В 53 году до н. э. сильнейшие галльские племена — тревиры, карнуты и сеноны — все еще не покорились Цезарю. Они открыто презирали его власть и отказались принять участие в съезде племен, созванном Юлием. Шпионы Цезаря донесли, что племя паризиев слабое и по этой причине не принимает участия в общем сопротивлении. Основываясь на этих сведениях, Цезарь созвал общий сбор племен в Лютеции; он планировал напасть на обезглавленные непокорные поселки в то время, когда их вожди присутствуют на племенном сборе.
В конце концов Лютеция превратилась в северную военную базу римлян. Цезарь приказал своему лучшему полководцу Лабиену захватить Лютецию, бывшую в то время столицей и центром сопротивления нескольких кельтских племен. Лабиен был знаменит стремительными маневрами, благодаря которым римляне уничтожили галльские оборонительные рубежи. Он и в этот раз перехитрил кельтов: на пятидесяти лодках спустил вниз по реке несколько сот тяжелых пехотинцев. Галлы под предводительством Камулогена буквально жгли за собой мосты, берег на протяжении нынешней набережной Гренель весь пылал. Историки и политики именно из-за этого эпизода часто называют Камулогена первым парижским революционером. Но все усилия пошли прахом: Лабиен захватил Лютецию и, если позволите, парижан.
Цезарь не считал паризиев врагами и даже выражал свое восхищение ими, что для военачальников Рима тех времен совсем нехарактерно. В большинстве своем римляне считали галлов антиподами римской цивилизации, из чего следовал единственный вывод: их следует подчинить Риму. Хуже того, рассуждали римляне, варвары не соблюдают суровых ценностей Рима: industria, gravitas, Constantia и severitas[18]. Все римляне, писавшие о жизни галлов, включая остроглазого современника Цезаря Диодора Сицилийского, утверждали, что жизнь варваров «проста и полна суеверий и предрассудков… они хвастливы, но если побеждены — легко пугаются». Первые свидетели рисуют галлов, обожающих рядиться в яркие одежды, похваляющихся по поводу и без, склонных к высокопарной болтовне, обожающих секс, обильную еду и регулярно напивающихся до бесчувствия.
Цезарь лично засвидетельствовал, что галлы, подобно другим кельтским племенам, поклоняются сонму богов. С равнодушием колонизатора Юлий приплюсовал галльских богов к римскому пантеону, но галлам по сердцу пришелся лишь покровитель коммерции Меркурий. Будущий император упоминает также об изображениях и статуях, беспорядочно разбросанных вокруг поселений. Эти идолы не были, как у римлян, образами богов, а служили магическими амулетами, созданными с целью концентрировать в себе сверхъестественные силы и направлять их в мир материальный.
Паризии мало чего страшились в мире материальном, готовы были выступить против землетрясений и штормов с мечами и луками в руках. Их сильно волновала эсхатология: они верили, что небо буквально упадет им на головы (вспомним коллективный страх жителей деревни галла Астерикса). Как и все кельтские племена, галлы хранили свою историю в разнообразных устных легендах, передававшихся от друидов к обычным людям.
Римляне принесли с собой собственные мифы и переписали историю города в свою пользу. Самое известное римское историческое изложение утверждало, что Лютецию основал семнадцатый потомок Ноя, пришедший в эти места, чтобы поставить на реке город. Другая легенда гласила, что, желая основать здесь Парадиз, из Малой Азии в эти земли Геркулес привел племя пархассиев. В Средние века по городу бродила молва, что в действительности Париж основан беженцами из Трои: горожане мечтали видеть свой город древнее, чем на самом деле, а заодно избавить его от основателей-язычников, римлян и галлов.
Были легенды, созданные с политическими целями: вплоть до XIX века жил миф о том, что паризии Лютеции были пусть неотесанными, но «свободными союзниками» и «друзьями Рима». Эта версия превращала Лютецию не в колонию, а в город-побратим Рима и предрекла многовековое противостояние Парижа и Рима, убедив мир в том, что город никогда не находился в зависимости от нынешней столицы Италии. В действительности же паризии избранным народом не были, да и особых отношений с Римом не имели. Этот народ всего-навсего был достаточно умен, чтобы понять: отсутствие войн несет процветание. Именно поэтому римляне так быстро и легко завоевали Лютецию.
Кельтское название города жило долго и после завоевания римлянами, и когда оно пропало, нам неизвестно. Однако мы можем проследить медленное угасание самосознания галлов, увлекшихся подражанием римскому образу жизни, языку и манерам (это подражание проявлялось даже в XIX веке в слепом доверии к «империи»). И все это произошло вслед за подменой галльской реальности римскими мифами.
Римское название поселения скорее всего восходит к кельтскому. Известно, что кельты в названиях отмечали характерные признаки местности. Затхлые и грязные берега островов, где, казалось, люди жить не могли, они назвали Лук-тиер (Louk-tier) или Лук-тейг (Louk-teih): местом грязи, болотом или заболоченной низиной. Галлам приписывают имя Лутучези: «стоящая меж вод». Последнее название вплоть до конца XX века охотно использовали историки. Писатель Ги Бретон в захватывающем исследовании тайных обществ современного Парижа «Les Nuits secrètes de Paris» («Тайные ночи Парижа») описывает встречу с группой своеобразных «друидов», отправлявших службы в лесах Медона. Они пели гимны, в текстах которых встречались «мужи из Лутучези» и их «мужская и космическая сила» (парижане мужского пола во все времена хвалились ею, хотя у парижанок на сей счет бытовало собственное мнение).
Римляне не толковали названий поселков. С истинно имперским снобизмом они не потрудились даже выучить язык покоренных народов. Кельтское название «Лук-тейг» они преобразовали в Лютецию, не оставив будущим историкам и писателям никаких зацепок в поисках истинного имени города.
Страбон называл город Лукотоцией (Lucotocia), а Птолемей, поменяв гласную, Лукотецией (Lucotecia): и то и другое есть греческие варианты одного имени. Некоторые историки считают, что название «Лук-тейг» породили еще предшественники галлов и что оно означает «остров ворон», «остров крыс», «убежище от воды» (валлийское слово «llygod» и ирландский термин «luch» — «мышь», «крыса» — сыграли свою роль в создании этой версии).
Иные считают, что название переводится как «остров белого цвета». Эта версия опирается на греческое слово «левкое»: неподалеку от поселения для дальнейшей переработки в штукатурку добывали гипс. Особенно на тему «острова белого цвета» разыгралась фантазия Рабле: он предположил, что греки имели в виду белые ляжки женщин Лютеции. Римляне же считали, что название «Лютеция» произошло от слова «lux» («свет»), хотя жизнь в городе не была такой уж «светлой», напротив, полнилась опасностями.
Имя «Лютеция» задержалось на несколько столетий, как и само галло-римское поселение. Посланный в Лютецию в 360 году будущий император Юлиан увидел столь цивилизованный город, что позабыл о Среднем Востоке, куда направлялся изначально.
Зиму я провел вблизи от милой Лютеции, — писал он в тот год. — Так кельты называют город, основанный паризиями. Хотя это и не город даже, а окруженный водой остров, от которого к берегам реки протянуты мосты. Река разливается редко: всегда остается на одном уровне, и зимой и летом… Зимы здесь мягкие, оттого, говорят местные жители, что остров согрет теплом океана… земля хороша для виноделия, паризии выращивают даже фиги, оборачивая деревья соломой на зиму.
Имя «Лютеция» (часто во французском смягченное до «Лютесии») в современном Париже встречается повсюду: его взял себе дорогой отель (гостиница «Лютеция» служила приютом коллаборационистам во времена Второй мировой войны), этим именем назвались бесчисленные бары (шикарные и ободранные) и даже солодовое пиво, производители которого утверждают, что это старейшее пиво Франции (варят его в Брюсселе).
«Парижем» город стал при Юлиане, назвавшем его «Civitas Parisiorum» — городом паризиев. Причина смены названия носила чисто политический характер. До того имя города указывало на его относительную независимость и, следовательно, слабую защищенность, а окружающие племена не гнушались набегами на поселения, которые римляне защищали лишь для видимости. Город пережил несколько разорительных атак варваров, прежде чем Юлиан решил повысить его обороноспособность. Он назвал город именем населявшего его племени (что было привычным делом в империи), чем дал всем понять, что отныне город находится под защитой императора. Решение Юлиана отразило еще один процесс: город, изменив имя, наконец завершил переход от pagi к civitates (эти термины римляне использовали, обозначая племенную деревню и город соответственно). Юлиан продемонстрировал всем соседям, что грязная деревушка галлов стала частью сложного мира Римской империи, что она играет в имперских делах немаловажную роль. Более того, именно здесь, в этом поселении, он принял титул императора.
Юлиан был не только командиром римских легионов, но и философом, приверженцем неоплатонизма и, следовательно, противником христианского монотеизма, завоевывавшего все больше последователей. Указом о веротерпимости Юлиан стремился возродить языческие ритуалы первой религии города. Объявив поселение «городом паризиев», император заодно отдал приоритет дохристианским, языческим его корням. Юлиан стремился придать городу статус священной столицы, утраченный ею однажды. План удался лишь отчасти: языческие ритуалы просуществовали до Средневековья, чего нельзя сказать о кельтском языке.
Происхождение имени Парижа скрыто под пластами мифов и метафор. Существует версия, слепленная из римских, эллинских, египетских и греческих историй, которая утверждает, что великая пророчица волшебница Исида посетила это место и зачаровала духов воздуха и воды. Первым в конце первого тысячелетия упоминает об этом мифе епископ Аббо Флерийский