Актрисе нравится ботаник. Ботаник любит собак и яровизацию. Пшеница на запани! Тем временем иностранец Иоганн Штрем, не переводя дыхания, разъезжает по Европе и окончательно разлагается. Туда ему и дорога! Поплакав, актриса едет в колхоз. Она играет Дездемону. Колхозники плачут. До чего умилительно! Актриса тоже плачет. Теперь можно и на запани играть! Петька — хороший парень. Когда он ликвидировал прорыв, Варька вернулась с запани. Они обнялись и молчали. О чем говорить? О запани? Все ясно. Тут, собственно, следует передохнуть. А Генька? Хорошо бы послать его на запань! Стоит ли? Такого и запань не исправит. И Генька вместо запани едет в Москву.
В Москве Геньку любит Варька. Генька любит себя. Поплакав, Генька уезжает в Арктику. Но все же!.. А как быть с ботаником?
Ботаник любит Лельку. Лелька любит Ваську. Ботаник вздыхает. Вот тебе и яровизация! С горшком подснежников он идет к Петьке.
Варька просыпается. Что это? Запань? Ботаник смеется. Запань! Потом бодро присаживается и пьет чай.
Автор уезжает с запани в Париж и, не переводя дыхания, пишет новый роман.
Париж — Запань
Театральная библиотека
B. ВишневскийБои
На сцене — поле сражения. Окопы. Блиндажи. Проволочные заграждения. Частая ружейная стрельба. Тявканье пулеметов. Буханье тяжелых орудий. Вой сирен. Свист свистков.
Ведущий. Дорогие товарищи зрители! Что мы видим? Мы видим поле сражения, окопы и блиндажи и проволочные заграждения. И что мы, дорогие товарищи зрители, слышим? Мы слышим частую ружейную стрельбу, тявканье пулеметов, буханье тяжелых орудий. И еще мы слышим вой сирен и свист свистков. Это идет бой. Нюхайте порох, дорогие братишечки штатские!
То же поле сражения. Прожектора. Зловещий рокот пропеллеров. Взрывы бомб, бросаемых бомбовозами. Взрывы бризантных снарядов. Вообще взрывы.
Ведущий. Бой продолжается, дорогие штатские зрители. Сейчас, как вы слышите, на сцене появились новые смертоносные орудия. Вы слышите зловещий рокот пропеллеров. Взрывы бризантных снарядов и фугасов. И вообще взрывы. Это идет бой.
Обстановка та же, что и в первых баталиях.
Ведущий. Бой продолжается. Сейчас по ходу пьесы на зрителей будут пущены газы. Надевайте, дорогие товарищи, противогазовые маски. У кого масок нет — смывайтесь. Полундра!
Со сцены в зрительный зал ползут газы. Симфония сирен, свистков и взрывов. Занавес в виде дымовой завесы.
Примечание. Количество эпизодов может быть увеличено или уменьшено сообразно с пороховыми и пистонными ресурсами театра.
Ю. ОлешаТуда и обратно
Актриса Офелия Горшкова уезжает за границу. Офелия одета по-дорожному. Явно взволнована. На полу — фибровые чемоданы. В одном из них — маленьком — свиток злодеяний.
Офелия.
Я уезжаю. За границу. В Париж.
О Лориган Коти!
О бальные платья Пакена!
О Елисейские поля! где можно дышать полной грудью!
О воздух Европы!
О милый Чаплин! Я — актриса!
Я покажу тебе свиток злодеяний советской
власти!
О, я хочу кичиться славой!
О, я хочу иметь право быть выше всех!
О, я мечтаю!
О бальном сапфировом платье!
О тебе — о Париж!
Париж. Ночь. Набережная. Офелия Горшкова в бальном сапфировом платье. Тень Чарли Чаплина.
Офелия.
Я уезжаю. Домой. В Москву.
О мой дорогой Советский Союз!
О мои дорогие пролетарии!
О, я хочу к вам!
Мне страшно! Я задыхаюсь! Я актриса!
О, кто надел на меня эти сапфировые мелкобуржуазные тряпки?
О, я хочу умереть на баррикадах! Как Рудин!
(Падает как подстреленная.)
О, я умираю!
О, какое счастье!
О, накройте меня чем-нибудь красным!
И. СельвинскийМяу-Мяу
Фюнф Вильгельм — профессор.
Суззи — его дочь.
Макс — ассистент Фюнфа.
Мяу-Мяу — труп домашней кошки.
Коты. Кошки. Патефон.
Спальня профессора Фюнфа, приспособленная ввиду кризиса под операционную. На письменном столе лежит только что оперированная Суззи. Рядом — труп Мяу-Мяу.
Профессор. Все в порядке, майн либер Макс. В черепную коробку любимой дочери мозг Мяу-Мяу пересажен прочно. Пусть говорят — я сошел с ума. Клянусь именами Ламарка, Гексли, Ферворна, Фореля, Павлова, если… Впрочем — сделано. Наплевать. Только профаны боятся риска. Раз, Два. Три. Четыре. Пять. Суззи, проснись! Детонька! Киска!
(Суззи открывает глаза.)
Макс! Уберите свечу от зрачка. Вы слышите? Суззи зовет маму. Детка, Кисенька. Хочешь молочка? Отвечай, майне либхен!
Суззи (кошачье движение). Мяу-мяу!
Ночь. На крыше электрозавода Мяу-Мяу, коты, кошки. Патефон наигрывает: «О эти черные глаза».
Кот. Какая дивная мартовская ночь! Не правда ли? Как ваше имя?
Мяу-Мяу. Суззи.
Кот. Чюдненько. Чюдно. А ваше отч?..
Мяу-Мяу. Ви не знайт, где я?
Кот. В Советском Союзе.
Мяу-Мяу. В Совьетском Сойюз! О майн готт!
Кот. Суззи. Без паники. Я порядочный кот. Не рвач. Не летун. Не нахал. Не бабник. Hyp дайне ин зинн интерессе их хабе! Встреча с вами — приятный сюрприз. Я хочу, чтобы наши сердца спаялись. Мы будем вместе ловить крыс. Вот так. Понимаете? На большой палец?
Мяу-Мяу. Я ошень грустиль. На мой беда, их хабе мелькобуржуазный прошлый…
Кот. Я сделаю вас сознательной кошкой. Их кюссе ире ханд, мадам!
(Кошачье ликование.)
Поэты
Анна АхматоваМужичок с ноготок
(Пародия взята из книги
«Советская литературная пародия»)
Как забуду! В студеную пору
Вышла из лесу в сильный мороз.
Поднимался медлительно в гору
Упоительный хвороста воз.
И плавнее летающей птицы
Лошадь вел под уздцы мужичок.
Выше локтя на нем рукавицы,
Полушубок на нем с ноготок.
Задыхаясь, я крикнула: — Шутка!
Ты откуда? Ответь! Я дрожу! —
И сказал мне спокойно малютка:
— Папа рубит, а я подвожу!
Октябрины
В. Казин
Плывут, звеня весенним звоном, льдины,
И вторит им души моей трезвон.
Сегодня утром был я приглашен
И вечером пойду на октябрины.
Жизнь без детей для многих очень тяжка
И страшна, как любовная тоска,
Но мой любимый дядюшка-портняжка
Семен Сергеич — произвел сынка.
Ах, дядюшка! Какие только штуки,
Придя ко мне, не вытворяет он!
То вдруг мои разглаживает брюки,
То из бутылки тянет самогон.
Ах, дядюшка! Но вы его поймете
И не осудите профессии недуг,
Тем более что очень часто тетя
Озлясь швыряет в дядюшку утюг.
Плывут, звеня весенним звоном, льдины,
И вторит им души моей трезвон.
Сегодня утром был я приглашен
И вечером пойду на октябрины.
Н. Асеев
Прежде
Крестили:
Поп —
Клоп
Ново
рожденного
Хоп,
Хлоп
В чашу
С водою.
Куп,
Хлюп.
Живо
Плати
Руп.
Сказал
Рабочий
Класс:
— Пас!
Старое
Ерунда-с,
Да-с.
Крестят
Только
Рабы
Лбы.
Новый
У нас
Быт.
Если
Жена
Родила
Дочь,
Вмиг
Уведи ты
От зла
Прочь.
Беги
В ячейку
Во всю
Мочь.
Голову
Не морочь.
Там
Агитатор
Сов
Поп
Живо
Отпустит
Слов
Скоп.
Проинструктирует
Твой лоб,
Велит
Агитпроп.
Прежних
Дней
Поповство
Отринь.
К черту
Церковь
И ладана
Синь.
Нам
Не надо
Рабов
И рабынь.
Впредь
Детей
Октябринь!
В. Маяковский
Вам —
сидящим
в мещанства
болоте,
Целующим
пуп
у засохшего
попика!
Оббегайте
землю,
если
найдете
Такое
на полюсах
или
на тропиках.
Завопит
обыватель
истошным
криком:
— Жена родила! —
и в церковь
ринется,
А я,
Семену
Родову
в пику,
В любой
ячейке
готов
октябриниться.
Плевать
на всех
идиотиков,
Жующих
жвачку
в церковном
доме!
Других
октябрин
вы не
найдете —
Нигде
кроме
как в Моссельпроме!
«Крестьянский» поэт
Ветер с изб разметает солому
И качает вершины осин.
Веселиться кому-то другому,
Мне сегодня не до октябрин.
Ах, зачем народился парнишка;
Значит, муж целовался с женой.
Ну а мне — одинокому — крышка.
Октябрины справляю в пивной.
Гармонист раздувает гармошку,
Штопор вытащил пробку, как зуб.
Я прильну поцелуем к окошку
Штемпелеванной мягкостью губ.
Октябрины! Тоска разливная!
Не найти мне родного угла.
Моссельпромовская пивная,
До чего ж ты меня довела!
К сезону заграничных поездок
Порою приятно исследовать мир
Не только по книжным страницам.
И наши поэты parti de plaisir
Свершают по всем заграницам.
На новый, еще не изведанный румб
Маршрут променявши московский,
В Америку едет, как древле Колумб,
Маститый поэт Маяковский.
В Италию, в Рим, Муссолини на страх,
Спешат неразлучною парой —
Лирический Жаров с гармошкой в руках,
А Уткин Иосиф с гитарой.
Прозаики тоже не дремлют — шалишь!
Им путь не заказан под солнцем.
Никулин и Инбер стремятся в Париж,
Пильняк — к желтолицым японцам.
Зозуля свершает рекордный пробег
В родные края Бонапарта.
И пишут потом впечатленья для всех
Вдали от советского старта.
Одни предпочтенье статьям отдают,
Другие — возвышенной оде.
Родным и знакомым послания шлют
В таком приблизительно роде:
В. Маяковский
Пропер океаном.
Приехал.
Стоп!
Открыл Америку
в Нью-Йорке
на крыше.
Сверху смотрю —
это ж наш Конотоп!
Только в тысячу раз
шире и выше.
Городишко,
конечно,
Москвы хужей.
Нет Госиздата —
все банки да баночки.
Дома,
доложу вам,
по сто этажей.
Танцуют
фокстрот
американочки.
А мне
на них
свысока
наплевать.
Известное дело —
буржуйская лавочка.
Плюну раз —
мамочка-мать!
Плюну другой —
мать моя, мамочка!
Танцуют буржуи,
и хоть бы хны.
Видать, не привыкли
к гостю московскому.
У меня
уже
не хватило
слюны.
Шлите почтой:
Нью-Йорк — Маяковскому.
А. Жаров
Итак, друзья, я — за границей,
В Италии, в чужой стране.
Хотя приятно прокатиться,
Уже, признаться, скучно мне.
Влечет к советским ароматам,
Но мы придержим языки.
На всех углах за нашим братом
Следят монахи и шпики.
И я тянусь к родному долу,
Тоскую по Москва-реке.
Поют фашисты баркаролу
На буржуазном языке.
Чудной мотив! Чудные танцы!
Здесь вообще чудной народ!
Живут в Сорренто итальянцы,
А вот у нас — наоборот!
И. Уткин
Милое детство
бывает сто раз.
Молодость —
повторима.
Тетя!
Пишу письмецо для вас
Прямо из самого
Рима.
Рим — это, знаете, —
город такой,
Около города Пармы.
Здесь на базаре
не городовой,
А прямо-таки
жандармы.
Здесь хотя и фашистский режим,
И угнетаемых скрежет,
Но, к сожалению,
что б я так жил,
Теток пока не режут.
Вы понимаете?
Что за страна!
Это же прямо слякоть!
Если тетина
кровь мне нужна,
Что же — прикажете плакать?
Тетя!
Прошу не грозить мне тюрьмой
И не считать за невежу.
Вас я,
как только вернусь домой,
Честное слово,
Дорежу!