Серафилей. — С этими словами он отвернулся и продолжил своё осторожное продвижение через лес.
Через несколько миль мы присели на ствол упавшего ясеня, чтобы отдохнуть и съесть свои порции солёной свинины. Зима ещё не сжала свою хватку на деревьях, но воздух уже приобретал оттенки прохлады, которая скоро начнёт пробирать до костей. Для парня с моими наклонностями есть много преимуществ жизни в лесу, но погоды среди них нет. Зимы такие холодные, что могут убить, а летом нарождаются тучи комарья и сонмы разных жуков, которые могут свести с ума. Я всегда предпочитал более мягкие, но такие короткие передышки весны и осени.
— Ты слышал когда-нибудь о рыцаре по имени сэр Элберт Болдри? — спросил я Конюха, пока мы ели, тем же тихим шёпотом, каким мы разговаривали на ходу.
— Не изводи меня своим лепетом, язычник, — пробормотал в ответ Конюх. По причинам, которых я никогда не выяснил, Конюх величал титулом «язычник» одного меня. Все остальные для него были всего лишь грешниками.
— Я слышал, он королевский защитник, — беспечно продолжал я. — Подумал, вдруг ваши пути пересекались, когда ты служил солдатом.
Просчитанная колкость, поскольку я знал, что говорить на тему солдатских времён Конюху неприятно. На самом деле я знал об этом только по проповедям, которые он читал сам себе по причине отсутствия другой публики. Чуть ли не каждый вечер он с закрытыми глазами ходил вокруг своего костра, бесконечно цитируя обличительные речи из Свитков мучеников с редкими вкраплениями покаяний за многочисленные грехи, что украшали его жизнь — покаяний, которые не уберегли его от попадания в самую печально известную разбойничью банду Шейвинского леса.
Прошлым летом я видел, как этот человек начисто расколол топориком череп стражнику, нанеся удар без малейшего колебания или цитат из писания. Он был таким же никчёмным и жестоким, как и любой член этой банды, но его вера в собственное спасение никогда не угасала. Я давно пришёл к заключению, что эта вера — всего лишь пламенное убеждение безумца, и прекратил раздумывать об этих несоответствиях, за исключением случаев, когда сам оказывался под прицелом его бр