Единоличник
Возле ног бабки Авдотьи примостились двое: беловолосый Гриша Стрельцов, очень солидный, молчаливый человек, лет десяти от роду, и рядом с ним бабушкин внучек Додик Тетерин, помоложе Гриши года на три, юркий и болтливый. Несмотря на свою несолидность, он испытывает здесь, на стадионе, явное превосходство перед своим старшим товарищем, потому что капитан колхозной футбольной команды — двоюродный брат Додика. Длинноногий, мускулистый, дочерна загорелый Сергей носится по зеленому полю легко и стремительно. Додик лишь одного его и видит на стадионе. Вся команда по сравнению с ним — пустое место, ноль без палочки!
Целый месяц, до сегодняшней встречи с футболистами из соседнего села Белозерки, Додик увивался около брата, как лохматый Лобзик вокруг ларя, куда бабка Авдотья прячет мясо. Льнул он к брату неспроста: во-первых, хотел, чтобы все мальчишки видели, как дружно живет он с лучшим футболистом, и раскрывали рты от зависти, а во-вторых, Додик питал тайную надежду попасть, когда подрастет, в Сережину команду.
Чего только не делал он, стремясь войти в доверие к старшему брату! Бегал в магазин, лазил в погреб за квасом, а однажды утром даже вычистил его ботинки. Но вместо благодарности получил увесистый подзатыльник, так как плохо растертая вакса на ботинках измазала низ белых Сережиных брюк. Во имя любви к футболу Додик мужественно снес подзатыльник, даже не пискнул. А за два дня до футбола на своей майке он старательно вывел кисточкой большую цифру девять, точно такую, как у брата. Мать долго ахала, бранилась, но отмыть чернила так и не смогла.
На стадион Додик пришел в своей любимой майке. После маминой стирки цифра девять на ней растеклась во всю спину.
Футболисты с самого начала игры взяли быстрый, энергичный темп. Мяч, не зная покоя, летал по лужайке туда-сюда, туда-сюда. На стадионе шум, гам, хлопки, свист. Зрители волнуются, болеют за свою команду.
Всякий раз, когда Сережа Тетерин ловко ударяет по мячу, к нему с разных мест несутся подбадривающие голоса.
— Покажи им, где раки зимуют! — басит бородатый кладовщик дядя Анисим и ласково подмигивает Додику: — Приятно поди такого братца иметь?
— А то как же! — отвечает за внука бабка Авдотья. — Сережа, он настоящий игрок, не чета этому озорнику. Этот только по окнам бить горазд.
Последние слова бабки Додик пропускает мимо ушей, словно они не к нему относятся. Он переводит взгляд на библиотекаршу. Пухленькая, с веселыми глазами и чуть вздернутым носиком, Нюся сидит нарядная, как в праздник. Когда Сережа ударяет по мячу, глаза ее становятся большими-пребольшими и смотрят так, словно ей самой хочется забить мяч в ворота. От волнения Нюся раскраснелась. Вот таким же румянцем залилась она вчера, когда ей Сережа через Додика передавал приглашение в кино.
«Тетя Нюся понимает толк в футболе», — решает Додик.
В наиболее острые моменты игры его шея неимоверно вытягивается, а когда первый гол забивают в ворота белозерцев, он что есть мочи хлопает в ладоши и показывает Грише язык.
— Видал? Наша берет! Это я Сереже сказал, чтобы он не мазал. Вот он и не мажет!
Додик ликует. На радостях он не может сидеть спокойно: вскакивает, размахивает руками.
— Да сиди ты смирно! — сердится бабка Авдотья и отодвигается в сторону.
Но Додик никак не может успокоиться. Он толкает в бок Гришу Стрельцова.
— Я Сереже сегодня свою банку отдам. С майскими жуками. Насовсем. У меня их пять штук, и все еще живые.
— Нужны ему твои жуки, — пренебрежительно пожимает плечами невозмутимый Гриша. — Да он еще может и проиграть.
— Ну да, проиграть! Скажешь тоже! Сережа никогда не проигрывает. У него пушечный удар!
— Расхвастался!
— Ничего не расхвастался. А если ты так о Сереже говорить будешь, я на тебя Лобзика натравлю. Он тебе штанину разорвет. Вот!
С поля слышится грозный окрик Сережи:
— На меня пасуй! Слышь? На меня!
Не дождавшись, когда ему передадут мяч, он сам забирает его у своего же футболиста и, расталкивая встречных, устремляется вперед, к воротам белозерцев. Футболист, которому он отдавил сгоряча ногу, прыгает на одном месте, грозится. А Сережа уже на штрафной площадке. Еще секунда — и будет гол. Но белозерские защитники начеку. Они отобрали мяч у Сережи и погнали его обратно к центру, ловко и точно передавая от одного к другому.
— Дружно взялись. Красивая комбинация! — потирает руки дядя Анисим.
— Сюда пасуй, на меня! Ну!.. Эх черт! — с досадой машет рукой Сергей.
Мяч снова у белозерцев. Опасное положение. На лице Додика застывает ужас. Стадион замирает. Нервы напряжены. Неужели забьют?
Вратарь прыгает в воротах. Он нервничает. Долговязый футболист сейчас будет бить по воротам с близкого расстояния. Ну разве можно оставаться равнодушным? Додик вскакивает, кричит во все горло белозерскому футболисту:
— А ну попробуй! Только попробуй!..
Но тут стадион разом ахнул: гол!
Додик, бледный как мел, долго не может прийти в себя. Он дергает Гришу за пуговицу, сопит и растерянно моргает глазами.
— Подожди, не то еще будет! — зловеще предсказывает Гриша.
Лишь только Додик оправился от первого удара, стадион снова разноголосо зароптал, поднялся свист. В ворота хозяев поля забит второй гол.
Сергей суматошно бегает по полю, всюду хочет поспеть и нигде не успевает. Белозерцы цепко держатся за мяч. В самую последнюю минуту первой половины игры они еще раз бьют по воротам. У Додика перехватывает дыхание. И не зря. Мяч, мелькнув в воздухе, еще раз трепетно забился в сетке ворот.
Когда футболисты ушли на перерыв, зрители стали шумно спорить, обсуждая итоги первой половины игры. Додик тревожно прислушивается.
— Единоличник этот Сережа Тетерин, — произносит непонятное слово дядя Анисим. — Все на себя. Команду собственной персоне подчинил. А то не уразумел, бестолковая голова, что один в поле не воин! Пыжится изо всех сил. А что толку?
— Отрыв от коллектива, — согласно кивает сосед дяди Анисима, высокий человек в очках и шляпе. Додик знает его — он агрономом работает. — Говорил я товарищу Тетерину: встреча будет ответственной, тренироваться нужно. А он: «Справимся. У меня удар пушечный. Только бы ребята пасовали на меня, а я уж, будьте спокойны, забью…»
— Забил… Срам на все село… Тьфу ты! — плюется дядя Анисим.
— Игровая техника у наших хромает.
— Что там и говорить! Нынче без техники далеко не уедешь.
Библиотекарша тетя Нюся печально слушает и молчит. Но когда агроном замечает, что следует подыскать другого человека на место капитана команды, который бы не только сам умел играть, но и другим давал возможность проявлять инициативу, она робко вставляет:
— Сережа… Он поймет…
Разговор прервал свисток судьи. Началась игра. Сережа стал еще громче, чем раньше, требовать: «На меня пасуйте!» Но всем это надоело. Кто-то из зрителей не выдерживает и кричит судье:
— Оштрафуй Тетерина! На все поле, как гусак, гагакает.
Судья подбежал к капитану команды, что-то строго сказал ему. Сережа начинает играть молча. Но болеть за него никто уже не желает. В ворота местной команды один за другим влетают мячи. Дядя Анисим даже сбился со счета.
— Наддайте им пару! — Страшно обидевшись на местных футболистов, он был теперь за белозерцев.
— Да от Сережки и так пар идет, больше некуда! — неодобрительно подхватывает бабка Авдотья. — Хоть студеной водой отливай.
— Стыд-то какой! Семь — один! — качает головой агроном. — Да наших футболистов мальчишки, вроде Додика, в два счета обставят. Докатились!
Мальчишки, которые в начале игры все как один болели за местную команду, теперь махнули на нее рукой. А Гриша Стрельцов жалит Додика:
— Развалил твой Сергей всю команду…
Уши у Додика горят, в носу щекотно, брови вздрагивают, вот-вот он расплачется.
С пожарной вышки долетели глухие удары колокола: девять ударов. Агроном забеспокоился.
— Девять часов. Матч кончается.
— Пустой звон, — небрежно машет рукой дядя Анисим. — Наш пожарный звонарь давно из веры вышел: всякий раз раньше времени бухает…
Но на этот раз звонарь не соврал: свисток судьи объявил об окончании встречи.
Духовой оркестр Дома культуры грянул бравурный спортивный марш.
— Для твоего братца похоронный надо, — ехидно замечает Гриша.
Друзья бредут по селу. На душе у Додика скверно. Ему совестно за брата Сережу.
— А я-то хотел ему жуков отдать, — вздыхает он. — Не получит! И за квасом в погреб не полезу. А тете Нюсе скажу, чтобы она больше не писала ему записок. Пусть знает, как проигрывать! — И с обидой повторяет впервые услышанное на стадионе слово: — Единоличник!
Всеми любим…
С Симой Вобликовым в каникулы, когда он гостил у бабушки Фени, приключилось что-то невероятное: он стал непохожим сам на себя. Так растолстел — не обхватишь! А все потому, что жил он фон-бароном: много ел и ничего не делал. Симиной полноты, пожалуй, хватило бы на целых двух мальчишек. А таких, как тощий Женька Харьков, из Симы можно было слепить сразу троих.
— Может, это от великой силы? — допытывался завистливый Женька. — Давай померяемся силой!
Стали поднимать огромный камень во дворе школы. Худенький Женька поднял, а Сима, как ни пыжился, ничего не мог поделать.
— В тебе не сила, а один жир! — разочаровался Женька.
И только толстушка Катя Мухина отнеслась к Симе сочувственно.
— Теперь нас двое, — сказала она. — Не так обидно. Прежде надо мной одной смеялись…
Что смеются — это еще полбеды. Главное — жизни веселой настал конец. Нырнешь в воду — ко дну тянет. Пойдешь в лес с дружками — в хвосте плетешься. Сядешь за книжку — сон одолевает.
Казалось, нет никакого спасения от такой жизни.
Но однажды, роясь в старом бабушкином комоде, где хранились разные ненужные вещи, Сима обнаружил пожелтевшую бумажку. На ней рисунки. На одном изображен солидный дяденька с обвисшими, как у Тараса Бульбы, усами и с огромной медалью на груди.
«Доктор Шиндлер-Барнай, — было написано под портретом, — обещает всем лицам, страдающим излишнею полнотою, молниеносное избавление от тучности, если они пожелают употреблять пилюли, изготовленные по его образцу».
Другой рисунок убедительно доказывал, какие чудеса могут творить с человеком пилюли. Был изображен безобразно толстый мужчина со злым, недовольным лицом, а рядом — он же, стройный и улыбчивый красавец, хоть в кино снимай!
Счастливый красавец написал доктору письмо. Оно было напечатано рядом с рисунком:
«Милостивый государь! Я в восторге от лечения Вашими пилюлями. Раньше мне было стыдно появляться в обществе, ибо неимоверные размеры моего тела вызывали усмешки и неодобрение среди моих знакомых, друзей и особенно женщин. Употребляя Ваши пилюли против ожирения, я за одну неделю потерял в весе ровно пять фунтов и теперь со спокойной душой принимаю участие в каком угодно обществе и всеми любим. Прошу Вас прислать как можно скорее еще одну коробку спасительных пилюль. Буду всех моих многочисленных знакомых убеждать лечиться этим средством.
— Побегу-ка к доктору Семену Семеновичу, — решил Сима Вобликов. — Пусть даст такие же пилюли!
Доктор Семен Семенович, прежде чем решиться прописать лекарство, постукал Симу молоточком по спине и коленке. По коленке он ударил так лихо, что Сима подпрыгнул и лягнул доктора ногой.
— Нервный, — определил Семен Семенович, поправляя на носу съехавшие очки. — Запустил свой организм. Нет, такого Обломова лечить не берусь!
— А вот Шиндлер-Барнай вылечивал! От его пилюль люди в один миг уменьшались. Мне бы такие пилюли…
Семен Семенович развернул бумажку, которую принес Сима, и, прочитав ее, рассмеялся. Сима приуныл, решив, что его дело гибнет. Семен Семенович сжалился над ним:
— Если уж так захотелось пилюль, ступай в село Студенцы. У моего коллеги фельдшера Сосудина имеется витамин АЖ, или, попросту говоря, антижиротик.
Фельдшера Сима застал в сельской больнице. Сухонький, седенький, в белом халате, Сосудин стоял возле большеглазой старушки с забинтованной шеей и давал ей медицинские наставления. Старушка, сидя во врачебном кресле, охала и жалобно пела фельдшеру:
— Благодетель ты наш, Кузьма Савельич, исцелитель ты наш. Как бы жилось-мыкалось без твоих лекарств? Света белого не видела — круги в глазах. А теперь, слава богу, вернулось здоровьице. Намедни даже барыню плясала на Варькиной свадьбе…
Сима сразу проникся уважением к Кузьме Савельичу.
— Я от Семена Семеновича, — сказал Сима, когда старушка, шаркая по полу и не переставая благодарить своего исцелителя, побрела к двери.
— Знаю, знаю, — закивал лысой головой Кузьма Савельич. — За антижиротиком? Есть у меня такой витамин. Действует безотказно. Так что, молодой человек, можете лучезарно смотреть в свое будущее!
Глаза у старенького фельдшера светились весело, по-молодому. Он подошел к шкафу, где за стеклом выстроились в ряд пузырьки разных расцветок и размеров, проворным движением вытряхнул из одного из них красный, величиной с горошину шарик, ловко, как фокусник, подбросил его на ладони:
— Вот он — витамин АЖ! Этому шарику суждено совершить чудо — преобразить Симу Вобликова! Так, кажется, вас зовут, молодой человек?
— Семен Семенович по телефону сообщил, да?
— У вас, гляжу, проницательный ум. Итак, приступим к лечению. Обнажитесь до трусиков, молодой человек, и — на весы!
Голый Сима весил — ни больше ни меньше — ровно сорок килограммов! Фельдшер недоверчиво покосился на весы и Симин живот, заставил взвеситься еще раз.
Вес оставался прежним.
Кузьма Савельич почесал затылок, хмыкнул:
— М-да… Придется вам, Сима Вобликов, проглатывать сразу не по одной, а по две таблетки. Итак, вот вам витамины. Глотайте немедленно!..
На другое утро Сима своими глазами убедился в чудодейственной силе витамина АЖ — шкала на весах показывала ровно на пятьсот граммов меньше, чем вчера!
Каждый день, являясь на прием к фельдшеру, Сима проглатывал по две витаминины и тут же вставал на весы. Весы не могли обманывать — они неопровержимо свидетельствовали, что лечение протекает успешно.
Витамины вытесняли из Симы все лишнее, и он постепенно превращался в прежнего Симу, который мог свободно бегать наперегонки по улице, прыгать через две ступеньки на лестнице и даже без особого труда доставать правой ногой вытянутую вперед левую руку.
Толстушка Катя Мухина смотрела на Симу влюбленными глазами и просила:
— Симочка, дорогой, достань мне хотя бы один витаминчик!
Окрыленный собственным успехом, Сима Вобликов в тот же день сел писать благодарственное письмо тому человеку, который придумал чудесный витамин АЖ:
«Милостивый товарищ… —
В этом месте Сима поставил много точек, так как не знал фамилии изобретателя. —
Ваш антижиротик — просто чудо! Раньше мне было стыдно появляться в обществе, ибо неимоверные размеры моего тела вызывали усмешки и неодобрение среди моих знакомых, друзей и особенно женщин. Витамин АЖ помог мне за один месяц уменьшиться в весе на семь килограммов двести граммов. Сколько это будет фунтов, я не знаю (фунты мы еще не проходили), но, наверное, много.
Опубликуйте, пожалуйста, в газете мою старую фотокарточку, где я толстый. Новую я пришлю потом, когда сфотографируюсь.
А еще пришлите коробку с витамином АЖ для Кати Мухиной. Она хочет, как я, со спокойной душой принимать участие в каком угодно обществе и быть всеми любимой.
Фамилию «милостивого товарища» Сима Вобликов узнал лишь на следующий день от фельдшера Сосудина. Им оказался — кто бы вы думали? — врач местной больницы Семен Семенович. Это он надоумил Симу каждое утро совершать семикилометровые прогулки до села Студенцы и обратно. Волей-неволей похудеешь!
Теперь за витамином АЖ к Кузьме Савельичу ходит Симина одноклассница Катя Мухина.
Краснее помидора
В палисаднике под окном, где растут три яблони, Сашин папа выкопал весной несколько лунок.
— Зачем ты это делаешь? — спросил маленький Саша.
— Чтобы осенью в доме на столе лежали не только наши яблоки, но и помидоры, — ответил папа. — Здесь вырастет зеленый куст. Вот такой высоты. А на нем — помидорины. Вот такой большины. С яблоко. Красные, как солнышко.
— Я тоже хочу посадить красную помидорину.
— Хорошо. Жертвую тебе, сынок, на все лето одну лунку и вызываю на соревнование. Посмотрим, чьи помидоры созреют раньше — твои или мои.
Саша сам посадил в лунку рассаду и полил ее водой из лейки.
И началось соревнование. Папа утром — в палисадник. Саша — за ним. Они рыхлили землю, окучивали и поливали всходы, выщипывали сорную траву. Папа обрабатывал грядки под яблонями, а сын — свою лунку.
Зеленые побеги, радуясь солнцу, с каждым днем разрастались вширь и ввысь. На Сашином кустике завязалось сразу несколько крохотных помидорин.
Саша решил, что теперь они могут зреть и без его помощи. Он бы, конечно, так не решил, если бы не дружки, Борька с Юрой, которые смеялись над Сашей, видя, как он каждое утро колдует над помидорным кустиком.
— Бросай свое девчачье занятье, идем с нами! — звали они. — Помидоры сами покраснеют. Им солнышко поможет.
Саша ставил лейку под яблоню и вместе с ребятами бежал купаться или играть в лапту. В палисаднике работал один папа.
— Смотри, Сашок, опережу я тебя в соревновании, — предупредил он сына. — Мои помидоры розовым соком налились. Вот-вот покраснеют. А твои совсем зеленые…
Опечалился Саша и не побежал в то утро на лужайку — гонять соседскую козу. Пришлось Борьке силком тащить его из палисадника.
— Не горюй, — шепнул он на ухо Саше. — Я волшебный способ знаю. Помидоры за одну ночь покраснеют!
— Бежим за козой, — торопил Юра и тянул за рукав. — Она нас за огородом дожидается… Для твоих помидор мы хитрую штуку придумали. Век благодарить будешь!
…Утром, войдя в палисадник, папа сказал сыну:
— Посмотрим, чья взяла в соревновании.
Он приблизился к Сашиному кусту и замер от удивления — в зелени листьев там и тут свисали с веток ярко-красные помидорины.
— Что за чудо! Еще только вчера были зеленые. Испробуем на вкус…
Папа склонился над Сашиным кустом, чтобы сорвать красный помидор. Но пальцы его прилипли. И другие помидорины оказались такими же липучими.
— Что с ними? — Папа посмотрел на свою ладонь и все понял — красная краска пятнами отпечаталась на кончиках пальцев.
Он тяжело вздохнул и отвернулся от Саши, словно это был не его сын.
Саша стоял с опущенной головой и сгорал от стыда. Лицо и уши у него были краснее самого спелого помидора.
Шаги из кухни
Когда сидишь один в сумрачной комнате, то вещи вокруг кажутся живыми. Разные страхи выползают изо всех углов, из шкафа, из-под стульев и даже из репродуктора на стенке.
Костик, забравшись с ногами на диван, опасливо поглядывает по сторонам.
Кап-кап-кап — доносится из кухни. Это вода, капая из крана, ударяет о раковину.
Чего бы, казалось, пугаться? Днем, конечно, не страшно. А ночью…
Костику чудится, что разбойники, про которых мама рассказывала ему вчера перед сном, шагают по полу — топ-топ-топ. Сейчас они откроют дверь и набросятся на него с ножами. Вот уже видны их тени. Длинные и уродливые, они расползаются по всей комнате, подкрадываются к самому дивану, словно хотят забрать Костика с собой в глухую, страшную ночь.
Он съеживается в комок и не шевелится.
Нужно бы подойти к выключателю и зажечь свет. Но выключатель находится в дальнем мрачном углу и идти туда боязно.
Так и сидит он в темноте, поджидая, когда придут родители и разгонят ночные страхи.
Но папа с мамой ушли в кино и будут не скоро.
Кап-кап-кап… У Костика замирает сердце. Он зажмуривается. Кажется, что это уже не разбойники ногами шлепают, а жаба квакает: «Коакс, коакс, бреккс-ке-кекс!» Ей ничего не стоит запрыгнуть на диван и утащить Костика в речку, в липкую тину которой однажды чуть было не угодила бедная Дюймовочка. «Хорошо, что под листом кувшинки, на котором сидела маленькая девочка, — думает Костик, — жили добрые рыбы. Они перекусили зеленый стебель, и Дюймовочка на кувшинке уплыла по течению далеко-далеко от нахальной жабы и ее безобразного сынка. А кто спасет меня?»
Костик открывает глаза и не видит, кто бы мог прийти ему на выручку.
Густая жабья тень, разрастаясь, ползет по комнате.
«Я должен сам себя спасать, — думает Костик. — А то погибну…»
Он берет в руки мячик и бросает его в противную жабу. Мячик отскакивает словно ужаленный и снова набрасывается на лютого Костиного врага. Жабья тень теперь не страшна.
Мячик, сделав свое дело, спокойно дремлет на полу.
А из кухни опять — топ-топ-топ. Это, наверное, разбойники возвратились. Нет, так просто он не дастся им в руки! Он повоюет с разбойниками не хуже, чем с гадкой жабой!
В ногах у Костика лежит плюшевый зайчик. Он поможет. Костя бросает игрушку в самый центр разбойничьего войска. Зайчик попадает под стул, где совсем недавно пряталась злая сила, и как ни в чем не бывало, сидит там, поджав хвостик. Никто его не трогает. Значит, бояться нечего.
«Вот так разбойники! — Костик весело прыгает на диване. — Трусливого зайку испугались!»
…Когда папа с мамой пришли домой и зажгли свет, то увидели сына верхом на половой щетке. Костик скакал по комнате и махал руками, словно лихой кавалерист шашкой.
— Что ты такое придумал? — спросила мама.
— Рублю головы разбойникам. Когда я смелый, они разбегаются в разные стороны.
Летающий экскаватор
Лева Кузин, мальчик лет восьми, с веснушками на носу и с такими пухлыми щеками, словно за каждую из них он положил по горсти леденцов, сидит у окна и, закрыв глаза, твердит:
— Пятью пять — двадцать пять, пятью пять — двадцать пять…
Таблицу умножения Лева учит всего каких-нибудь полчаса. Но ему кажется, что прошла целая вечность. Он начинает зевать и посматривать в окно. На улице так ярко светит солнце, словно оно задалось целью в один день превратить зиму в лето. С сосулек под карнизом срываются веселые звонкие капельки. Лохматые воробьи, до сих пор мирно дремавшие на завалинке, пугливо шарахаются от них.
«Вот глупые!» — думает о воробьях Лева и вдруг замечает около калитки человека в кожанке. Под мышкой у него портфель. Леве человек давно знаком. Это дядя Паня, или, как его зовут взрослые, Пал Палыч, колхозный механик. Он больше всего на свете любит выдумывать. Левин папа однажды так сказал дяде Пане: «Тебе бы, Палыч, не механиком быть, а конструктором. Изобретательная у тебя голова!» Лева запомнил это, потому что в тот вечер дядя Паня до глубокой ночи не давал ему спать: все бубнил, бубнил, бубнил. Лева слышал, как он говорил с отцом о новом комбайне, который недавно получил колхоз. Дядя Паня придумал к комбайну какое-то свое приспособление.
С того вечера Пал Палыч каждое воскресенье приходит к Левиному папе и приносит с собой портфель, из которого извлекает большие листы бумаги. На них нарисовано новое изобретение дядя Пани.
Вот и сегодня он, должно быть, пришел к отцу за советом. Леве весело смотреть в окно на дядю Паню, который неуклюже возится у калитки и никак не может поднять щеколду: мешает портфель. Положить его на снег и освободить руку дядя Паня не решается — боится замочить бумаги в портфеле. Но вот наконец калитка открыта, и дядя Паня, прижав портфель, словно грелку, к правому боку, идет к крыльцу.
— Шурка! — кричит Лева братишке, который играет в углу. — Дядя Паня идет. — И поддразнивает брата: — Он конфетку несет! Громадную-прегромадную.
Лева устремляется в сени. Неповоротливому Шурке за братом не угнаться, и он чуть не плачет: раз у дяди Пани всего одна конфета, то она достанется Левке.
Но дядя Паня, увидев выбежавших ему навстречу мальчиков, строго спрашивает Леву:
— Ну а двоек у тебя нет?
Лева опускает голову.
— Раз есть — конфету не получишь. Даю только передовикам.
И дарит обе конфетки Шурке, которому быть передовиком куда легче: он в школе не учится.
Пал Палыч, стоя у порога, старательно обивает веником снег с валенок, трет ноги о половик. Лева смотрит на него обиженно.
— Чего губы надул? — дядя Паня качает головой. — И в кого ты только таким ленивым уродился?
— В бабушку. Все говорят, что у меня характер, как у бабушки.
Пал Палыч смеется и, поправив на носу очки, уходит в горницу.
Вскоре оттуда доносятся два голоса. Собственно, чаще всего слышится один голос — басовитый, глухой голос Пал Палыча. Отец лишь изредка вставляет два-три слова, но его тут же приглушает густой бас. Лева прислушивается, старается понять, о чем они говорят, но, ничего не поняв, заскучал. Таблицу учить ужасно не хочется. Что же делать?
— Видел у дяди Пани портфель? Там бумага с изобретением, — сообщает Лева брату. И с гордостью добавляет: — А я еще не такое придумал! Хочешь, покажу?
— Хочу-у, — тянет Шурик.
Лева лезет в свой школьный портфель, достает тетрадь для рисования и раскрывает ее перед братом. Шурик рассматривает хитроумный рисунок и никак не может понять, что же это изображено.
— Экскаватор! — поясняет Лева.
— Я видел ек… эс… — Шурик никак не выговорит трудное слово. — Ескаватор, — наконец произносит он. — Ескаватор у нас канаву рыл. Он без крыльев. А тут — крылья. Это — вовсе не ескаватор. Ты обманщик.
— Вот еще, обманщик! Сам обманщик! Экскаваторы всякие бывают. Есть шагающие. Есть гусеничные. А есть даже по рельсам катаются. А я придумал летающий! Таких еще никто не выдумывал! Я — изобретатель! Видишь, какой он у меня большущий. Даже на бумаге не уместился!
Шурик в восторге. Но немного погодя он начинает бить в ладоши и кричит:
— И никакой ты не изобретатель! Ескаватор тяжелый. Он с неба упадет!
— Много ты понимаешь! Я его легким сделаю. Из алюминия. Как самолет. Самолеты же летают!
Шурик окончательно сражен таким доводом брата.
— Ле-ев, а Ле-ев, — просит он. — Возьми меня в изобретатели. Я тебе в другой раз обе конфеты отдам.
— Ладно. И без конфет возьму. Я добрый. Ступай найди консервную банку. Мы из нее ковш для экскаватора сделаем.
Шурик горд поручением. Надев пальто, он, довольный, убегает искать над сараем банку.
Лёва долго сидит у окна и думает. Он представляет себе, как полетит его экскаватор рыть каналы. Он полетит над родным селом, над двухэтажной каменной школой. Мальчишки будут бежать вдогонку и кричать. А учительница Елизавета Константиновна выйдет из школы, посмотрит из-под ладони в небо и спросит: «Что это за чудо-машина летит? Кто ее изобрел?» А ребята ей хором: «Это летающий экскаватор Левы Кузина!» Учительница обязательно ахнет и пожалеет: «Зачем только я Леву таблицей умножения мучаю. От важного дела отрываю нашего изобретателя. Он вон какие машины придумывает!»
От таких размышлений у Левы замирает сердце. Он верит: именно так и будет.
Лева бросает таблицу на подоконник, встает из-за стола и прислушивается.
За дверью тихо.
Потом зашуршала бумага. Слышен тяжелый вздох отца:
— Да ты, Пал Палыч, все тут напутал.
Отцу вторит озадаченный голос дяди Пани:
— Чувствую, где-то маху дал. Но где? Понятия не имею! Запутался в вычислениях…
Опять тихо.
Лева открывает дверь и входит в горницу.
— А я летающий экскаватор изобрел! — провозглашает он.
— Ну-у! — Брови у Пал Палыча удивленно поднимаются. — Похвально твое стремление к совершенствованию землечерпательных механизмов. Но возникает вопрос: не рано ли? В твоем возрасте я не изобретал. Ведь изобретатели — передовые люди. Им нужно знать разные науки, приходится много высчитывать, множить, делить. Ты, я видел, табличку умножения учил. Она, брат, очень пригодится в нашем изобретательском деле. Вот, например, необходимо знать, сколько будет пятью пять.
Лева выпаливает:
— Пятью пять — двадцать пять!
— А ведь верно! Молодчина, Лев Андреевич!
Пал Палыч восхищен. Он сажает Леву к себе на колени и хитровато подмигивает отцу:
— Талантливая молодежь растет!
Лева счастлив.
— Ну а теперь скажи, сколько получится, если пять помножить на семь?
Лева морщит лоб. Его пухлые щеки краснеют.
— Пятью шесть? — продолжает спрашивать Пал Палыч.
Лева молчит.
Пал Палыч явно недоволен им. Он ссаживает Леву с колен.
Лева окончательно сконфужен и молча переминается с ноги на ногу.
— А сами-то… запутались, — наконец говорит он. — Я за дверью все слышал…
Левин папа смеется, а Пал Палыч смущенно кашляет:
— Кх-м, кх-м, твоя правда, Лев Андреевич, я тоже того… Малость напутал. Но таблицу, поверь мне, я знаю на отлично. И то трудно приходится. Тебе же подучиться следует.
Лева понуро бредет на кухню.
Там за столом уже хозяйничает Шурик. Склонившись над журналом «Мурзилка», в котором нарисован экскаватор, он толстым красным карандашом подрисовывает машине крылья. От усердия Шурик даже высунул язык. Заметив в дверях брата, он виновато моргает глазами. Шурик не знает, куда деть журнал, потому что без спроса раздобыл его из Левиного портфеля. Но Лева и не думает сердиться.
— Экскаватор изобретаешь? — насмешливо спрашивает он. — Рисуй. Только зря. Ничего у тебя не выйдет. Таблицы-то ты не знаешь.
Лева сгоняет с подоконника ленивого кота Ваську, который развалился на тетрадке с таблицей умножения, и начинает вслух читать:
— Пятью шесть — тридцать, пятью шесть — тридцать…
Потом, прикрыв ладонью тетрадь, он повторяет, глядя в потолок:
— Пятью шесть — тридцать, пятью шесть — тридцать.
За окном все погрузилось в густую синеву — не различишь, где дома, а где забор с калиткой. В темноте читать трудно, но Лева не встает, чтобы включить свет.
«Встанешь — цифры в голове перепутаются, — думает он. — Нет, уж лучше впотьмах посижу».
Шурик, забравшись на стол, дотягивается рукой до выключателя на стенке. Выключатель весело щелкает, и темнота в комнате сразу исчезает. Стало светло-светло. Лева даже не обернулся. Подняв к потолку глаза, он бубнит таблицу умножения. Лева уже много выучил, но никак не может запомнить, сколько будет пятью шесть.
— Пятью шесть… Сколько же пятью шесть? Знал ведь!
Лева кусает кулак.
— Пятью шесть — тридцать, — подсказывает Шурик.
Лева удивленно смотрит на братишку:
— А ты откуда знаешь?
— Я тебя слушаю. Я тоже хочу изобретать.
Лева похлопывает брата по плечу и, стараясь говорить басом, как дядя Паня, хвалит:
— Молодчина, Шурка! Ты — талантливая молодежь! Изобретатель из тебя получится.