- Объявляю программу... - В руке у Счастливчика опять бокал, что-то он стал увлекаться алкоголем. - Мы имеем столик в "Интуристе"; говорят, там новый оркестр, и есть смысл его послушать, потом можем вернуться сюда или, - он понижает голос, - заехать в одно местечко, где нас хорошо примут. А заодно вы посмотрите на мою дочку. Вы же ее еще не видели? - Действительно, его дочь от певицы никто из нас не видел. - Ну как? Программа принимается?
Все уже поддались напору его энергии и обаяния и конечно же согласны на любое его предложение.
- Тогда не будем терять время. Выпьем, и в дорогу. За вас, друзья! У меня такое ощущение, что мы ни на минуту не расставались!
Все чокаются. Даже я с Другом. Здесь, у Счастливчика, я не так остро ощущаю неприязнь к этому правдолюбцу.
Проснулся я в той же узкой, как пенал, комнате, на том же сундуке. (При всем нежелании видеть рожу своего братца, деваться некуда, да и бабушку не хотелось обижать - она-то ни при чем.)
Опять позвякивают ложки в стаканах и идет неторопливый разговор.
- Совратила ты меня, совратила, - в тяжелом басе братца проскальзывают игривые интонации, - лишила невинности, порушила принципы.
- И очень хорошо, - бодрится бабушка, - сколько можно одному жить?
- Эх, бабка, бабка, ну чем я был плох - один?
- Пить меньше будешь.
- Ты думаешь? - Всплеск надежды придает его басу баритональный оттенок. А в какую комнату поместишь нас?
- Живите, где хотите.
- Нет уж, ты решай.
- Да хотя бы в эту.
Видимо, речь идет о комнате, в которой сплю я, потому что братец вспоминает обо мне.
- А родственничек-то наш скандалист, оказывается. Такое вчера накрутил! Большой бузотер...
- А эта откуда? Твоя?
- Отторг по случаю. Ну, двинули, старушка? Как раз к открытию успеем...
- И наволочек надо купить.
- Все возьмем, что надо... Новую жизнь - в чистой постели!.. Вот отныне наш девиз...
- А она с нами пойдет?
- Незачем.
- А звать-то хоть как?
- Виктория... Вика... Тори - как тебе угодно... Королевское имя. - Он шумно отодвигает стул, топает мимо двери. На всякий случай закрываю глаза, чтобы не вступать в разговор, если ему вздумается заглянуть в дверь...
Ушли... Встаю, собираю вещи. Денег осталось в обрез, на билет. Щупаю лицо, обнаруживаю странное смещение рельефа - выровнялись впадины, утонули возвышенности. И все болит. Даже глаза.
Беру чемодан. И хотя знаю, что в доме никого нет, выхожу из комнаты на цыпочках. Ловлю себя на этом и начинаю двигаться более уверенно.
Сажусь за стол, чтобы написать прощальную записку с извинением за столь срочный отъезд. Какую бы придумать причину? Ничего подходящего в голову не приходит, иду умываться. И здесь между туалетом и умывальником натыкаюсь на нее. Волосы заплетены в косы, на босых ногах туфли братца Гены,
Опешив, здороваюсь так, будто живем в одном доме много лет, и вхожу в туалет, хотя шел умываться. Поторчав в туалете, застаю ее на том же месте. Приступаю к умыванию. И неожиданно для себя прерываю молчание.
- Ты как здесь очутилась? - Тут же понимаю глупость своего вопроса. - Ты что, давно с ним знакома?
-Нет.
- Ну, сколько? Год, два, неделю, день?.. Молчит, вперив взгляд в пространство.
- Ты что, не слышишь?
- Слышу.
- Что же не отвечаешь? Вчера, что ли, познакомилась?
- Да.
- И что, так вот сразу поехала с ним?
Ответа я не жду. Вопрос, так сказать, риторический.
- А если бы я тебя взял с собой, ты бы и со мной поехала? Ты что, вещь какая-то, что ли? Кто тебя хочет, тот и берет? В глазах слезы.
- Ну что ты плачешь? Я же правду говорю. А пожарника этого ты откуда знаешь? Где познакомилась? На пожаре?
- Нет.
- А где?
- У художника одного...
- Какого художника?
- Сергея.
- А его ты откуда знаешь?
- Жила у него.
- Как жила?
- На антресолях.
- Рисовал он тебя, что ли?
- Иногда рисовал.
- Голую?.. А как ты к нему попала? Родители у тебя есть.
- Нет.
- Как нет?
- Я детдомовская. Родители венгры были.
- Откуда знаешь?
- Бабушка сказала.
- Какая бабушка?.. Родная?
- Нет... Я жила у нее просто.
- А она откуда знает?
- Ей сказал кто-то.
- Понятно...
Хотя, конечно, ничего не понятно.
Вдруг на мгновение лицо ее преображается.
- Ты уезжаешь?
- Да. А что?
Она опять гаснет, умолкает, будто израсходовала на вопрос весь запас слов.
- Почему ты спросила?.. Ну, как хочешь! Не желаешь говорить - не надо!
Ухожу в комнату. Сажусь писать записку. Наконец выжимаю из себя несколько строк: "Дорогая бабушка, вынужден срочно уехать. Спасибо за все. Извини за то, что не попрощался с тобой, но так сложились обстоятельства".
Понимаю, что надо добавить еще что-нибудь теплое, благодарственное, но из-за братца Гены не могу.
Выхожу с чемоданом в прихожую. Она продолжает стоять между туалетом и умывальником. Не обращаю на нее внимания. Одеваюсь.
- Возьми меня с собой, - слышу это, уже взявшись за дверь.
Вот это да, как все просто, - оказывается- взял и повез!
- А ты знаешь, куда я еду?
- Нет.
- Почему же ты хочешь поехать со мной?
Ну это-то уж можно как-то объяснить! Начинаю злиться. Что-то вызывающее брезгливость есть в этой неразборчивой податливости.
- Значит, ты можешь поехать куда угодно, лишь бы кто-то тебя взял с собой?
Стремительно возникают, растут и, сорвавшись, катятся по щеке две большие слезы.
- Но ты же пошла с этим Геной, хотя совсем не знаешь его!
- Мне больше нельзя там оставаться. Об этом я не подумал.
- А если я не возьму тебя с собой, ты здесь останешься? Тебе что, негде жить?
-Да...
- А почему ты не работаешь, не учишься?! Можно же жить в общежитии.
- Работала.
- Кем?
- На стройке.
- Почему же ушла?
Можно подумать, что она не знает объяснения ни одному своему поступку.
- Конечно, быть содержанкой художника удобней...
- Я заболела. - Появляются две очередные слезы.
- Чем?
- Не знаю. Голова кружилась. Возьми меня с собой...
- Ну что ты глупости говоришь? Как я тебя возьму? Я же с матерью живу. Что я ей скажу? Кто ты? У нас одна комната... гОЛОВА У тебя больше не кружится?
- Нет.
- Почему же ты не идешь работать? Неужели не противно так жить?! Ты же красивая. А спишь с кем попало. Тебе что, никто не нравится?
Молчание.
- Я тебя спрашиваю. Тебе что - все равно с кем? Молчание. И две слезы.
- Ну, ладно. Я поехал. Привет.
Слезинки, докатившись до подбородка, капнули на темную шерстяную кофту и исчезли. Но на щеках остались две влажные дорожки.
Прежде чем навсегда покинуть дом своих родственников, я погладил ее по плечу."
В ресторане нас встретил метрдотель Яша - идеально расчесанный пробор, осанка и манеры английского лорда. Всех нас знает, перед Счастливчиком преклоняется.
- Прошу. Всегда рады... Столик давно готов... Прошу... Усаживает нас так, чтобы хорошо просматривались и оркестр, и овальная танцплощадка, но в то же время достаточно далеко, чтобы музыка не мешала разговору.
- А что, вполне приличный оркестр! - удивился Счастливчик.
Он продолжает увлекаться музыкой, и это еще одно подтверждение его верности старым привязанностям и увлечениям. Ну что ж, порадуем его в таком случае,
- Тут и певица неплохая.
Смотрит на меня с любопытством.
- Ты здесь бываешь?
- Иногда... С ребятами своими захожу - после работы...
- Значит, не утратил вкус к жизни?! - Он одобрительно хлопает меня по плечу - А как по женской части? Ты же большим мастером был?
Все с интересом ждут ответа. Я единственный холостяк среди них:
- Не жалуюсь...
- Ну, в этом никто не сомневается... А жениться не собираешься?
- Пока нет...
Она приехала через месяц после похорон мамы. Соседский мальчик, проводив ее до двери, не уходит - ему интересно, что будет дальше.
Не сразу узнаю ее. Распущенные поверх светлого плаща волосы, подведенные глаза, туфли на высоком каблуке. В руках новенький чемоданчик.
Ребята продолжают сидеть за столом. Идя к двери, слышу:
- Это еще кто? - голос Друга.
Соседский мальчик подмигивает мне. Даю ему по шее.
Она изменилась не только внешне. Этаким царственным движением подает мне руку и, уставившись прямо в глаза, громко, как объявление по радио, произносит:
- Здравствуй!
Видимо, долго готовилась к встрече. Беру чемодан. Ставлю у стены, рядом с дверью. За спиной шепот, оживление. (Ребята знают о ней по моим рассказам.) Предлагаю сесть.
Все тем же радиовещательным голосом несет какую-то ахинею.
- Я из Красноводска. Проездом. Делегацию сопровождала. Представителей венгерской торговой фирмы. Прерываю ее:
- Познакомьтесь. Это - ребята. А это - Вика. Усаживаемся за стол. Украдкой, но так, что это видят все, оглядывает мою, увы, теперь уже только мою комнату...
-'Выражаю тебе глубокое соболезнование, - торжественно провозглашает она.
Благодарю кивком. Боюсь расплакаться. Ее появление вдруг обостряет чувство потерн: что-то очень несправедливое есть в том, что так скоро после смерти мамы в этой комнате появилась женщина. Появилась именно потому, что она умерла....
- А что вы делали с этой делегацией? - очень вежливо спрашивает Счастливчик.
- Сопровождала.
- Вы что, знаете венгерский?
- Немного. Все улыбаются. Считаю необходимым вмешаться:
- У Вики родители венгры.
- Вот оно что!
Алик, конечно, принимает все на веру, другого наивного члена нашей компании - Дельца - нет, он в Москве, семестр еще не кончился; но все остальные - Друг, Писатель в Счастливчик - в ее венгерское происхождение не верят,