(1880–1921)Корреспонденция Бальмонта из Мексики
Я бандит, я бандит!
От меня давно смердит!
Подавая с ядом склянку.
Мне сказала Мексиканка:
— У тебя печальный вид:
— Верно, ты ходил в пампасы —
Загрязненные лампасы —
Стыд!
Увлеченный, упоенный, обнаженный,
совлеченный
Относительно одежд[2],
Я искал других надежд.
Озираясь, Упиваясь,
С Мексиканкой
обнимаясь,
Голый — голый — и веселый
Мексиканские глаголы
Воспевал,
Мексиканские подолы
Целовал,
Взор метал
Из-под пьяных, красных, страстных,
Воспаленных и прекрасных
Вежд…
Сдвинул на ухо сомбреро.
Думал встретить кабалеро,
Стал искать Рукоять
Сабли, шпаги и кинжала —
Не нашел
(Вечно гол).
Мексиканка убежала
В озаренный тихий дол
И, подобная лианам,
Выгибала красный стан,
Как над девственным туманом —
Вечно странным
И желанным,
Зыбким,
Липким —
Красной кровью окропленный караван.
Пал туман.
Я же вмиг, подобен трупу,
Прибыл утром в Гваделупу
И почил
В сладкой дреме
И в истоме
В старом доме, На соломе
Набираясь новых сил.
И во сне меня фламинго
В Сан-Доминго
Пригласил.
Сергей Горный(1880–1949)
Валерий БРЮСОВЖизнь
«О братья: человек! бацилла! тигр! гвоздика!
О Ломоносовых и Тредьяковских хор!
О Мерзляков, писавший столь же дико,
Как я сейчас — себе наперекор!
И людям невдомек: из-за каких укусов
Им позавидовал поэт Валерий Брюсов?
Даниил РАТГАУЗ
Без четверти в семь я ее полюбил,
А в семь, под мелодию весел,
В гондоле я с нею реку бороздил
И в семь с половиною бросил.
Без четверти в восемь другую узнал,
И в восемь мы были в гондоле.
Я тут же стихи ей о том написал,
Что я не люблю ее боле,
А в девять я письма застал на столе, —
Упреки рабынь недовольных…
Как мало, однако, мужчин на земле
И женщин как много гондольных!
Школа Брюсова
Мне давит шею узкий ворот,
И жгут удары каблуков…
Я твой поэт, кошмарный город,
И рву сплетения оков.
Я без сапог, в косоворотке
Уйду по гладкому шоссе.
Смотри, смотри — кусок селедки
Пристал к девической косе!..
Мы святость женщины забыли,
Шарами блещет магазин.
Гудя, снуют автомобили,
И страшен запах твой, бензин!..
Один, в мантилье, на кладбище
Я замолю свои грехи…
Смотри, смотри — с клюкою нищий
(Подам ему свои стихи).
Смотри, как четко в небе галка…
Смотри, пятно на сюртуке.
Смотрите, кисть у катафалка
И бледный волос на щеке.
Ты влил в отравленные вены,
Коварный город, жуткий яд…
И с той поры под сводом «Вены»
Всю ночь избранники сидят.
Анкета о войне на Ближнем Востоке
Константин БАЛЬМОНТ
Хочу быть смелым… Хочу быть храбрым…
Я Дарданеллы измерю вплавь…
Я у турчанок заметил жабры,
Увижу снова, увижу въявь…
Хочу я зноя кровавой фески,
Я буду в «Вене» писать приказ,
Я на Босфоре увижу всплески,
Пускай в гаремы плывет баркас.
Пускай пылают дворцы султана,
В гарема двери уже стучу,
Я буду смелым… я не устану…
Пусть будут крики… я так хочу!
Сергей ГОРОДЕЦКИЙ
Яры, яры янычары.
Дики лики, крики мулл.
Муэдзинов яры чары,
Навьи чары, новый гул.
Турки юрки с ятаганом,
Я в шаманы пригожусь,
Странный пьяный, за курганом
Муэдзином закружусь.
Ах, как близки одалиски.
Белы зубы, бела грудь.
Под сырой землею близкий
Проложу к Фатиме путь.
Познакомься-ка с Ярилой,
Ярью руки политы…
Отойди, Осман постылый,
Ты ли это, я ли ты?
Саша Черный(1880–1932)
Глафира ГАЛИНА
Сиропчик
(Посвящается «детским» поэтам)
…Бяка осень.
В сердце пусто.
Лес — в унылом декольте…
Ах, бедняжечка-капуста,
Ах, галчонок на шесте!
Галина, сидя на ветке,
Пикала: «Милые детки!
Солнышко чмокнуло кустик…
Птичка оправила бюстик
И, обнимая ромашку,
Кушает манную кашку…»
Детки, в оконные рамы
Хмуро уставясь глазами,
Полны недетской печали,
Галиной молча внимали.
Вдруг зазвенел голосочек:
«Сколько напикала строчек?..»
Фритцхен(1883–1957)
Иван РУКАВИШНИКОВ* * *
Я один, конечно. Но я жду кого-то.
Пусть я жду кого-то… Но один ли я?
Не один, конечно. Я забыл кого-то.
Правда ли? Нас двое? Не один ли я?
Я мужик иль баба? Еду иль иду я?
Где я? На Козихе или на Щипке?
На Щипке, конечно. Или лишь в бреду я?..
Или я приказчик в винном погребке?..
Я поэт, конечно. С длинной бородою.
Пусть я с бородою. Но обрит ли я?
И не я ль торгую содовой водою?
Имя мое — Тихон или Илия?..
Нет. Не Тихон. Страшно. Илия, конечно…
О, когда же дух мой яркий стих родит?
Правда, я ведь Тихон? Где же Путь мой Млечный?
Я мужик? Иль баба? Иль гермафродит?
Свадьба(В освещении различных «школ»)
Гоноров. Любезный, тестюшка!
Насколько симулируется в моей памяти, вы обещали пригласить на свадьбу генерала. Где же он, выражаясь симфонически?
Жулябии. Подожди! Я не Сократ какой-нибудь, чтоб бегать его разыскивать. Послал Мардария, дворника. Скоро небось прибудет.
Телеграфист Ижица. Дивно! Дивно! Как это поется:
Пою-у тебя, бо-ог Веделей,
Ты-ы! Что изобража-ешь!
Гоноров. Господин Ижица! Вы, чем разные неприличные оперы в аккорды петь, лучше б ответили мне: на каких принципах ходили вы на рандевы к моей невесте?
Телеграфист. Этот вопрос не требует разрешения. Госпожа Гадюкина, удостойте…
Гоноров. Вы мне арапа-то не заправляйте, выражаясь симфонически! А ответьте прямо и радикально: на каких принципах…
Жулябии. Оставь, Гавиний Меласиныч! Что ты, Эдисон что ли какой, чтоб так…
Телеграфист. Хорошо-с! Извольте-cl Я отвечу-с! Только вы отдайте мне сперва мои брюки, что надеты на конечностях ваших ног!
Гадюкина. Ах, оставьте такие безобразные выражения говорить! Умоляю вас!
Телеграфист. Это нисколько не безобразные, Анфиса Сосиевна, а наоборот, самые натуральные!
Шафер. Гран-рон! Променад! Сильвупле! Журавле! Бламанже во дам!
…Уж приближался к концу свадебный пир… Торжество пошлости уж достигло своего апогея. Жирно колышась зеленым брюхом, ходит чудовище из покоя в покой и впивает несравненный смрад.
Развалившись на закусочном столе, с наслаждением смотрит оно на гостей, допивающих остатки вина, и слушает их бестолковые разговоры, и замечает их циничные подмаргивания в сторону жениха и невесты…
Еще кружатся в душном табачном воздухе по проплеванному полу устало-сладострастные пары и ненастроенная скрипка выпиликивает чувственно-ноющий матчиш. Кажется, еще минута — и будут сброшены последние узы приличия и эта пошлая пьяная толпа сольется в разнузданный оргийный хоровод…
И вот уже свершилось позорное, постыдное… Молодых провожают в спальню… Гнусной свиной вереницей топчутся за ними родные и знакомые. Слышатся мерзкие плотоядные хихиканья… Ше-то расстроенная виолончель рыдает в грустном похоронном вальсе.
Шелковисто окальсонив и осорочив тело, женихоз офрачился, олакоштиблетился и оцилиндрил вершину своей головы. Потом, перед тем как околяситься, сходил в столовую; миниатюрно показениться, дабы явиться перед личью невесты более храбровитым… У! У! У!
Шаферы сели в коляс… Двойня меринов увезла… Другая двойня увлачила женихоза.
После околеченья молодые окаретились и, имея сзади встоячь лакеев, звонко закопытили к своему мезону. Молодой одесничил корсет своей жены, и под черепью его бродяжили мысли об обескорсеченье, обессорочиванье, юс-примэ-ноктис и прочей паточи… Мц! мц! мц!
Корней Чуковский(1882–1969)
Константин БАЛЬМОНТ
и Валерий БРЮСОВ
Поэт и поэтесса
Он.
Я хочу всех женщин в мире,
Я хочу, чтоб дважды два
Было вовсе не четыре,
А севильская вдова!
Я хочу, чтоб вдовьи груди
Все в одну слилися грудь,
Чтоб на той всемирной груди
Мог я звонко отдохнуть.
Чтобы козы, словно розы,