Пароль «Стрекоза» — страница 4 из 6

Невеселые похождения одного весельчака

Зарядка для ума

Идут ребята в школу и видят — два валенка торчат из снега и дергаются. Раз валенки живые, то и человек, значит, живой. Нужно спасать!

Стали выкапывать несчастного из сугроба. Показались синие брюки. Потом туловище в черном пальто с собачьим воротником, голова в шапке-ушанке, посиневшие от холода руки. В правой зажат портфель, а в левой — какая-то бумажка.

Ребята глянули на стоявшего вверх ногами и ахнули:

— Да это же Влас Маковкин!

Поставили его на ноги, как нормального человека, и стали спрашивать:

— Как ты, Влас, здесь очутился?

— Кто тебя закопал?

Влас дрожал от холода и молчал. Соня Углова высказала предположение:

— Его, наверное, отец наказал. Влас на двойках да тройках катается и девочкам строит рожи.

— Не станет он родного сына живьем в сугроб закапывать, — возразил Глеб Горошин. — Такого не бывает даже в заграничных фильмах.

Пока школьники строили догадки, Влас стряхивал шапкой снег с пальто и брюк, тер посиневшие щеки и озирался по сторонам. Маленький Тараска Котов сказал, что у Власа, наверное, несчастье и он, нырнув в сугроб, решил сам себя заморозить. При этих словах Маковкин ухмыльнулся и дернул Тараску за нос:

— Больно надо замерзать! Назло девчонкам не умру!

— Кто ж тебя в сугроб толкнул? — спросил Глеб.

— Никто меня не толкал. Я сам провалился.

— Вверх ногами разве проваливаются?

— Я зарядкой занимался.

— Какой такой зарядкой?

— Умственной.

— Вверх ногами?

— Разве не знаешь? Ночью, когда плашмя лежишь, голова лишь наполовину умная. Стоит утром чуть-чуть походить на руках, ум перемещается куда надо. Приходишь в класс с головой, набитой умом.

Соня Углова ехидно заметила:

— Был бы умным, не получал бы двоек по арифметике.

— Оттого и двойки появлялись, — сказал Влас, — что раньше умственной зарядкой не занимался. Сегодня я первый раз. Теперь задачки сами будут решаться.

— Почему же обязательно в снегу торчать?

— Дома, конечно, теплее. Но на полу я сваливаюсь. Перевес на правый бок. А в сугробе со всех сторон поддержка. Стой себе сколько угодно!

— Глупости все это. — Соня Углова не стала дальше слушать, фыркнула и ушла.

Глеб Горошин сдвинул шапку набекрень и задумался:

— В какой-то ученой книжке я читал: голове и вправду полезно иногда побыть внизу.

— Конечно, полезно, — подхватил Тараска, у которого в табеле двоек не меньше, чем у Власа. — Когда в походе ноги устают, что туристы делают? Задирают ноги кверху. Кровь отхлынет, и они — ать, два! — шагают дальше как ни в чем не бывало. То же и с головой. Не может она всю жизнь торчать вверх! И ей передышка нужна.

— Особенно по утрам, когда в школу надо, — уточнил Влас.

В школе перед началом занятий он раскрыл тетрадку по арифметике и попросил ребят отойти, не мешать ему. За какие-нибудь минуты две-три, пока не прозвонил звонок, он решил труднейшую домашнюю задачку. Анастасия Ивановна на уроке похвалила его.

Тараска Котов позеленел от зависти. Вчера он до поздней ночи бился над задачкой и ничего не мог поделать. А Влас одним махом справился. Зарядка, видимо, и впрямь помогает.

Из сугроба на другое утро торчало не два валенка, а четыре.

А через день Соня Углова увидела над снежной горой еще и мохнатые унты Глеба Горошина. После того как Анастасия Ивановна поругала его за ошибки в диктанте, он тоже решил заняться умственными упражнениями.

Зарядка почему-то помогала только Власу — он с необычайной легкостью выполнял в школе домашние задания по арифметике. А вот Тараска Котов после купания в сугробе беспрестанно сморкался и чихал на весь класс. Из его головы вычихивались последние знания. Глеб, правда, не чихал, но отморозил кончик носа и потерял в сугробе пенал. Он тер во время урока распухший нос и больше ничего не мог делать, так как остался без ручки, карандаша и резинки, которые хранились в пенале.

Влас сидел за партой весь какой-то сияющий. У него были красными и щеки, и уши, и нос. Анастасия Ивановна притронулась к его разгоряченному лбу:

— Да ты, Влас, болен. Простыл, должно быть…

— Он в холодном сугробе каждое утро вверх ногами стоит, — подсказал Тараска.

Анастасия Ивановна удивилась и стала допытываться у Власа, почему он так делает. Влас в ответ что-то промямлил. Тогда поднялся Глеб Горошин и рассказал об умственной зарядке.

— Взбредет же в голову! — вздохнула учительница. — Даже первоклассники не поступают так глупо…

— И вовсе я не по глупости, — оскорбился Влас. — И вовсе это не умственная зарядка…

— Сам же говорил, — сказал Тараска. — И нас научил. А теперь отпираешься…

— Мало ли что говорил!..

— Он действительно не виноват, — подтвердил Боря Саблин и опустил голову. — Это все я…

— Не наговаривай на себя лишнего! — выкрикнул Тараска. — Ты с нами в сугроб не лазил.

Боря продолжал твердить свое:

— Моя вина. Признаюсь. Это я из жалости. У Маковкина задачки не получаются. Он говорит: «Помоги, Борька!» И лезет в тетрадь списывать. Я говорю: «Решай сам». А он сам не может. Подарил мне футбольный свисток. Я ему: «Ишь какой хитрый! За один свисток на тебя ишачить. Слишком легко тебе». Он говорит: «Придумай любое наказание». Я ему: «Ладно, так и быть…» Это я из жалости. «Будешь, — говорю, — добывать задачки со дна сугроба. Я утром засуну палкой шпаргалку поглубже в снег, а ты ищи ее». Вот он и искал вверх ногами… Моя вина. Это я погубил его здоровье…

На задней парте громко чихнул Тараска Котов.

Какое сегодня число?

В субботу родители, как известно, не работают. А в четвертом «А» в этот день отменили последний урок.

Ура! — закричал Влас Маковкин и радостно стукнул свою одноклассницу Соню Углову портфелем по затылку.

Эту сцену застала Анастасия Ивановна и очень рассердилась:

— Что за хулиганские выходки! Останешься, Маковкин, после уроков. Нам надо с тобой поговорить…

О чем говорилось в учительской, никто, конечно, не слышал.

Влас вышел из школы бледный и злой. Сам себя бил портфелем и приговаривал:

— Так и надо! Так и надо!

— Самоизбиением занимаешься? — спросил Глеб Горошин.

— Какое сегодня число? — вместо ответа спросил Влас.

— Тринадцатое!

— Я так и знал! — Влас размахнулся и со всей силой саданул себя портфелем по коленке. — Никудышное число! В прошлое тринадцатое три двойки словил и меня оставили после уроков. А сегодня весь день вверх тормашками полетел… Надо из всех численников повыдергать цифру тринадцать!

— А что толку! У себя выдернешь, а в учительском календаре останется. Дни друг через дружку не перепрыгивают.

— Спасу нет от тринадцатого числа! Как с ним бороться?

— Попробуй обхитрить…

— Обхитришь его, как же! В каждый численник забралось и людям настроение портит.

— А ты заранее готовься к тринадцатому. Следи в этот день сам за собой на всех уроках и всех переменах… Только вот хватит ли выдержки?

— Хватит, мускулы у меня как сталь. На, пощупай…

И Влас согнул руку в локте. Глеб стал искать пальцами мускулы.

— Никак не нащупаю. Кость чувствую. Она действительно твердая. А мускулов — никаких…

— Они затвердели, от костей не отличишь…

Чтобы не прозевать злополучное число, Влас обвел его в календаре черной рамкой, как траурный день. Каждое утро проверял, скоро ли оно наступит.

Тринадцатое наступило ровно через месяц. Накануне Влас даже на улицу не вышел поиграть с ребятами в хоккей с шайбой. Вместе с Глебом Горошиным они решали домашние задачки с неизвестным уменьшаемым и зубрили стихотворение Пушкина «Зимнее утро».

— Если я завтра что не так начну делать, — сказал Влас, — ты, Глеб, меня за рукав дерни. Или просто шепни: «Тринадцатое». И я сразу одумаюсь.

— Будь бдительным!

В класс Маковкин вошел непривычно тихо, словно на цыпочках. Сел на свою парту и стал ждать звонка, подперев щеку ладонью. Вид как на портрете у писателя Чехова, который, прижав пальцы к уху, послушно висит на стенке. Только у Власа очков и бородки не хватает. И волосы торчат в разные стороны. А так — полное сходство!

— Ты сегодня какой-то задумчивый, — заметил Женя Карпов и кивнул на портрет над головой. — Как писатель Чехов.

— Отойди. Я тебе такого писателя устрою…

Бдительный Глеб дернул Власа за рукав.

— Да отвяжись ты! — отмахнулся Влас.

Бдительный Глеб шепнул:

— Тринадцатое же!

— Разжужжался над ухом! Я тебе не мед, ты мне — не пчела.

— Ты что — забыл?

— Если бы забыл, Женька лежал бы на лопатках. А то, видишь, стоит на своих двоих.

И Влас, присмирев, ткнул палец в ухо и стал неподвижен, как портрет на стенке.

Мимо то и дело пробегал суетливый Тараска Котов. Он нарисовал на классной доске огромный круг и издали бросал в него грецкий орех.

— Давай, Влас, состязаться. Вот тебе орех. Пуляй в мишень.

— Сам пуляй.

— Я только что в самое яблочко попал!

— У тебя на доске не яблочко, а целый арбуз. Нашел чем хвастаться! Ты вот встань к стенке. И рот раскрой. Я прямо в твой рот орех запулю. И ты его раскусишь…

Эти слова мальчишки встретили с восторгом. Стали уговаривать оторопевшего Тараску принять предложение Власа и придвинуться к стенке. Тот мотал головой, отмахивался и не желал раскрывать рот.

— Маковкин, чего доброго, в глаз угодит… У меня же не три глаза… Всего два… Нет, не буду!

Глеб Горошин, который все время дергал Власа за рукав, облегченно вздохнул. Опасность миновала!

Но впереди четыре урока. Хватит ли у друга выдержки?

В коридоре уже заливался звонок.

Начался урок чтения. Влас тянул руку выше всех, чтобы его спросили. Анастасия Ивановна не смотрела на него. Влас обиженно сопел, двигал партой и вскакивал с места:

— Возьму вот и без спроса оттараторю Пушкина. Пусть знает!

— А учительница запишет в дневнике: «Вскакивал, когда его не просили», — предсказал сидевший рядом Глеб. — И будет тебе тринадцатое число!

— Ты думаешь, легко стерпеть такое унижение? Зубрил, зубрил, а ради чего?

— У тебя же стальные нервы…

Напоминание о нервах усмирило Власа. И тут Анастасия Ивановна назвала его фамилию. Влас выбежал к доске и громким голосом, словно отдавая артиллерийскую команду, выпалил:

Вечор, ты помнишь, вьюга злилась,

На мутном небе мгла носилась.

Луна, как бледное пятно,

Сквозь тучи мрачные желтела,

И ты печальная сидела, —

А нынче… погляди в окно…

Влас глянул в окно. И остолбенел — увидел отца. Куда он шагает? Зачем? Наверное, директор вызвал его в школу, чтобы поговорить о проделках сына. Надо же… Хотя чего удивляться? Сегодня же тринадцатое число! И не такое может случиться.

Стихи в один миг выскочили из головы.

Отец, миновав здание школы, свернул за угол.

Влас вновь обрел дар речи. Но голос его уже не гремел, как прежде, а дрожал, прыгая через буквы в словах:

Под гол-быми небесами

Вел-колепными коврами,

Блестя на солнце, с-ег лежит…

Анастасия Ивановна дослушала стихотворение до конца и поставила четверку:

— Можно было бы и пять поставить, но ты отвлекался на посторонние предметы…

Если бы учительница чуть раньше выглянула в окно, то не сказала бы так — там родной отец шел, а не посторонний предмет…

Потом была контрольная по арифметике. Требовалось найти неизвестное уменьшаемое. Оно пряталось в условиях задачки под буквой «х». Тайну этой буквы Влас с помощью Глеба еще вчера разгадал и поэтому решил задачку в один присест.

Анастасия Ивановна заглянула в его тетрадь и похвалила:

— Все верно. Не узнаю тебя сегодня, Маковкин! Ты свободен. Можешь отправляться домой, раз решил первым… Впрочем, нет, подожди. Дай свой дневник…

И в графе, где стояло тринадцатое число, Анастасия Ивановна своим красивым почерком написала:

«Сегодня был исключительно дисциплинирован. К урокам подготовился добросовестно».

Выходя из класса, Влас задержался возле парты Сони Угловой, хотел двинуть ее локтем. Глеб Горошин крикнул:

— Тринадцатое!

Влас подобрал локоть.

После школы Глеб заглянул к нему домой:

— Видишь, Влас, как здорово мы обхитрили коварное число! У тебя средь недели короткий день. Завидно. Давай и сегодня вместе готовить уроки.

— Вот еще! Завтра какое число? Четырнадцатое! Зачем же мне его бояться?! Будем готовить, когда наступит тринадцатое.

На другой день Влас получил две двойки — по русскому и арифметике. В наказание Анастасия Ивановна заставила его доучивать задание после уроков.

— Я ошибся, — сказал Влас Глебу. — Несчастливое число вовсе не тринадцатое, а четырнадцатое. Теперь я это знаю точно!

Сами с усами

На пионерском сборе четвертый «А» долго обсуждал, что бы такое веселое придумать для первоклассников к Новому году.

— Им и так будет весело, — сказал Влас Маковкин. — Ведь каникулы начинаются! Когда каждый день уроки, тогда, конечно, грустно…

— Отдыхать можно по-разному, — не согласилась председатель совета отряда Света Оленина. — Мы должны и в каникулы заботиться о подрастающей смене. Пусть растут такими, как мы!

— За одни зимние каникулы таких, как я, не вырастишь, — сказал Влас. — Нужно четыре года. А кто нам даст столько каникул?

— И за двенадцать дней можно многое сделать.

Боря Саблин предложил нарядить девочек в Снегурочек, а мальчиков — в Дедов Морозов:

— Пойдем по квартирам, где живут первоклашки, и поздравим их с Новым годом. Вот будет весело!

Влас заупрямился:

— С девчонкой не пойду! Я буду одиноким Дедом Морозом.

— Одного тебя к малышам подпускать опасно, — засомневалась Света. — С кем бы тебя послать? Вот что — пойдешь с Борей Саблиным. Он придумал хорошую игру и тебя научит, как надо обращаться с октябрятами.

Влас с Борей сделали себе усы из ваты и длинные бороды из марли. Стали непохожими. Борина сестренка Катя посмотрела на них и сказала:

— Бородатые гномы.

— Не гномы. Мы Деды Морозы, — объяснил Влас. — Неужели не видишь?

— У Дедов Морозов носы красные и в руках палки.

Пришлось красить носы красной краской и выдергивать черенки из половых щеток. Боря закутался в простыню и подпоясался отцовским шарфом. Влас надел отцовскую шубу и обвернул голову полотенцем. Посмотрел на себя в зеркало:

— Ну вот мы и не гномы!

— Ты, Власик, старик Хоттабыч, а Боря — доктор Айболит, — ехидничала Катя.

— А ты глупая пустышка! Ничего в нашем деле не соображаешь. — Влас погладил вату под своим красным носом. — Сами с усами! Получше тебя знаем, какие нужны Деды Морозы. Пошли, Борька, выращивать малышей!

— Без подарков Деды Морозы разве ходят? — опять ввязалась Катя.

— Значит, говоришь, не ходят? — насупился Влас. — Отдавай нам свои игрушки!

Он стукнул палкой по полу и вырвал у Кати мордастого бегемота. Катя захныкала и уцепилась за Власову бороду. Он чуть было не остался с одними усами. Но Боря во время сунул в Катин рот конфетку. Она успокоилась и даже отдала брату своего резинового попугая.

Деды Морозы перекинули через плечи мешки и вышли на улицу. Прохожие указывали на них пальцами и смеялись. А один солидный дяденька в очках сказал:

— Пошли детишек пугать…

Первоклассник Гена Гулькин, шефство над которым было поручено Боре с Власом, вовсе не испугался. Он открыл им дверь и радостно закричал:

— Мама, смотри, огородные пугалы пришли!

— Мы, деточка, вовсе не пугалы, — по-стариковски буркнул Влас. — Мы Дедушки Морозы. Мы тебе гостинцев принесли.

Ряженых впустили в комнату, где стояла нарядная елка. Влас отдал малышу бегемота, а Боря — Катиного попугая.

— А кто попугайчику нос откусил? — спросил Гена.

Деды Морозы только теперь заметили, что попугай действительно безносый. Боря засмущался:

— Это, наверное, Катька…

Влас толкнул его в бок и прошипел:

— Какая еще там Катька! — И громко объяснил Гене: — Это Снегурочка нос откусила…

— Снегурочки разве кусаются?

Боря стал оправдывать Снегурочку:

— Дедушка Мороз шутит. Попугай прилетел из жарких стран. Ему у нас холодно. Вот он и отморозил носик.

Деды Морозы взяли Гену за руки и начали кружить вокруг елки. Влас стучал палкой, топал ногами, как настоящий Дед Мороз, и во все горло орал:

В лесу родилась елочка,

В лесу она росла,

Зимой и летом стройная,

Зеленая была…

Дальше он слов не помнил и поэтому загорланил новую песню:

На побывку едет

Молодой моряк,

Грудь его в медалях,

Ленты в якорях…

— Ты с ума сошел! — одернул его Боря. — Деды Морозы про моряков не поют. Нужно про Новый год…

— Пой сам, если знаешь!

— Если бы знал…

— Тогда будем произносить новогоднюю речь!

Влас остановился, провел ладонью по усам и невзначай задел нос. На пальцах осталась красная краска. Он вытер руку о бороду и постучал палкой по полу:

— Слушай, мальчик, нашу новогоднюю речь. Мы с Борькой… Тьфу, не Борькой, а моим другом Дедом Морозом поздравляем тебя, подшефный Гена, с Новым годом и каникулами! Кончил дело — гуляй смело! Прощайте, учебники, и да здравствует вольная жизнь! Кричи «ура!». Еще громче!.. Вот так. Молодец!.. Все двенадцать счастливых нерабочих дней мы, Гена, будем шефствовать над тобой, как над малым ребенком, и сделаем тебя похожим на нас!

— Не хочу быть похожим! — захныкал малыш. — Меня мама с таким носом на улицу не выпустит.

Боясь, как бы Влас не произнес новую речь, Боря Саблин оттеснил его в угол и заговорил сам:

— Дед Мороз большой шутник. Понимаешь? Ты, Гена, не слушай его…

— Как так «не слушай»?! — возмутился Влас. — Я такой же Дед Мороз, как и ты. Могу говорить что вздумается. Прошу не ронять мой авторитет в глазах ребенка!

Боря склонился к его уху:

— Да пойми же ты, бестолковая голова! Гену нужно воспитывать по-пионерски, не так, как ты… Я сам придумал Деда Мороза и лучше тебя знаю, что говорить.

— Он меня придумал. Ха! Меня родители придумали. — И Влас снова обратился к Гене: — Наш бледнолицый маленький друг, покажи Дедам Морозам, что ты умеешь делать.

— Я стихотворение знаю. Про зайку-зазнайку.

— А еще что?

— А еще могу мяукать.

— Промяучь.

Гена промяукал.

— А гавкать умеешь?

— Гав-гав-гав…

— Совсем как собака. Молодец! А хочешь, я научу тебя по-лошадиному скакать?

— Хо-чу-у-у…

— Так вот смотри!

Влас сел на палку и, припрыгивая, стал носиться по комнате, погоняя самого себя шлепками по мягкому месту. Марля с подбородка сползла и извивалась белым бинтом.

— А вы, Дедушка Мороз, — спросил Гена, — где бороду покупали? В аптеке?

— Не мешай. Видишь, скачет конница Буденного…

Влас заливисто ржал, бил копытами по полу и по-лошадиному брыкался.

— Может, тебе еще показать, как конь через барьеры прыгает? — спросил Влас. — Устроим в комнате ипподром!

— Нет, нет, не нужно! — Генина мама, которая все это время молча сидела в сторонке, посмотрела на Власа умоляюще. — Дедушки Морозы, наверное, очень устали, и им пора домой. Попрощайся, Геночка, скорее. Мы немножко отдохнем от скачек…

— Не скучайте без нас! — сказал на прощание Влас. — Завтра мы снова появимся…

— Вам бы лучше к другим детям сходить, — осторожно посоветовала Генина мама. — Они тоже хотят посмотреть на Дедов Морозов.

— Не волнуйтесь, — успокоил Влас, — в классе Дедов Морозов на всех хватит! Нам прикрепили одного Гену.

Шагая по улице, Боря Саблин сказал другу, что ему стыдно было рядом с Власом изображать Деда Мороза.

— Раз так, я с тобой больше не вожусь! — заявил Влас. — Ты только путаешься у меня под ногами. Будем шефствовать над Геной поодиночке. Завтра — я, послезавтра — ты.

Маленького Гену на следующее утро забавлял лишь один Дед Мороз.

Боря отправился к октябренку после Маковкина ровно через день. Нарядившись Дедом Морозом, он прихватил с собой Катины игрушки и книжку с картинками про волшебников.

— Гав! Гав! Гав! — встретил его в дверях Гена. — Мороз красный нос топает! Будем, как вчера, прыгать через табуретки.

Боря вежливо объяснил малышу, что через барьеры прыгают лишь лошади да собаки и что все нормальные октябрята играют в веселые игры и читают книжки, которые облагораживают человека.

— И свистеть не будем? — спросил Гена.

— Не будем. Это нехорошо.

— И кувыркаться не будем?

— И кувыркаться не будем.

— Фи, как скучно! А ты стойку на руках умеешь делать?

— Не пробовал…

— Какой же ты Дед Мороз! Вот вчера был Дед Мороз — это да! Он меня в балду научил играть! Хочешь, покажу?

Малыш содрал с Деда Мороза усы и прикрепил себе.

— Мы сами с усами! Подставляй лоб, я тебя щелкну!

И Гена отвесил Боре такого щелчка, на какой был способен один лишь Влас Маковкин.

Боря Саблин, тряся бородой, попятился к двери. Он понял, что пришел к октябренку Гене слишком поздно.

Феномен

Влас Маковкин увел маленького Тараску Котова в темный угол и грозно спросил:

— Язык за зубами держать умеешь?

— Лучше проглочу язык, чем выдам тайну!

— Поклянись!

И Тараска поклялся не только своим языком, но еще и волосами на голове, которые Маковкин может повыдергать у него с корнями, если он, Котов, кому-нибудь проболтается.

Только после этого Влас сообщил удивительную новость. Оказывается, в городе живет школьница, обладающая необыкновенными способностями. С черной повязкой на глазах она без запинки читает учебники и разглядывает картинки в книжках. Ей на спину прикладывали, как горчичники, разноцветные бумажки, и она — подумать только! — сразу узнавала, где листок синий, где зеленый, а где с белыми полосками. Ни разу не ошиблась! А все потому, что у нее зрячая спина. И не только спина! Она свободно видит кончиками пальцев, ступнями ног, плечами и даже локтями!

— Если ты, Тараска, сейчас ушами только слышишь, — популярно объяснил Влас, — то может наступить время, когда ты ими будешь и видеть. А слышать будешь чем-нибудь другим. Носом, например.

— Носом я никогда не буду слышать, — Тараска недоверчиво покосился на друга. — И вообще, не морочь мне голову. Старинные бабушкины сказки!

— Старинные, говоришь? Полюбуйся! Утром почтальон принес. Свеженькая. Еще краской пахнет…

Влас развернул газету, указал на заголовок.

— «Фе-но-мен», — по слогам прочитал незнакомое слово Тараска. — Что это такое? Собачья кличка?

— Читай статью и сам узнаешь… Феноменом дразнят человека, если он не похож на всех остальных и выделяется чем-то особенным.

Когда Тараска закончил чтение и тяжело засопел, потрясенный необычным газетным сообщением, торжествующий Влас сунул газету обратно в карман.

— Обратил внимание, как зовут школьницу-феноменшу?

— Леной Б.

— Феноменша, между прочим, как мы с тобой, учится в четвертом классе… Как ты думаешь, кто такая Лена Б.?

— Не-не знаю, — заикаясь, ответил Тараска.

— Пошевели мозгами…

— Постой, постой, — от неожиданной догадки Тараска чуть не задохнулся. — Неужели Лена Блузкина?

— Не зря, видно, голову на плечах носишь! Сообразил.

— Только вот не знаю, чем доказать…

— Тут и доказывать нечего! Ей на уроках сплошное везение. Круглая отличница! А все потому, что кожей видит. Встанет с парты, положит ладонь на книжку и шпарит, как по учебнику. Замечал?

— Замечал.

— А как вчера стихи декламировала? Словно сам Пушкин! Прижала «Родную речь» к уху и оттараторила одним залпом. Заметил?

— Заметил. Выходит, уши тоже зрячие?

— Никто из девчонок в классе не носит гладкую прическу. Только она. Уши открыты и все видят. Я хотел контрольную у Блузкиной списать. Но она, не оборачиваясь, заметила и убрала тетрадку.

— Наверное, и затылком видит… Одно не пойму — почему газета целиком фамилию не пропечатала? Тогда бы со всего мира ученые к нам съехались. Они бы смотрели на Блузкину, а мы — на них.

— Иностранцам у нас жить негде. Гостиницу с первого класса строят. Мы уже в четвертом, а она никак выше второго этажа не поднимется…

— Неужели только из-за гостиницы?

— Конечно, гостиница не самое главное. Есть еще одна помеха — Блузкина с доски отличников не сходит. На нее пальцем тычут и говорят: «Берите пример с Лены! Учитесь у Лены!» А если ее разоблачат как феномена, то исключительная Блузкина враз померкнет и перестанет быть примером для нормальных детей. Нас тогда и попрекать будет некем. Полнейший развал школьной работы. Соображаешь?

— Соображаю.

— Заруби себе на носу: все, что я тебе рассказал, — ни единой душе…

— Я же клятву дал!

Тараска терпел целый урок. Терпел перемену. И на втором уроке держался мужественно, собрав волю в комок. Молчал даже тогда, когда Анастасия Ивановна попросила его сказать, чем отличаются глаголы первого спряжения от второго. Ни одного слова не произнес! Молчком двойку «проглотил» и сел за парту.

Анастасия Ивановна вызвала к доске Блузкину. Лена сразу же назвала глаголы первого спряжения, которые оканчиваются на «ут(ют)», и глаголы второго спряжения на «ат(ят)».

— Поучись, Котов, у Лены, как надо готовить уроки, — сказала Анастасия Ивановна.

И тут Тараска первый раз не вытерпел и пробурчал:

— Больно надо у феноменов учиться! Пусть сами спрягают свою кожу.

— Кожа — имя существительное, — не поняла учительница. — Я просила придумать глагол на «ат (ят)»…

Тараскина соседка по парте Катя Праздникова поинтересовалась:

— С чего это ты взял какую-то кожу?

Под величайшим секретом Тараска рассказал ей про феноменшу Лену Блузкину.

— Прошлый раз она сама призналась, — убеждал Тараска. — Насквозь, говорит, тебя, Котов, вижу…

Катя повернулась назад, где сидела Соня Углова, и стала что-то нашептывать ей на ухо. Соня сделала страшнейшие глаза и, кивая головой, ахнула. Потом Тараска услышал, как она шушукалась с Женей Карповым…

В перемену в классе только и разговору было что о новоявленном феномене.

Голубоглазая Лена Блузкина ловила на себе придирчивые взгляды одноклассников, замечала, как они, кивая в ее сторону, о чем-то шепчутся.

Дальше началось и вовсе не понятное. Подошел двоечник Тараска Котов, встал перед ней в позу Наполеона — одна рука за спиной, другая на пуговице — и понес несусветную чепуху:

— Притронься, Блузкина, к моему лбу. Скажи, сколько у меня там мозгов?

— Не больше, чем у курицы, — резко ответила Лена, чтобы тот отвязался.

— А как ты узнала?

— По отметкам в табеле…

— Встану за твоей спиной. Угадай, что я тебе показываю?

— Свой болтливый язык. Он у тебя без костей…

— А ведь верно! — удивился Тараска. — Из-за спины увидела!

Он отошел, и малейшие сомнения в его душе рассеялись.

— Завидую Блузкиной, — со вздохом признался он Глебу Горошину. — Будь у меня такие способности, я бы не то что отличником, я бы — пусть даже с куриными мозгами! — на весь мир прославился! И уроки учить вовсе не надо. Смотришь учительнице прямо в глаза, а сам в это время затылком читаешь, что в учебнике написано. Везет же людям…

Лену Блузкину встревожило поведение Тараски Котова.

— Да объясните же в конце концов, в чем дело? — допытывалась она у ребят.

Женя Карпов в ответ многозначительно ухмылялся.

— Зачем от подруг скрывать? Не понимаю! — обиженно пожимала плечами Катя Праздникова.

— Ты не думай, что мы осуждаем тебя, Лена. Ни капельки! Раз такая уродилась… — успокаивала Соня Углова. — Мы, если хочешь знать, даже гордимся…

Окончательно сбитая с толку, Лена хлопала глазами и не понимала, о чем ей говорят.

Боря Саблин отозвал Женю с Катей в сторонку и предупредил:

— Раскаркались на всю вселенную… Думаете, ей приятно с вами о таких вещах говорить? Никакой чуткости! К тому же еще многое не выяснено. Нужно проверить Блузкину…

Проверку Лениных способностей Боря взял на себя.

На уроке он прицепил ей к платью сзади бумажку со словом «феномен». Лена сидела как ни в чем не бывало, даже не обернулась.

Перед самым звонком Боря осторожно снял тетрадный лист с ее спины, а в перемену, когда Блузкина вышла из класса, канцелярским клеем крепко приклеил друг к другу две странички в Ленином учебнике по арифметике, воткнул иголку в парту. Блузкина потом тщетно пыталась разъединить странички с задачкой, которую нужно было решить. Но пальцами читать не стала, попросила учебник у соседа.

Уколовшись об иголку, она сосала больной палец до тех пор, пока Анастасия Ивановна не подняла ее с парты и не попросила вспомнить правило об измерении длины и веса. Не заглядывая в учебник, Лена оттараторила правило и стала водить ладонью по страничке, как это она обычно делала. Но Боря Саблин и тут обхитрил ее: вместо «Арифметики» он незаметно подсунул ей под руку «Родную речь». Лена, однако, не сбилась: продолжала шарить пальцем и отвечать, что надо, об арах и гектарах, а вовсе не о собаке Музгарке, рассказ о которой в раскрытом виде лежал перед ней…

— Она вовсе и не феномен! — сказал Боря Жене Карпову, когда они вышли в коридор. — Если бы у нее был зрячий палец, то он бы читал то, что написано, и не нарывался на иголку. Невинного человека оклеветал, Женька. Как тебе не стыдно?!

— Я-то здесь при чем? Мне Соня Углова наябедничала. Вот пустомеля!

— Сам пустомеля! — оскорбилась Соня. — Стала бы я на подругу наговаривать! Это все Катя. Это она состряпала сплетню.

— Ничего я не стряпала. Больно надо! — взъерошилась Катя Праздникова. — Я повторила лишь то, что мне Котов сказал. Он сам состряпал сплетню, сам пусть ее и расхлебывает.

Насмерть перепуганного Тараску прижали к стенке. Он мотал головой, отнекивался. Катя замахнулась на него пеналом.

И Котов не выдержал натиска, сказал, что было такое дело.

— Я не сам… Меня обманул… Я вместе… — сделал он робкую попытку оправдаться, но увидел кулак Власа Маковкина, и в его памяти в один миг всплыли страшные слова клятвы.

Тараска прикусил язык и, съежившись, обхватил руками голову, на которой пока еще были целы все волосы.

Танцующий валенок

В гардеробной образцово-показательной школы, куда четвертый «А» пришел на экскурсию, случилось невероятное. Собираясь домой, Влас Маковкин снял ботинки, чтобы переобуться, и… не нашел своего валенка. Под вешалкой торчал лишь один валенок, другой — такой же черный и истоптанный, с кожаным задником и загнутым голенищем — исчез.

— Хороша образцово-показательная, ничего не скажешь! — возмутился Влас и гневно топнул по полу ногой, на которой был вязаный носок и не было валенка. — Средь бела дня разули честного человека.

— Ты здесь в гостях и веди себя достойно, — упрекнула Света Оленина.

— Какое же может быть достоинство, если я в одном валенке? В суд на них подам!

— Подумаешь, какой-то дырявый валенок…

— И вовсе он не дырявый. На нем заплатки из свиной кожи… Нет, им это так, за здорово живешь, не пройдет! Пускай образцовые бегают босиком, а я привык ходить в валенках.

Случись пропажа в родной школе, Влас наверняка не переживал бы так сильно: сразу отправился бы по классам и хватал всех подозрительных. А в чужой школе не знаешь, кого и подозревать, кого хватать за грудки.

— Право, не знаю, как тебе, родненький, и помочь, — расстроилась старенькая гардеробщица тетя Клаша. — Тридцать лет караулю вешалки и, чтобы один валенок пропал, не припомню. Если и пропадали, то сразу оба…

Она обшарила весь гардероб, заглянула даже в шкаф с пожарным оборудованием — валенок как в воду канул!

— Вот что, родненький, — вспомнила она, — здесь только что Баба-Яга обувку для себя клянчила. Просила подобрать ей какую пострашнее, чтобы, значит, детишек пугать… Не позарилась ли Баба-Яга на твой валенок?

— Вы, тетя Клаша, что-то лишнее говорите, — удивленно посмотрел на неё Влас. — В наше время Бабы-Яги разве водятся?

— В вашей школе, может, и не водятся, а у нас есть. Своими глазами видела. Вот как тебя сейчас. Спустилась, значит, сверху, и прямо ко мне. Лохматая вся. В цыганской юбке. Нос крючком. «Выручайте, — говорит. — Сейчас мой выход, а я, милая тетя Клаша, не в полном наряде…» Без обувки, значит. Я ей свои галоши пожертвовала. Она и ушла. Про валенок не было речи… Наверное, зря я на нее грешу. Уж больно вежливая Баба-Яга попалась. Не в пример нынешней молодежи.

— Да она, может, из самодеятельности?

— А я что говорю? Конечно, самодельная! Не настоящая. Настоящие-то, родненький, еще при царском режиме, в давне-давние времена вымерли.

— Эх, найти бы мне эту Бабу-Ягу!

— Чего ее искать?! На втором этаже она. С Серым Волком к выступлению готовится.

— Сторожите, тетя Клаша, мой валенок! Я за вторым побежал!

С наступлением темноты в классах засели кружки художественной самодеятельности. Все вокруг звенело, смеялось и пело. Где-то трендыкала балалайка, где-то взвизгивала гармонь, где-то с диким топаньем и свистом бушевала пляска…

«Ишь как резвятся! — подумал Влас. — Зажилили чужой валенок и рады».

Вдруг за дверью Маковкин услышал волчий вой. Он навострил уши. Почудилось скрежетание зубов, потом звериный голос зарычал: «Р-р-ры… Я тебя съем, красавица!»

— Ага! — обрадовался Влас. — Баба-Яга в этом классе скрывается! — И он заглянул в комнату.

Серый Волк в огромном овчинном полушубке, вывернутом наизнанку, раскрывал зубастую пасть, намереваясь откусить голову курносой девчонке. Та визжала и не поддавалась. Волк распахнул пасть во всю ширь. Влас разглядел за оградой волчьих зубов веснушчатое лицо председателя совета дружины. Совсем недавно, когда у Власа еще был цел валенок, веснушчатый водил экскурсантов в пионерскую комнату и хвастался грамотами школьного драмкружка. Заметив Маковкина, Волк перестал рявкать, снял с лица безобразную маску и любезно пригласил:

— Присаживайся! Будешь первым зрителем.

— За что ты ей голову хотел отцапать? — пожалел курносую девчонку Влас.

— Скажешь тоже! Я же понарошке. До меня роль Волка репетировал другой школьник. Вот он действительно кусался. До крови. С ним, хулиганом, никто играть не пожелал. Ну мы его и отставили. Теперь репетиции обходятся без жертв.

— Что-то Бабы-Яги не вижу.

— Да вон она. На пеньке сидит. Переобувается.

У Власа екнуло сердце — попалась, коварная воровка! Уж теперь-то тебе не отвертеться… Он посмотрел в угол, где сутуло сидела крючконосая, по-цыгански разодетая Баба-Яга, и увидел, что она натягивает на ноги старенькие галоши.

— А где же валенок? — спросил он.

— Зачем мне валенок? — не поняла Баба-Яга. — События в сказке происходят летом…

Огорченный Влас вышел в коридор и зашаркал по коридору обратно в гардеробную.

И тут — трах-тарарах! — что-то громыхнуло за дверью угловой комнаты. Под ногами у Власа содрогнулся пол, с потолка посыпалась штукатурка.

Что там такое? Может быть, идет представление Бородинского сражения? Или показывают, как звездолет наскочил на космическое тело и разлетелся на мелкие кусочки, будто штукатурка?

Влас с любопытством сунул нос в дверную скважину. В классе пусто. Парты зачем-то взгромождены друг на друга и в виде пирамиды поднялись к самой люстре. На возвышении, венчая пирамиду, стоит валенок. Да, да, тот самый валенок — с кожаным задником и загнутым голенищем!

Влас распахнул дверь и чуть было не наступил на человека. Распластавшись во весь рост, человек лежал на полу лицом вниз и тихо стонал. Влас помог ему подняться и увидел перед собой белобрысого мальчишку, своего ровесника, с исцарапанным лицом, синяком под глазом.

Белобрысый быстро пришел в себя, перестал стонать и даже улыбнулся, указав взглядом на валенок:

— Стоит, красавец! Не шелохнется!

— Как он там оказался? — спросил Влас.

— Я его — только, чур, никому ни слова! — в гардеробной у тети Клаши стащил. Готовлю фокус под названием «Танцующий валенок». Здорово придумал, не правда ли?..

— Фокус из валенка? Интересно.

— Сам думал, что будет интересно, пока не грохнулся с верхней парты…

— А почему ты один фокусничаешь? В вашей школе, я сам видел, столько кружков…

— Да ну их, образцово-показательных! — поморщился белобрысый. — Был я в этих кружках. Мне даже давали роль Серого Волка. Но потом мы мило расстались. Говорят, что я будто бы разлагаю дисциплину и отсебятины много говорю… Зазнайки! Они еще услышат мою фамилию! — И он протянул руку: — Будем знакомы — Сенькин!

Влас назвал себя:

— Маковкин!

— Я сразу заметил, как ты только на валенок взглянул, — в доску свой парень! Хочешь, будем вместе репетировать фокус?

Сенькин потер кулаком синяк под глазом и стал разматывать катушку с нитками.

— Валенок на нитке держится, — объяснил он. — Нитка переброшена через люстру, а самый кончик у меня в руке. Видишь?.. Сейчас начну дергать. Да ты вверх смотри… Видишь? Валенок пляшет! Нитка издали не заметна, и он будто сам по себе прыгает. Как живой. Разве это не фокус? Вся школа ахнет, когда увидит.

Влас не узнавал своего валенка. На верхней парте он прямо-таки выделывал чудеса: притоптывал, поднимал носок, вставал на пятку и кланялся, как заслуженный артист.

Захотелось Власу самому подергать за нитку. Он потянул разок, потом еще. Танцующий валенок шевельнулся, подпрыгнул два раза и сорвался с парты.

— Не горюй! — утешал Сенькин. — Придется снова забираться наверх. Полезем оба. Ты зацепишь нитку за люстру, а я тем временем поставлю валенок на прежнее место. И он у нас веселее прежнего запляшет!

…Ребятам внизу надоело ждать Маковкина. Они послали Свету Оленину узнать, в чем дело.

Когда она раскрыла дверь угловой комнаты, то увидела странную картину: между вздыбленными партами, распластавшись, лежал белобрысый мальчуган. Рядом, прижимая к груди валенок, возился Влас Маковкин. Света покачала головой и сказала:

— Два сапога пара…

Эскимо и «заяц»

Мать дала Власу денег на автобус и на билет в кино.

— А на эскимо? — попросил Влас.

— Обойдешься без мороженого. У тебя же гланды…

Как будто у других людей нет гланд! Но им почему-то разрешается есть мороженое и пить холодную воду с сиропом. Одному Власу противопоказано. А все из-за махонького красного пятнышка в горле, которое разглядел доктор. Такой, казалось бы, пустяк, а никаких радостей в жизни…

Влас подбросил на ладони звенящие монетки. Сжал их в горсти. Хватит на целых два эскимо! Нет, две порции, пожалуй, лишку. И на кино надо оставить. Потрясающий, говорят, фильм — про то, как одного мальчика в джунглях воспитывали волки, и он стал выть по-звериному, лазить по деревьям, скалить на людей зубы. Потому, наверное, озверел, что волки кормили его одним сырым мясом и даже в праздник не давали мороженого. Медяки весело брякнули в кармане, когда Влас прыгал в автобус.

«Кондуктора нет, — огляделся он по сторонам. — Покупать билет вовсе не обязательно. Прокачусь «зайцем».

Влас сидел у окна, закинув ногу на ногу.

Знакомых в автобусе — ни единой души! Сиди себе спокойно, как датский принц, и думай об эскимо, которое можно купить на сбереженные деньги и под дикое завывание волков обсосать — до самой палочки! — во время киносеанса.

На остановке в распахнутую дверь шумно ввалились новые пассажиры. Каждый бросал в кассу пятак и отрывал билет с катушки.

Монетки, звякнув, одна за другой ложились под прозрачный колпак железного ящика и затем грохочущей лавиной ссыпались куда-то вниз.

За день, наверное, касса наглотала столько пятаков, что их хватит на мороженое для всех городских мальчишек.

«Если одному съесть столько, — подумал Влас, — то не только гланды, сам целиком обледенеешь и станешь сладким».

Влас представил себя в виде эскимо на палочке — с белоснежной сливочной головкой, в шоколадной обвертке, — облизнулся от удовольствия.

— Ты что, мальчик, облизываешься? — подозрительно покосилась седая женщина, присевшая рядом. — Может, у тебя билета нет? Может, ты «заяц»?

— Разве «зайцы» облизываются? — встревожился Влас. — Они пугливо озираются…

— Ты озираешься и облизываешься одновременно. Все это очень подозрительно.

— Что ж, по-вашему, выходит, человеку и облизнуться нельзя? Сразу берете на подозрение. А если он, человек этот, честнейший из честных? Настолько честнейший, что купил не один, а сразу два билета. Если у него такая совесть…

— Ну пошел, пошел… Не остановить. Оратор! — засмеялась соседка.

Зато женщина с авоськой, что сидела впереди, обернулась и сказала с осуждением:

— Нехорошо, гражданочка, оскорблять такого воспитанного ребенка!

— Пастухи воруют, а на волка поклеп, — сердито вставил старичок с белой бородкой. — Продолжайте, молодой человек!

Влас, почувствовав поддержку, совсем расхрабрился. Тут же сочинил для доверчивой женщины с авоськой и ее белобородого спутника невероятную историю про автобусных «зайцев».

Однажды, мол, ему, Власу Маковкину, как самому честному пионеру, отряд поручил выслеживать безбилетников. Он, разумеется, находил их с первого взгляда. Трусливый они народ, эти «зайцы»: жмутся по углам, глаза бегают, руки трясутся.

— Безбилетника в автобусе поймать легче, чем косого в лесу, — хвастался Влас. — Я хвать одного, хвать другого… Целыми пачками ловил! Перепугались «зайцы». Хлопают ушами, пощады просят. А я им: «Как не совестно! У кого деньги воруете? У родного государства!»

— Молодчина! — умилилась женщина с авоськой. — Какая высокая гражданская сознательность!

— Совесть у «зайца» в рукавичках ходит, — заметил старичок.

— Заставил я их сполна рассчитаться! — продолжал Влас. — «Сколько раз, говорю, «зайцем» за свою жизнь прокатывались, за столько и денежки платите. Вертайте долг государству!» Подчинились как миленькие! Все деньги, какие в карманах были, высыпали в кассу.

— Ах какая сообразительность! — заахала женщина с авоськой. — Так им и надо, бесстыжим!

— Лучше понести с гривну убытку, — сказал старичок, — чем на алтын стыда. За чужим погонишься, свое потеряешь. Всегда так.

— Это вы верно подметили, — ухмыльнулась седая тетя, сидевшая бок о бок с Власом, и поднялась. — Товарищи! Приготовьте билеты. Буду проверять…

Влас, дрогнув, стал медленно сползать с сиденья на пол.

Голова ушла в плечи. Красные уши выбивались из нерасчесанных вихров, как два языка пламени из стога соломы.

— «Зайцев» по ушам распознают. Запомни это, оратор! — контролерша помогла Власу подняться и водрузила его в кресло. — Других осуждал, а сам… Придется, видно, и тебе, бессовестный лгунишка, платить не за один рейс, а сразу за все, когда без билета ездил… — Седая тетя взглянула на растерянного старичка с благообразной бородкой и пояснила: — «Зайцам» от своих ушей не уйти. Сколько ни петляй, а конец выйдет наружу…

В тот день Влас Маковкин не отведал эскимо на палочке, не посмотрел фильма про зверей, а домой возвратился без копейки в кармане.

— Ну как — интересная была картина? — спросила мать.

— Не очень, — хрипловатым голосом ответил Влас и поперхнулся.

— Опять гланды! — всплеснула руками мать. — Я так и знала — променяешь кино на какое-то эскимо… И когда только я сделаю тебя воспитанным человеком?!

«Не тушуйтесь, уважаемые зрители!»

Глеб проголосовал за комедию, Света — за трагедию, Боря — за то и другое сразу, и получилось, что он за трагикомедию. А Влас сказал:

— Кто же за один день трагедию готовит? Роли и за месяц не вызубрить, а у нас вечером спектакль. Клоунаду еще кое-как можно. Слов в ней — кот наплакал. Зато смеха — целый океан!

Влас забрался на парту, взъерошил волосы и, приплясывая, показал, какая веселая может получиться клоунада:

— Ха-ха! Здравствуй, Тик! Ха-ха! Здравствуй, Так! Скажи, кто из нас главный дурак? Ха-ха!

— Пьеса должна воспитывать умных, а не дурачков, — возразила Света Оленина. — Надо что-нибудь серьезное.

И тут Боря Саблин сказал, что раздобыл в библиотеке умную пьесу под названием «Не все то золото, что блестит». Слов в ней не больше, чем в клоунаде, и вся она состоит из разных страхов. Пионеры в пьесе ищут в тайге полезные ископаемые. Находят блестящий камешек. Бандиты думают, что это золото. Организуют погоню. Бросают ребят в подземелье. Начинаются пытки. Отважные пионеры непреклонны. Бандиты в ужасе. Рвут на себе волосы. Полезные ископаемые вместе с бандитами попадают в надежные руки — к милиционерам…

— Я бандитов буду играть! — сказал Боря.

— Один — всех бандитов? Ха-ха! — засмеялся Влас. — Из тебя, такого тощего, и половинки бандита не получится. Бандитов мы с Глебом будем изображать. Я — бандит Тик, Глеб — бандит Так.

— Глебу Горошину мы еще можем доверить такую роль, — сказала Света. — Он успевающий. А тебе, Влас, нужно вначале двойку по арифметике исправить.

— Бандит и должен быть двоечником. Не отличником же! — возразил Влас. — Я самая подходящая фигура для бандита.

— В самодеятельность принимают людей не по фигуре, а по оценкам, — объяснила Света и стала распределять роли в пьесе.

Себе она взяла роль пионерской звеньевой. Глеб Горошин и Боря Саблин стали бандитами.

Всех действующих лиц распределили. Один Влас оказался бездействующим.

— Маковкина мы сделаем суфлером, — сказала Света. — В суфлерской будке можно сидеть и с двойкой. Никто не увидит.

Началась репетиция.

После первых же реплик бандиты Глеб и Боря поссорились. Каждому захотелось играть роль главаря банды, который по ходу спектакля дергает звеньевую за косы, ломает ей руки и громко ругается: «Куда спрятала, паршивая девчонка, золотые запасы?.. Молчишь?.. Я вырву твой вредный язык и заставлю заговорить!»

Но тут Света Оленина заявила, что она не позволит мальчишкам дергать себя за косы, ломать руки и вырывать язык. Стали настаивать, чтобы из текста убрали такие нехорошие слова, как «паршивая девчонка» и «вредный язык».

Когда все это вычеркнули из пьесы, бандиты примолкли: спорить больше было не из-за чего.

Влас читал текст с выражением, а когда в действие вступали бандиты, начинал так орать, что исполнителей не было слышно.

— Зачем чужую роль играешь, мне говорить не даешь? — спрашивал Боря Саблин.

— Суфлер обязан сразу войти во все роли…

— Входи, но только шепотом.

Влас стал «входить в роль шепотом». Но бандиты затопали на него ногами:

— Что ты там себе под нос бубнишь? Слова артистам нужны, а не твоему носу.

— Попробуй угоди — то им громко, то им тихо…

— Читай средне, чтобы нас было слышно, а тебя нет.

— Когда меня не слышно, то и тебя, Борька, почему-то не слышно…

Пришлось начинать репетицию сначала. Исполнители с непривычки то и дело путали друг друга: слова, которые должен говорить Глеб, говорил Боря, а Света Оленина произнесла речь главаря банды, забыв, что она — пионерская звеньевая…

— Повторим еще раз. Охрипнем, но не сдадимся! — сказала Света.

Власу понравилась роль суфлера — что ни скажи, артисты, словно попугаи, тут же повторяют. Вот так бы на уроках! Но Анастасия Ивановна ставит двойку даже за самую лучшую подсказку.

— За моей спиной, как за каменной стеной, — хвастливо сказал Влас. — Суфлер высшего сорта!

Вечером его поместили в суфлерскую будку. Там тесно — ни сесть, ни лечь. Можно лишь стоять. Влас выпрямился во весь рост и стал ждать начала представления.

В зале переговаривалась, хлопала сиденьями публика, а на сцене, готовясь к спектаклю, бегал Глеб Горошин с трубкой в зубах. Его не узнать: нос из красной бумаги, волосы из рыжей пакли, а на ногах разноцветная обувка — на правой черный кирзовый сапог, на левой — белый валенок. Точно так же был обут и Боря Саблин. Только валенок у него на правой ноге, а кирзовый сапог на левой. Бумажный нос его постоянно отваливался, и Боря ходил по сцене сразу с двумя носами. Поверх пакли на голову был нахлобучен дырявый картуз. Таких злодеев даже на картинках в страшных книжках не встретишь.

Раскрыли занавес. Боря надвинул картуз еще ниже и прилепил бумажный нос на законное место, а у Глеба чуть было не сполз с головы рыжий парик, когда он схватил себя за волосы.

Притихший зал напряженно следил за разбойничьими происками Бори Саблина и Глеба Горошина. Влас, высунув нос из будки, читал текст пьесы, и бандиты громовыми голосами повторяли шепоток суфлера.

На сцену выбежала Света Оленина с группой пионеров. Сейчас начнется самое интересное. Зрители замерли в ожидании.

Света посмотрела на бандитов, ожидая, что ей подскажет Маковкин.

Взъерошенная голова высунулась из-под колпака перед сценой и тут же юркнула обратно, ничего не сказав.

— Да читай же дальше! — прошипела, приблизившись вплотную к будке, Света Оленина.

Влас в ответ строил какие-то непонятные гримасы, пожимал плечами, тыкал пальцем в пьесу перед собой.

Света ничего не могла понять. Тогда Маковкин наполовину высунулся из будки — так, что его сразу увидел весь зал, и, потрясая бумажкой, объяснил:

— Последняя страничка куда-то задевалась. Никак не найду. Должно быть, в пальто забыл…

У Светы от переживаний задергались губы и даже выступили слезы на глазах. Она подбежала к Жене Карпову, дежурному по сцене, и пролепетала:

— Занавес… Закрывай… Не можем же мы целый час стоять с раскрытыми ртами…

Зрители ничего не могли понять, изо всех сил топали ногами и свистели.

Побледневшего Власа Маковкина «бандиты» вытянули из будки и пинками вышвырнули за кулисы. Он стремглав бросился в гардеробную, обшарил карманы своего пальто. Увы! Конец пьесы как в воду канул. Тогда он обследовал за кулисами все темные углы, переворошил до дна мусорный ящик, заглянул в артистическую уборную — безрезультатно!

Возмущение зрителей не знало предела. Кто-то бросил на сцену огрызок яблока, кто-то выкрикнул: «Долой артистов погорелого театра!»

Желая уберечь артистов от страшного позора, суфлер Влас Маковкин выскочил на сцену, встал перед занавесом и сказал:

— Не тушуйтесь, уважаемые зрители! Листочек от пьесы потерялся. Мы ищем…

Не дав ему договорить, зал зароптал с новой силой.

— Раз не хотите сидеть смирно, то мы вам покажем веселую клоунаду — про Тика и Така…

Махнув рукой на улюлюкающих зрителей, Влас подбежал к Глебу Горошину:

— Срочно перестраивайся на Тика!

— А что Тику надо говорить?

— Говори, что в голову взбредет. А главное — громче смейся. Прыгай на одной ноге и хохочи что есть мочи. Я тоже буду хохотать. Мы весь зал обхохочем…

Влас содрал паклю с головы Бори Саблина и натянул ее на себя. Потом приказал дежурному Жене Карпову:

— Занавес! Немедленно!

Завидев на сцене двух клоунов, зал немного успокоился.

— Ха-ха! Здравствуй, Тик! — засмеялся Влас и запрыгал на одной ноге.

— Ха-ха! — засмеялся Глеб и тоже запрыгал. — Здравствуй, Так!

— Ха-ха! Скажи, кто из нас главный дурак?

— Ты, Так, и есть главный дурак.

— А ты, Тик, озорник! — показал ему язык Влас Маковкин и стал делать свой коронный номер — стойку на руках. — Твой друг Так в школу ходит так…

Под аплодисменты зала он прошелся вокруг Тика и затем, осторожно переставляя ладони, приблизился к краю сцены, где возвышался колпак суфлерской. И тут тело его, утратив равновесие, качнулось, руки дрогнули, и Влас с головой ухнулся в темноту будки…

Зал засмеялся, захлопал, восторженно закричал:

— Вот это трюк!

— Настоящий циркач!

Влас, прислушиваясь к радостному гулу, сидел на дне суфлерской ни живой ни мертвый. Ощупывал сам себя. Ноги целы. Руки целы. Голова цела. Лоб тоже цел, даже без шишки.

Влас приподнялся и вдруг увидел под собой бумажку.

На дне суфлерской лежал злополучный листок из пьесы «Не все то золото, что блестит»…

Влас выпрыгнул из будки и, хохоча, замахал листком над головой:

— Ха-ха! Вот он, конец нашей трагедии! Нашелся! Я больше не Так, а Тик не Тик. Он бандит с большой дороги… Действующие лица, по местам! Представление продолжается!

И, наделав в зале много шума, полез обратно в свою будку.

Крышка суфлерской, которую он второпях задел локтем, покачнулась и с грохотом полетела под ноги зрителям.

Над сценой торчала, вызывая смех всего зала, лохматая голова суфлера. Голова дергалась и водила красными ушами в разные стороны.

Представление продолжалось…

Влас спешит на свидание

Диктор телевидения объявил:

— Фильм, который мы сейчас покажем, детям до шестнадцати лет смотреть не рекомендуется.

«Раз дразнят шестнадцатилетних, будет что-то интересное», — Влас Маковкин придвинулся ближе к экрану.

Показали сразу два фильма. И оба про любовь!

Первый — балет под названием «Ромео и Джульетта» — изображал любовь танцевальную. Артисты носили друг дружку на руках и прыгали от избытка чувств.

Второй показывал любовь сидячую — со вздохами на скамейке. Чернобровый красавчик без умолку бренчал на гитаре и пронзал блондинку жгучими глазами: «Ах как я люблю вас! Жить без вас не могу… Ах как я счастлив! Уж теперь никто нас не разлучит!»

Он стонал до того жалобно, что у Власа засосало под сердцем: «Эх, вот это вздохи! А что у меня? Скоро пойду в пятый класс, а живу без любви…»

В понедельник Влас, сидя в классе, вертел головой во все стороны. Выбирал, в кого бы ему влюбиться.

А что, если в Катю Праздникову? У нее красивый почерк. Бантик на макушке и веснушки на носу. Девчонка на все сто! С мальчишками в футбол играет. На прошлой неделе забила головой гол. Мяч влетел в ворота вместе с бантиком. Влас представил, как они с Катей под ручку идут по улице и нежно говорят о футболе. Влас ей: «Ах как здорово ты играешь головой! Я люблю тебя, Катя!» А она ему… Вряд ли насмешница Праздникова будет говорить что-нибудь приятное. Засмеется только. «Ты что, — спросит, — белены объелся?» Это ее любимое выражение. Нет, с бесчувственной Катькой лучше не связываться.

Вот Соня Углова — иное дело! Она давно считает, что всех мальчишек в классе покорила своей красотой и прической. Красота у нее действительно есть, и прическа хоть куда, как у той артистки, которая целовалась с гитаристом: не поймешь, где у волос конец, где начало. Другие зачесываются спереди назад, а она наоборот. Получается гоголь-моголь из волос. Возможно, из-за этой самой прически у Сони и на уме одни финтифлюшки. Целыми днями болтает с подружками о модных платьях и шапочках. Чего доброго, она и Власа втравит в свои глупые разговоры, если он влюбится. Не стоит, пожалуй, унижаться до девчачьих тряпок и изменять своему мужскому характеру.

Он перевел взгляд на Свету Оленину. Председатель совета отряда, она человек серьезный. Не тряпичница какая-нибудь. Однажды перед всем строем заставила Власа просить прощение за то, что он ущипнул девочку на лестнице. Извиняться жутко не хотелось. Света сказала, что «Маковкин заражен антидевчачьими настроениями». Наверное, если ей признаться в любви, требовательная Света навьючит на него новые нагрузки по пионерской линии. А кому нужна любовь с дополнительными нагрузками?!

«Влюблюсь-ка я в нашу тихую отличницу Лену Блузкину, — наконец решил Влас. — Она будет за меня задачки и контрольные делать. Лафа! Успеваемость от такой любви сразу подпрыгнет. Без особого труда выкарабкаюсь в передовые».

Голубоглазая Лена сидит недалеко от Власа, внимательно слушает рассказ учительницы о реках Сибири. Ничего не скажешь — примерная ученица! За всю свою школьную жизнь не сделала ни одной ошибки в диктантах. Вот в кого надо было влюбляться еще в первом классе! Как это Влас тогда не сообразил?! Сидел бы сейчас без двоек, плевал бы в потолок, а любимая Леночка тем временем для него шпаргалки готовила бы…

Влас вспомнил красавчика с гитарой и решил действовать по его примеру.

Прежде всего надо пригладить волосы на голове, чтобы не дыбились и не отпугивали Лену. Затем уставиться на нее долгим и грустным взором. Она не выдержит и, краснея от смущения, посмотрит на него с любовью.

Влас провел ладонью по волосам и вытаращил глаза на Блузкину.

— Гипнотизируешь? — спросил сосед по парте Глеб Горошин. — Бестолковое занятие! Она же к тебе затылком сидит. Затылок гипнозу не поддается.

От напряжения веки у Власа дергались.

Лена обернулась и спросила:

— Что с тобой, Маковкин? Соринка в глаз попала?

«Не дошли до нее мои взгляды, — огорчился Влас. — Пора переходить на вздохи».

И стал глубоко, во весь рот вздыхать.

— Ты что зеваешь? — вновь обернулась Лена. — Не выспался?

«Все делаю, как в кино, а никакой любви не получается, — досадовал Влас. — Не танцевать же мне, как Ромео вокруг Джульетты! Кто же на уроках танцует, да еще без музыки?! На уроках может быть лишь сидячая любовь».

— На Лену глазеешь? — шепотом спросила Соня Углова. — Подумаешь, новая кофточка! Мне мама получше купила…

— Сидит, будто белены объелся, — пискнула Катя Праздникова.

— Не мешай, — сказал Глеб. — Он гипнозом занимается…

Строгий голос учительницы прервал их болтовню:

— Подойди к карте, Маковкин, и покажи Лену.

Влас вскочил с парты и указал на Блузкину:

— Да вот же она! На третьей парте ко мне затылком сидит…

Класс засмеялся, а учительница стала еще строже:

— Мы говорим о реке Лене, а ты думаешь неизвестно о чем…

— Он тоже о Лене думает, — вновь пискнула Катя Праздникова…

Вернувшись из школы, Влас обнаружил у себя в портфеле записку:

Милый Власик!

У меня от твоего гипноза мурашки на теле выступают и сердце каменеет. Неужели не видишь?!

Если твои чувства настоящие, то приходи сегодня в 10 часов на свидание. Буду ждать тебя в парке культуры и отдыха на скамейке рядом с однорукой статуей.

Л. Б.

— Ага, все же подействовали мои вздохи! — заликовал Влас и посмотрел на себя в зеркало. — Чем я хуже гитариста!

На свидание он примчался точно в назначенное время.

Скамейка еще пустовала. Влас сел и стал ждать Лену. Она почему-то задерживалась.

В парке было безлюдно, как всегда по понедельникам, после шумных воскресных гуляний. От нечего делать Влас принялся считать звезды на небе, потом перевел взгляд на белокаменную спортсменку. Однорукая застыла на постаменте с веслом в руке, словно часовой с ружьем.

«Ишь куда залезла, — осудил ее Влас. — Странные люди девчонки! Один вдох — выдох, и уже каменеют как статуи. То ли дело мы, мужчины! Нас вздохами не проймешь. Знаем себе цену!»

На парковой аллее показался усатый человек. Подметая дорожку, он размашисто шаркал метлой и шаг за шагом приближался к скамейке. Когда подошел совсем близко, остановился и с ухмылкой посмотрел на Власа:

— На свидание пожаловали, молодой человек?

— Угу, — буркнул Влас и тотчас спохватился: — То есть нет… Что вы!.. Я просто так… На прогулке… Звезды изучаю…

— Гм, интересно, — хмыкнул усатый и устремил глаза к небу. — Кто бы на эту скамейку ни садился, обязательно на небо смотрит. Особенно, если двое садятся. Почему бы это, а?

Влас растерянно хлопал глазами.

— Стало быть, у тебя нет никакого свидания? — переспросил усатый. — А мне на тебя указали: «Свидание, мол, у него». Просили кое-что передать. Но если ты не тот самый…

В голове у Власа зашумело, и все мысли перемешались. Он не знал, как поступить. Лучше, конечно, ничего не говорить незнакомцу. Но тогда и он ничего не скажет. А ведь это, наверное, Лена о чем-то попросила усатого. И Влас, покраснев, смущенно признался:

— Я тот самый… Лена писала в записке, что будет ровно в десять…

— Какая такая Лена? — недоуменно поднял брови усатый. — Тому, кого я здесь найти должен, записку писал парнишка… Нет, ты не «тот самый».

— Пар-парнишка? — встревожился Влас.

— Ну да! Он только что ко мне подбегал. Твоих лет парнишка. Курносый. Все время шмыгал носом и хихикал. «Подойдите, говорит, к однорукой статуе, там один ненормальный свидания дожидается». Я еще поинтересовался: «А какой он ненормальный: тихий или буйный?» И он. меня успокоил. «Тихое помешательство, говорит, после кинофильмов. Вообразил себя влюбленным Ромео». И просил меня шугануть того Ромео со скамейки, чтобы он штаны зря не протирал и не верил глупым запискам… Да, видно, не о тебе речь шла. Ты слишком мал для Ромео. И вид у тебя вполне нормальный…

На какой-то миг Власу Маковкину показалось, что однорукая спортсменка, нависшая над ним всей своей громадиной, шевельнулась и стала опускать ему на голову свое увесистое каменное весло.

Уха из «оп-ля»

Сидят на берегу три рыбака — Влас Маковкин, Глеб Горошин и Женя Карпов. Смотрят на поплавки и гадают: «Клюнет — не клюнет?»

Поплавки замерли. Не шелохнутся. На них уселись стрекозы.

— Стрекоза на поплавке — не жди рыбы на крюке, — сочиняет Влас.

Ему надоело сидеть молчком, и он вот уже час говорит стихами.

Глеб и Женя набрались терпения на целый день. Они знают: рано или поздно рыбы заметят наживку. А Власа заедает тоска. Хотя бы один клевок! Ершам и пескарям самое время пообедать. Может, они уже пообедали где-нибудь в другом месте? Значит, теперь у рыб послеобеденный мертвый час, и ждать их бессмысленно.

— Переняли плотвички человечьи привычки, — жалуется Влас Жене Карпову. — Огорчаешь ты меня — не клюет твоя родня!

— Почему моя? — не понимает Женя.

— Лещи, караси, плотва и им подобная братва — ты, Карпов, знаешь таковых — из семейства карповых.

— Следил бы лучше за поплавком, балабон! — ругается Женя.

— Здешней рыбешки не хватит и кошке…

Власу смешно смотреть на горе-рыбаков. Он втыкает удочку в берег, а сам ложится на песок загорать. Поворачивается на бок, потом на спину и посыпает живот песком.

— Не рыбалка, а обман, — нежась под солнцем, декламирует он. — Карауль пустой кукан.

— А кто виноват? Трещишь как сорока. Всю рыбу испу… — Глеб недоговаривает — поплавок дергается, переворачивается и бежит в сторону.

Удочка со свистом разрезает воздух.

— Оп-ля! — восклицает, лежа в песке, Влас и поднимает ногу. — Рыбешке привет от старых штиблет!

На крючке трепещет маленький окунишка.

У Жени Карпова тоже клюет.

— Оп-ля! — снова орет Влас. — Вот это окунек — ростом с ноготок!

— Чем лежать, — косится в его сторону Глеб, — взял бы да червей накопал. Клев начался.

— А ерши не дураки. Для чего им червяки?

И тут сразу несколько кругов оживает на речной глади. Это играет рыба. У Глеба на крючке уже болтается остромордый щуренок, а Женя рядом прыгает от счастья: на его лесе извивается, отсвечивая серебром, бойкая сорожка.

Влас громко приветствует:

— Оп-ля! Без особого труда тянем рыбку из пруда.

— Двое тянут, — отвечает ему Глеб, — а третий потягивается. Из твоего «оп-ля» ухи не сваришь.

Друзья едва успевают нанизывать червей на крючки — такой клев пошел!

— На уху теперь, пожалуй, будет! — хвастается Женя.

— И кошке останется, — соглашается Глеб.

Власа гложет тайная зависть к рыбакам. Но самолюбие не позволяет показать это. И он безразличным голосом произносит:

— Пойду проверю свой крючок, может, съеден червячок?

Влас стряхивает песчинки с живота и неторопливо подходит к своей удочке. Но что такое? Леса пружинит, не поддается. Удилище изгибается в дугу. Влас — дерг, дерг! Ни с места! На крючке что-то очень тяжелое и упрямится изо всех сил.

— Эх… Вот ведь… Наверное, щука, — с дрожью в голосе произносит Влас и не может больше говорить стихами.

Боясь упустить рыбину, он делает подсечку, тянет лесу влево. Краснеет от натуги.

— Сом, братцы… Самый настоящий сом! — ликует Влас и, пританцовывая на песке, кричит друзьям: — Что вы, филоны, глазами хлопаете? Да плюньте на свою мелочь! На всех троих сомятины хватит!

Глеб наконец оставляет свою удочку и идет на помощь. За ним Женя. Ухватились за удилище втроем.

— Кита и то легче тащить. — Сразу видно, не из твоего семейства, Карпов, рыбина! — язвит Влас. — Одним махом всех побивахом!

Леска вдруг становится послушной. Еще немного, и рыба будет на мели. Влас по колено в воде. Руки растопырены: сому не вырваться! Что-то черное показывается из воды. Влас бросается на добычу пузом.

Потом Маковкин растерянно таращит глаза и поднимается: в руках у него старая шина от велосипеда. Она вся обвита водорослями. С нее и с Власа течет вода.

— Вот так сомятина! — хохочут ребята.

Женя Карпов, подражая Власу, громко декламирует:

— На крючке у Власа сом стал со страху колесом!

Глеб весело подхватывает:

— Поплавок закинул Влас — клюнул целый тарантас! Вот тебе и «оп», вот тебе и «ля», вари уху из «оп-ля»!

Влас, отцепляя крючок, сопит и делает вид, что не слышит издевок.

Одна капля никотина

Влас Маковкин поднес папиросу к губам, глотнул табачного дыма и вдруг почувствовал, что с миром случилось что-то неладное.

Городская улица пошатнулась и запрыгала перед затуманенным взором, как на экране испорченного телевизора.

Школа, дома, автобусы, пешеходы — все закружилось вокруг Власа огромной фантастической каруселью.

Одинокий милиционер, махавший палочкой на перекрестке, неожиданно размножился в десять таких же милиционеров, и все они, догоняя друг друга, стали проваливаться сквозь землю.

И лишь когда из дымчатой зыби выплыло знакомое с первого класса лицо учительницы, которая шла навстречу Маковкину, карусель прекратилась.

Влас сразу пришел в себя, спрятал папиросу в рукав и как ни в чем не бывало принялся изучать небо.

Там клубились облака. Одно было похоже на бородатого козла, а другое, с растрепанными краями, на кляксу. Только клякса не фиолетовая, как в тетрадке у Власа, а белая, словно голубую небесную страницу испачкал какой-то другой Влас, у которого были белые чернила.

— Почему, Маковкин, не в школе? — спросила Анастасия Ивановна. — Опоздаешь на урок.

— Я задачи в уме решаю, — солгал находчивый Влас.

— То-то, я гляжу, — засмеялась учительница, — твои облачные знания рассеиваются на уроках, как дым…

И тут Влас носом учуял, что и впрямь в воздухе чем-то запахло.

— У тебя, Влас, рукав дымится…

— Не может быть! — всполошился Влас и замахал рукой. — Это пыль такая. Под кровать за учебником лазил. Насквозь пропылился… Извините, Анастасия Ивановна, но я побегу. А то, чего доброго, на урок опоздаю…

Возле школы Влас остановился. Завернул за угол, чтобы погасить папиросу. Но она, оказывается, сама погасла.

Откуда же тогда дым? Ах, вон в чем дело — тлеет подкладка на рукаве! Ее прожгло в двух местах.

— Ничего! Никто не заметит. — Влас сунул окурок в пенал и вошел в класс.

Ощущая на языке табачную горечь, Влас на уроках думал о недокуренной папиросе.

— Да от тебя табачищем несет! — поразился Глеб Горошин. — Ты разве курящий?

— Настоящий мужчина! Не то что ты! Вот полюбуйся, — Влас открыл пенал и показал окурок.

— Вместо карандашей носишь? — спросил Глеб. — Пенал-табакерка?

— Хочешь, дам курнуть?

— Мне жизнь еще не надоела. В табаке — я в газете читал — вредный никотин. Одна капля никотина убивает здоровенного кролика.

— Я не кролик. До ста лет проживу! Вот достану спички и закурю по-новому. Затяжным засосом!

Спички Влас раздобыл в школьном буфете. На газовой плите лежал целый коробок. Влас незаметно сунул его в карман и выбежал на улицу.

— С таких лет дымом голову забиваешь! — увидев в его руке папиросу, заворчал прохожий старик. — Что, тебе раньше времени помереть захотелось? Брось!

Влас юркнул обратно в школу.

«Помереть захотелось»! — мысленно передразнил он старика. — Какой-то маленький окурок разве может погубить жизнь? Чепуха на постном масле!»

Влас спрятался под пальто в раздевалке, где людей не было, и зачиркал спичкой.

— Одежку решил подпалить?! — словно снег на голову обрушилась гардеробщица. — Убирайся отсюда, поджигатель, пока уши целы…

Вот жизнь! Даже курнуть не дадут. Школа большая, а свободы — никакой! Прямо хоть на чердак или на крышу забирайся. На крыше, пожалуй, еще хуже — на виду у всей улицы, а вот на чердак полез бы. Звонок помешал. Опять беги на урок…

Дома он бросил портфель на кухне возле плиты, где мать готовила жаркое из кролика, и шмыг в спальную. Вынул спички из кармана, прикурил. Дым расползался в разные стороны и, свиваясь петлями, лез к потолку.

Влас втянул в себя новую порцию дыма и, оттопырив нижнюю губу, струйками выпустил его под нос.

В глазах помутнело. Голова закружилась, и к горлу подступила тошнота.

Он кашлял и сморкался, сморкался и кашлял. Ничего не соображал. Ничего не видел…

Из кухни донесся голос:

— Сынок, обедать пора!

Влас не слышал. Мать позвала еще раз. Снова молчание. Тогда она сама вошла в комнату. Там было дымно и пахло табаком.

«Все стены прокоптил своим куревом, — мысленно ругнула она мужа. — Ушел на работу, а комнату проветрить забыл…»

Сына мать увидела на диване. Он лежал, разбросав руки, и судорожно вздрагивал.

— Проснись, — тормошила она его. — Кролик остывает…

Влас встрепенулся, пролепетал с заиканием:

— К-какой т-такой кро-кролик?.. Он давно п-по-помер… Одна кап-кап-капля ни-к-котина…

И снова закрыл глаза, уронил голову на диван.

«От уроков, видать, ум помутился, бредить начал. Пусть поспит, — вздохнула мать. — Да, нелегко нынче детям знания даются…» Она подошла к окну и распахнула форточку. Струя свежего воздуха ворвалась в комнату. Дым постепенно рассеялся.

Влас очнулся, когда матери рядом уже не было. Долго не мог понять, где он. Поднялся, протер глаза, глянул на свое отражение в зеркале. Лицо белее, чем стена в спальной. Щеки впалые. Покрасневшие глаза по-стариковски слезились.

— Погибаю, как кролик… — простонал он.

Лицо в зеркале начало расплываться, туманиться, медленно исчезать из виду.

Власу стало страшно. Он провел ладонью по взмокшему лицу и почувствовал, что пот на лбу не горячий, как обычно, а холодный, будто осенние дождинки.

Совесть в футляре

— Ребята, — спросила Катя Праздникова, — вы не находили моей авторучки?

— Какого цвета? — поинтересовался Тараска Котов. — Случаем, не черного?

— Да, черного. Ты разве видел?

— А как же! В баню побежала. Отмываться. Помахала рукой на прощание.

— Фи, как глупо! — фыркнула Катя. — Папа мне из-за границы ее привез. С вечным пером! Она в коробке лежала. А теперь ни футляра, ни ручки! Что я папе скажу?

— Пусть черных больше не дарит…

Одноклассники, стоявшие рядом, покосились на Котова, а Глеб Горошин сказал:

— Нашел время паясничать! У самого небось прошлый раз резинка потерялась, так в каждый портфель нос совал, в учительскую бегал ябедничать.

— Не пальцем же ошибки стирать? Анастасия Ивановна не любит, когда я пальцем. Грязь остается.

— Мой руки чище, — сказал Глеб и полез в портфель за учебником.

Катя Праздникова увидела в его портфеле коробок от авторучки.

— Мой! Честное слово, мой! — И тут же раскрыла коробок: — Пусто… Куда же ручка делась?

— У Глеба спроси, — ухмыльнулся Тараска. — Он большой специалист по хранению награбленного имущества…

— Помолчи, шут гороховый! — обозлился Глеб и повернулся к Кате: — Странно. Я коробок не брал, а он оказался каким-то образом у меня…

Глеб выпотрошил из портфеля все содержимое, раздвинул пенал, потряс учебниками над партой, словно авторучку можно спрятать между страницами.

— Он ручку кому-то отдал, а футляр припрятал, чтобы следы замести, — уличила Соня Углова.

— У него у самого совесть в футляре, — сказала Света Оленина, председатель совета отряда. — На сборе надо пропесочить!

— В каком-то государстве за воровство руки отрубают, — вспомнил Женя Карпов.

Оправдываясь, Глеб вывернул карманы брюк. На пол посыпались хлебные крошки, бумажки, скрепки. Звякнули и укатились под парту две маленькие монеты. Горошин был так расстроен, что не стал поднимать их.

— Убедились? — кричал он, оттопыривая для всеобщего обозрения подкладку карманов. — Не мог же я, в самом деле, ручку с бутербродом проглотить!

В голосе Глеба звучала такая обида, что Власу Маковкину стало жаль друга. Влас полез под парту, подобрал с пола две копейки, отдал Глебу:

— Возьми. С такими деньгами грабителей не бывает…

— Дружка прикрываешь? — многозначительно прищурился Боря Саблин.

— Как будто он виноват…

— Если не он, так кто же? Ты с Глебом за одной партой сидишь…

— Они сообщники! — воскликнул из-за Бориной спины Тараска Котов. — По глазам вижу — вечное перо они вдвоем похитили…

— Кто это там голос подает? — Влас вытянул шею. — Покажись на свет. Может, еще чего-нибудь разглядишь в глазах…

— Ишь напугал! —Тараска бочком продвинулся вперед, опасливо прикрывая ладонью грудь. — В тебе с первого класса пережитки сидят.

— Сам ты сидячий пережиток!.. Скажи, кто на прошлой неделе в учительской палец у скелета украл?

— Палец сам отвалился…

— А ты его в карман, да? Скелет обворовал!

— Пусть он еще про лошадиный хвост вспомнит, — подсказал Глеб Горошин. — Мне конюх подарил, чтобы леску для удочки скрутить. В перемену от хвоста два волоска осталось. Стащил кто-то… Говорят, Котов за конский хвост дома оловянных солдатиков к потолку подвешивает…

— Подвешиваешь или нет? — в упор спросил Тараску Влас Маковкин. — Молчишь?.. Невинный Горошин перед тобой карманы выворачивал. И ты выворачивай! Проверим, кто ручку прикарманил.

— У меня штаны без карманов — я не мог прикарманить.

— Даже родители тебе не доверяют, раз карманы зашили. Признайся, куда ручку дел?

— Никуда я не девал. Не у меня же коробок нашли…

— Лишь ты один видел, как ручка в бане отмывалась, — с ехидством напомнил Влас. — Куда она после бани побежала?

— Отвяжись…

Тараска попятился. Пальцы его нервно теребили пуговицу на рубахе.

— Что это ты без конца за грудь хватаешься? Подозрительно. Чесотка напала?

— Не выдумывай! — Тараска отдернул руку от рубахи и заскреб затылок. — У меня затылок чешется. Что ж, по-твоему, я ручку в затылке прячу?

— Так вон в чем дело! Хорош конспиратор, ничего не скажешь, — ухмыльнулся Влас и вдруг сунул руку Тараске за пазуху. — Ага! Попался!.. Ручку, значит, под рубаху, а футляр — Глебу в портфель?

— Следовало бы руку жулику отрубить, — грозно насупил брови Женя Карпов.

— Чем же он тогда ошибки будет стирать? — не согласился Влас. — Мы по-другому его накажем… Катя, я видел у тебя иголку с ниткой. Дай-ка ее сюда!

Не понимая, в чем дело, Катя подала иголку Власу.

Строгим голосом Маковкин приказал Тараске:

— Вбери руки в рукава и не шевелись. Стой, как глиняный истукан в парке культуры и отдыха! Я тебя штопать буду…

Влас ухватился за обвисший конец рукава и стал его зашивать:

— Не будет совать руки куда не следует!

Пятерка для учителя

Заглянув в свою тетрадь, Соня Углова воскликнула:

— Ой, да тут двойка!

На лице был такой испуг, словно ей за шиворот сунули мышонка.

Женя Карпов обернулся, посмотрел на оценку в тетрадке и пожал плечами:

— Чего же ойкать? Самая обыкновенная двойка с хвостиком. Ты что — двоек в глаза не видела?

— Откуда она взялась? Анастасия Ивановна домашнее задание еще не проверяла. И ошибок нет. За что?

Женя забрал тетрадь и стал изучать. Ни клякс, ни помарок. Предложения с подлежащим и сказуемым выведены аккуратно, и запятые на своих постах. Ни одной пометки красными чернилами. Только двойка красная, с красивым завитком на кончике. Раз она здесь стоит, значит, что-то не в порядке.

— Ты пишешь букву «ш» словно «т», но только в перевернутом виде, — начал придираться Женя. — А «з» у тебя на тройку похожа.

— Не на двойку же ей походить!

— Ошибочка! — уличил Женя.

— В каком месте?

— Читай. Тут написано: «Овца села свеклу». Как понять? Села на свеклу? Съела свеклу? А может, овца сеяла свеклу? Неразбериха!

— Твердый знак пропустила, — смущенно призналась Соня. — Анастасия Ивановна не заметила, а то бы поправила…

Учительница, проходя мимо, остановилась возле парты:

— В чем дело, Углова?

— Да вот… — замешкалась Соня. — Двойка…

Анастасия Ивановна приблизила тетрадь к глазам:

— Ничего не пойму! Рука не моя, а чернила как будто мои… Вероятно, в классе еще один учитель объявился. Интересно бы с ним познакомиться…

Она возвратилась к столу, подняла раскрытую тетрадь над головой и показала двойку ребятам:

— Чья работа?

Класс молчал.

Тогда Анастасия Ивановна подняла двойку еще выше:

— Смотрите, какая культурная двойка. По-лебединому шею выгнула. Большой знаток рисовал! Решил, видимо, помочь учителю ставить оценки. А теперь скромничает, не сознается. Жаль. Я бы хотела, чтобы он и дальше со мной сотрудничал… Ребята, кто из вас желал бы помочь учителю проверять тетради?

Предложение было настолько неожиданным, что ученики заколебались.

И только отличницы Лена Блузкина и Света Оленина нерешительно подняли руки.

— Смелее! — подбодрила ребят Анастасия Ивановна. — Я вас по-серьезному прошу…

Над партами сразу взметнулось тридцать рук. Даже двоечник Тараска Котов проголосовал.

— Столько помощников! Мне и делать будет нечего, — улыбнулась Анастасия Ивановна. — Выберем пока одного. Кого бы?

Взгляд ее задержался на руке Власа Маковкина:

— Начнем, пожалуй, с Маковкина. У него на пальце я вижу красное чернильное пятно. Значит, кое-какой учительский опыт он уже приобрел…

Лицо у Власа вытянулось. Он быстро сунул руку под парту, тяжело засопел. Надо же так опростоволоситься! Но кто знал, что ручка, которую он в перемену обмакнул в учительскую чернильницу, оставит предательский след? Моргай теперь глазами перед всем классом… Влас поднялся и заморгал:

— Верно. Моя двойка… Что ж мне теперь — в директорскую?

— А зачем? Будешь продолжать начатое дело, — миролюбиво сказала Анастасия Ивановна. — Я понимаю, у тебя было мало времени. В спешке ты не заметил у Угловой кое-каких ошибок. Дело поправимое. Возьмешь тетрадь домой и еще раз посмотришь. Заодно захватишь и некоторые другие тетрадки. Поставишь справедливые оценки. Как настоящий учитель.

Всего ожидал Влас, но только не этого. В мыслях у него начался дикий переполох. Голова никак не сообразит что к чему. С одной стороны, вроде бы и хорошо, что в директорскую не вызывают, а с другой стороны… Непонятно, почему учительнице вместо наказания вздумалось оказать ему почет? Странно ведет себя Анастасия Ивановна. Очень странно.

Вчера она сама по всем правилам отчитывала Маковкина, когда он, бледный, стоял у доски и не знал, какие знаки препинания ставить в сложном предложении. А сегодня дает задание проверять чужие тетрадки. Придется ставить оценки. Двойку Соне Угловой он уже поставил. Лучше некуда! Даже Анастасии Ивановне понравилось. С таким же успехом Влас может вывести и тройку, и четверку, и пятерку — кто что заслужит.

Учительница положила ему на парту пачку тетрадей и дала наказ:

— Будь строг. Постарайся не пропустить ни одной ошибки.

— А отличникам можно двойки ставить?

— Если заслуживают…

— Запляшут они у меня, голубчики!

Дома он первым делом, конечно, стал проверять тетрадь Лены Блузкиной. Такие сложные предложения наворотила, столько запятых, точек и двоеточий наставила, что у Власа зарябило в глазах. Попробуй разберись в этом хаосе! Словно нарочно решила Власу голову поморочить. Ничего, он разберется. Все ошибки выведет на чистую воду! Не видать Лене пятерки как своих ушей!

С двоеточиями все ясно — они ставятся (Влас запомнил это) перед перечислениями. Тут ошибок нет. А вот как быть с точкой с запятой? Затесалась в самую середку длинного предложения и стоит. Здесь ли ей место? Влас не знает. Когда в классе про точку с запятой объясняли, он смотрел в окно на прыгающих воробьев. Лена тоже смотрела на воробьев. Наверное, и она пропустила правило мимо ушей. Вот тут-то он ее и поймает, как птенчика…

Влас раскрыл учебник и прочитал:

«Точка с запятой ставится в том случае…»

Экая досада! У Блузкиной, оказывается, все верно. Хочешь не хочешь, а ставь пятерку.

Зато в тетради у Светы Олениной он сразу обнаружил ошибки: в двух случаях буква «ё» стоит без точек наверху. Влас поставил красным карандашом жирные точки и вывел оценку «4». Потом вспомнил, что сам он все время забывает ставить точки над «ё», и нарисовал после четверки плюс. Пусть Оленина убедится в его справедливости!

Домашнее задание Тараски Котова Влас проверял с особым наслаждением. Прочитал слово «биреска» и дважды радостно подпрыгнул, так как сразу обнаружил две ошибки. Прочитал «агурец» — и тоже подпрыгнул. Так и прыгал, сверяя каждое слово по словарю, пока не дошел до последнего предложения: «Ученика Маковкина аставели пасля занятий».

— Ишь какой грамотей! — возмутился Влас. — Будешь знать, Тараска, как имя нового учителя порочить!

И старательно вывел в тетрадке оценку, какую редко ставит Анастасия Ивановна, — кол. В следующей тетради Влас с помощью словаря обнаружил семь ошибок. Собрался было влепить ученику за безграмотность двойку, но тут вспомнил: «Да ведь это же моя тетрадь! Двойка — оценка не для учителя…»

Он переписал домашнее задание заново и внизу красным карандашом сам себе поставил по грамматике первую за всю четверть пятерку. Хотел поставить еще и плюс, но раздумал — скромность помешала.

«Однажды мне было очень весело…»

Влас списал с доски тему домашнего сочинения — «Самый веселый случай» и подпрыгнул от радости. Чепуховое задание! Каждый день в жизни происходит что-нибудь смешное. Садись и пиши.

Дома он раскрыл тетрадь, обмакнул перо в чернильницу и, не задумываясь, вывел:

«Однажды мне было очень весело».

Первое предложение сложилось легче, чем два плюс два — четыре. Начало, как пишут писатели-классики, — великое дело! Решив, что и дальше все пойдет, как у писателей-классиков, Влас снова обмакнул перо. И еще раз обмакнул. И еще… Раз десять тянулся к чернильнице, но ничего не написал. Тогда стал вспоминать дни, когда ему было очень весело. В первом классе был такой случай. На уроке арифметики Влас от нечего делать насовал в уши бумагу. Всю перемену ходил по классу, разговаривал с кем угодно и никого не слышал.

Понимал только самого себя. Что говорят товарищи — не понимал. Шевелят губами, а слов не произносят. Словно он глухой, а они немые. Как в подводном царстве. Потеха! Мальчишки смеялись. И Влас смеялся.

А на другой урок в класс пришел летчик с орденами на груди и стал рассказывать о чем-то героической. Ребята замирали от восхищения. А Влас ничего не слышал. Попытался очистить уши. Но бумага засела так глубоко — не вытащишь. От досады Влас готов был рвать на себе уши — вместе с бумагой. Одноклассники сочувствовали Власу. По очереди ковырялись в его ушах. Бумага не слушалась пальцев, уходила еще дальше. Никто из ребят не смог выковырнуть. И учительница не смогла. Даже летчик-герой не сумел исправить оглохшие уши. И бедного Власа повезли в больницу на «Скорой помощи»…

Разве это назовешь «самым веселым случаем»? Кому-то, может, и было весело, а Власу не очень.

Нет, об ушах писать не стоит! Лучше написать о том, как однажды сделался снеговиком. Облепился Влас снегом с головы до пят. Воткнул себе уголек вместо носа, напялил на голову дырявое ведро. Все утро с метлой в руках простоял у подъезда дома. Никто не узнал. Все дело испортил дворник дядя Фирс. Подошел к снеговику и ударил по ведерку лопатой. Власова голова целиком — до самых плеч — ушла в ведро. Он отчаянно завизжал и стал махать метлой. Ведро тут же сняли. Но Влас уже не был похож на снеговика. Соседка Ираида Захаровна назвала Власа «снежным бездельником», а дядя Фирс сказал, что у него «ветер в голове». Комедия!

Но, несмотря на это, писать сочинение о снеговике Влас раздумал — конец слишком грустный. Хорошо бы вспомнить другой случай, повеселее.

Может, описать драку кошки с собакой, которых Влас привязал друг к другу за хвосты? Пожалуй, не стоит. Учительница Анастасия Ивановна предупредила, что сочинение должно быть не просто смешным, но еще и поучительным. Кошка с собакой разве могут чему-нибудь научить? Их самих дрессировать надо, чтобы не перецарапались.

Другое дело — полезная игра в трубочистов. Ее Влас придумал в третьем классе, когда целую неделю замещал больного звеньевого. Пионеры лазили по крышам домов и на общественных началах чистили веником трубы. От сажи стали чернее негров. Одна старушка приняла Власа за черта. Перекрестилась и завопила на всю улицу: «Сгинь, нечистая сила!» С испугу Влас ухнул с крыши в сугроб. Правую ногу повредил. Пришлось прыгать до дому на одной левой. Потом целую четверть ребята звали его «нечистой силой».

«Напиши сейчас об этом сочинение, — подумал Влас, — снова начнут так дразнить». И он приуныл. Перестал макать ручку в чернильницу. Смотрел в тетрадь и в который раз перечитывал одну и ту же фразу: «Однажды мне было очень весело».

Когда «было»? Выдумка все это! Только со стороны может показаться, что ему всегда весело. А на самом деле — смех сквозь слезы. Не было никогда весело! И никогда, надо полагать, не будет. Почему? Да потому, наверное, что жить не умеет, как все остальные люди.

«Возьму вот сейчас, — решил Влас, — и устрою себе настоящую веселую жизнь! А потом опишу в сочинении».

Прежде всего надо создать радостное настроение. Без настроения какое же веселье!

Влас начал громко смеяться:

— Ха-ха! Ха-ха! Ха-ха!

Он так старался, что люстра на потолке качнулась и задребезжала. Чем дольше хохотал Влас, тем хуже делалось настроение. Когда живот заболел от хохота, он окончательно понял — нет веселья!

Как же улучшить настроение?

Он забрался с ногами на диван, запрыгал и запел:

— Тра-та-та, тра-та-та, мы везем с собой кота…

Прыгать и петь надоело. Принялся дергать себя за ухо и нос. Потом встал на пол вверх ногами. Было трудно удержать равновесие, и он громыхнулся, задев шкаф боком. Шкафу ничего, а боку больно.

Влас почесал бок и задумался. Взгляд его упал на стенные часы. Тут же возникла новая идея.

Влас привязал к гире под часами свой школьный дневник и стал раскачивать. Гиря с дневником удержались, а маятник отвалился, и часы остановились.

Радости от этого не прибавилось…

В школу Влас Маковкин принес сочинение, состоящее из одного предложения:

«Однажды мне было очень весело».

ДЕСЯТЬ ПРИКЛЮЧЕНИЙ ПЕТУХА