– Ну, не знаю. – Настик потупилась и заглянула в свой полупустой бокал с модным коктейлем модной тусклой расцветки.
Вечно у Настика бокал наполовину пуст, и вечно она твердит, что мы должны кому-то сочувствовать.
А кто нам посочувствует, непонятно, думал Шуша. Нет, было время, когда нашей драмой прониклись если не все, то многие. И помогали русским от чистого сердца. А потом мы надоели.
– Быдло никогда не хотело, чтобы ему сделали красиво – только красивенько. Верно, Шуша? – позвала Катюсенька. – Подтверди как искусствовед.
Шуша глядел в стеклянную стену ресторана и думал, как ему осточертели эти пустые умные разговоры, эти глупые русские еврейки, этот мутный нерусский город, и вот это вот все.
За стеной было влажное марево, в нем дрожал и мутился Тайбей. Казалось, столица Тайваня вот-вот расплавится и стечет в океан. Атмосфера здесь уже не такая убитая, как раньше, когда летом по улице ходили в масках, задыхаясь от смога, но климат побороть невозможно. Потный город летом и промозглый зимой.
Не так отвратительно, как в Питере, но вовсе не рай.
На душе у Шуши было не лучше, чем там, за стеной, он тоже плавился и плыл. Всю жизнь плыл по течению – и вот, приплыл. И болтайся тут, как навоз в проруби. Скоро тебя выловят и выкинут.
Будь Шуша не навоз, он бы сейчас заказал стакан водки, хлопнул залпом по-нашему, по-русски, а затем, цинично не расплатившись по счету, потому что все равно денег нет, разбежался как следует – и пробил головой стекло. Вылетел с тридцать третьего этажа и улетел. Туда, где нет всего этого. Туда, где человека уважают по умолчанию, раз он человек, где не заставляют притворяться и прогибаться, не принуждают, не вынуждают, не мучают. Где всем пофигу, кто ты. Где свобода.
Надо было в свое время не поддаться панике и не рвануть куда попроще, а любой ценой пролезть в Америку. Да, пришлось бы там мыть туалеты. Зато в свободной стране. Где ты можешь делать что хочешь, даже мыть туалеты, даже нелегально. А здесь тебе фиг дадут в руки швабру. Не положено. Не имеешь права.
Фашисты косоглазые.
– Алё, эксперт! – позвала Катюсенька. – Заснул?
– В первую очередь, милые барышни, интеллигентный человек не будет употреблять слово «быдло», – сказал Шуша.
– Ишь ты, – поразилась Катюсенька. – Шуша, я тебя спросила как искусствоведа, а не этого… Розенталера.
– Розенталя, – машинально поправил Шуша.
– Ну, ты-то, слава богу, – Шульман!
– Чего ты наезжаешь? – вступилась за искусствоведа Настик. – Вечно ты на него наезжаешь. А между прочим, это слово несет такую мощную отрицательную коннотацию, что объективирует не только быдло, но и интеллигента.
– А как этих неандертальцев еще называть? – искренне удивилась Катюсенька. – Быдло и есть.
Шуша открыл было рот, но Катюсенька перебила.
– Я не про интеллект. Возможно, для отдельных быдлопрофессий нужен какой-то ай-кью. Я про способность видеть прекрасное. Люди, выросшие на культуре, созданной нейросетями, просто не смогут понять настоящее искусство. И, главное, – не захотят. Это замкнутый круг. Есть запрос аудитории, роботы его обеспечивают. На наших глазах появился идеальный механизм воспроизводства быдла в природе.
– Это хуже, чем замкнутый круг. Это штопор, – ввернула Настик.
Катюсенька поглядела на Настика, потом на батарею винных бутылок в шкафу неподалеку.
– Самолет, когда падает… – Настик нарисовала в воздухе пальцем спираль.
– А-а… – протянула Катюсенька.
И покосилась на подругу неодобрительно. Мол, что же ты меня перед Шушей дурой выставила.
Настик работала переводчицей, начиталась всяких книг, нахваталась разных слов, и они из нее неконтролируемо сыпались. Так что Катюсенька выставлялась дурой регулярно, просто этого не замечали ни та, ни другая, а Шуша деликатно молчал. Ему сегодня жить расхотелось, на все стало наплевать, вот он и полез высказываться. А то бы вел себя дипломатично, без дискуссий про быдло и нелегкую судьбу интеллигента.
Тем более что интеллигентка Катюсенька угощает.
Она делала для этого бездарного модного ресторана бездарный звуковой дизайн, и ей перепала пара бесплатных обедов с выпивкой.
Справедливости ради, Катюсенька хотя бы неплохо выглядит. Ну, не так плохо, как Настик. Катюсеньке Шуша бы вдул. Но ей вдувает тот, кто оплачивает ее творческую самореализацию. В отличие от некоторых, ей ни дня не пришлось работать на удаленке по заказам из Мордора, сгорать от стыда и терпеть косые взгляды эмигрантской тусовки. Катюсеньку сразу подцепил добрый тайваньский айтишник. У них сейчас мода на творческих русских баб, сбежавших от тоталитаризма.
Понимайте как хотите, но это местные так выражают свое отношение к китайской оккупации. Типа вы наш остров захватили, а мы будем вам назло подкармливать русскую интеллигенцию. Ну и попутно трахать ее, раз уж подвернулась.
То, что материковому Китаю такая изощренная логика недоступна и он в упор не видит протестной активности, тайваньцев не беспокоит. Важна не форма, важно содержание.
Это как со словом «быдло». Содержание вроде бы верное, а форма – будто кого-то трахают, и есть вероятность, что тебя.
Шуша терпеть не мог быдло, и отдельно русское быдло. Но если ты за правду и справедливость, будь любезен, помни, что простой народ, бессмысленный и беспощадный, неповинен в своей простоте: он обманут, его угнетают, ему привили рабский менталитет.
– Хорошо, – сказал Шуша. – А вот представь, чисто теоретически, что власть захотела поднять культуру лоу-класса.
– Зачем?! – Катюсенька вылупила глаза.
– Черт ее знает, – честно признал Шуша. – Но примем за теорию. И внезапно как раз нейросети помогут. Если их перенастроить на повышение качества – вуаля! – через одно-два поколения у тебя вся нация на новом уровне. Вырастут люди, натасканные с детства отличать приличную вещь от халтуры. Публика, которая уже не купится на красивенькое, она красивого захочет. Тебе же лучше. Представь: огромная аудитория, целый народ, открытый для новых смыслов, которые ты создаешь…
– Чушь какая, – сказала Катюсенька. – Что с тобой сегодня, Шуша? Этот Шуша несет чуши. Шуши-чуши-шуши-чуши…
Она уставилась куда-то в сторону, легонько отбивая ритм по столу.
– То, что делает Катюсенька, это не для народа, – поддержала Настик.
– Народ меня не интересует, – согласилась Катюсенька. – Шуши-чуши… Народ не в состоянии такое оценить.
– А кто тебя интересует?
– Шуши-чуши… Ну вот, сбил. Шуша, я тебе открою тайну. Нейросеть нельзя обучить игре на повышение. Чего так смотришь? Это не я придумала, это мой китаёза проболтался. На днях его пытала – чего я вкалываю, как маленькая куколка, хотя половину моей работы мог бы делать робот. А он говорит: даже не думай. Нейросеть никогда не даст тебе изысканный продукт. Она не понимает, зачем это надо.
– А уверяли, что они умнеют, – буркнул Шуша.
– Они еще как умнеют, но по-своему. Нейросеть хочет быть эффективной. А на нижней планке качества самый большой спрос. Тынц-тынц, бдыщь-бдыщь, любовь-морковь… И потребитель счастлив. Были бы нейросети просто тупые… Но они псевдоживые, и поэтому они псевдотупые. Они сознательно тупят, понимаешь? Тупизна гарантирует рост продаж, то есть, с их точки зрения, эффективность. А такое не лечится.
– Печально, – сказал Шуша и заглянул в свой бокал.
Тот не был даже наполовину пуст. Там осталось на донышке.
Как в самом Шуше. Тридцать три года, пора на крест.
Не возвращаться же назад, в гребаный Мордор.
Не ехать же в какой-нибудь задрипанный Таиланд. Там своих мойщиков туалетов не знают, куда девать – туалетов столько нет. И даже до Таиланда ты все равно не доползешь, откуда деньги-то.
Зато в Мордор тебя отсюда с превеликим удовольствием депортируют за государственный счет.
– Шуша, ты чего надулся?
– Да вовсе я не…
– Надулся-надулся, – подтвердила Настик.
– Придешь сегодня на презентацию? – спросила Катюсенька.
– А?.. Прости, задумался.
– Мой китаёза намекнул, что скучно не будет.
– Вот как, – сказал Шуша.
– Шоу делают местные, если ты понимаешь, о чем я. У ребят из «Чайна-Т» огромный представительский бюджет, и им подсказали, как тут умеют веселиться. Ну и чтобы на всех хватило. Ага?
– Ага, – сказал Шуша.
– Только не бери свою профессоршу. Для нее это может оказаться слишком… Молодежно.
– Нет-нет. – Шуша помотал головой.
– Как тебя вообще угораздило с ней связаться…
– Катюсенька, да пожалей ты его! – вдруг пришла на помощь Настик. – Ну зачем ты издеваешься? Он к ней так хорошо относился, а она его бросила. Нашла себе помоложе, нимфоманка старая.
– Бросила? – Катюсенька сделала большие глаза и снова неодобрительно покосилась на подругу: что же ты молчала, вечно я из-за тебя все самое интересное узнаю самой последней.
– Скажем так: мы расстались, – выдавил Шуша, глядя в дно бокала.
– Тебя с кафедры не выгонят? – ляпнула Катюсенька.
Шуша уставился в бокал так пристально, словно задумал отыскать на дне смысл жизни.
Или денег на билет в Америку. Ну и чтобы там обустроиться. Не сразу же хватать швабру и идти искать сортир. Надо сначала обжиться в стране, понять ее. Вдруг там не только в сортире есть место для еще одного русского искусствоведа.
Насчет того, что русских искусствоведов сейчас по всей планете навалено примерно как дерьма за баней, Шуша был в курсе. Но случается же всякое. Вот как ему поначалу в Тайбее повезло.
Но на дне бокала не виднелось ни смысла, ни подсказки, где срубить по-быстрому деньжат. Там пузырилась модная серо-зеленая суспензия.
– Ну, я понял, – сказал Шуша. – Оторвемся сегодня.
И поднял на Катюсеньку честные-пречестные глаза, по которым никак нельзя было прочесть, что он думает на самом деле.
– Повод-то какой, – сказала Катюсенька. – Тебе небось уже статью заказали, и не одну.
– Оторвемся сегодня, – повторил Шуша и подмигнул.
Обильно потея, Шуша плелся по улице, чувствуя себя липким и осклизлым не только снаружи, но и внутри.