— ОГПУ? — нахмурился батя. — Что это им от тебя понадобилось?
— Про статью мою спрашивали, — попытался я «соскочить» с темы. Но это оказалось непросто.
— Что за статья? Кто именно из ОГПУ тебя допрашивал? Что ты им сказал? — насел на меня отец.
Мои попытки выставить все, как нечто несерьезное, были пресечены в корне. Отец оказался тем еще «следаком», особенно в отношении меня. Сразу просекал, где я юлю, а где что-то недоговариваю. В итоге пришлось сознаться о разговоре со Сталиным.
— Держись от него подальше, — помрачнел батя. — Ничего хорошего рядом с ним тебя не ждет.
— Тут как выйдет. Я уже засветился перед ним. Да и молчать, проходя мимо произвола и несправедливости, я не собираюсь.
Отец поджал упрямо губы и сузил глаза от гнева. Но я был непреклонен.
— Черт с тобой, поступай как знаешь, — махнул он рукой и осунулся.
Из него словно воздух весь выпустили. Плечи поникли, даже будто стал на пару лет старше. Больше мы в этот вечер с ним не разговаривали.
Неделя прошла спокойно. После восстановления в комсомоле, мне снова пришлось ездить по школам с лекциями. Рябинцев специально подошел ко мне и напомнил, что с меня эту ответственность как члена организации никто не снимал.
Люде я о своих злоключениях не рассказывал. Не хотел беспокоить. Про исключение и возвращение в комсомол она знала, а вот про поездку к Сталину — нет. И очень хвалила Бухарина, что он мне помог. А через неделю ко мне вновь пришли из ОГПУ. Но на этот раз никуда увозить не стали, а лишь передали конверт от Иосифа Виссарионовича.
В нем были листы допросов директоров тех предприятий, которых я упомянул в статье. Все очень подробно: причины, что побудили их уменьшить зарплату рабочим и заставить выходить их сверхурочно. Как это проводилось в жизнь. Как встретили это сами рабочие, и к чему в итоге привело.
Ниже была приписка, похоже сделанная самим Сталиным:
«Материалы у вас теперь есть. Жду законы, что урегулируют вопрос».
Вот так. Назвался груздем — полезай в кузов. Пришли они вечером, когда родители были дома, поэтому скрыть их визит не удалось. Отец стал еще мрачнее, но промолчал. И вообще будто стал избегать общения со мной. А моя попытка прояснить его отношение наткнулось на твердое «я уже все сказал». И все.
С материалами я ознакомился быстро. А вот какой закон придумать, который бы учитывал и интересы рабочих, и позволил бы выполнить декрет, с учетом тех проблем, которые озвучили на допросах директора, возник затык. Пусть не один закон, а несколько, но все равно мне катастрофически не хватало знаний, как учесть максимальное количество ситуаций. Пришлось идти на поклон к более компетентным людям. А конкретно — к своему декану. Мне показалось, что когда он подписывал документы на мое отчисление, был очень этому не рад. И я вызываю у него хоть какую-то симпатию, а значит, сразу он меня с моей просьбой не пошлет.
— Огнев, — поморщился Александр Александрович, выслушав меня, — вот неймется тебе! Думаешь, раз товарищ Бухарин за тебя заступился, так теперь тебе море по колено?
— Нужно все доводить до конца, — упрямо заявил я.
— Я не буду тебе помогать, — прямо сказал декан, разрушив все мои надежды. — Но… — надежда робко подняла голову, — дам нужную литературу, с которой ты сам сможешь разработать такие законы. Приходи завтра.
Александр Александрович не подвел. Он не только дал мне литературу, но и подчеркнул, на что нужно обратить внимание, и даже короткие пометки сделал, указав возможные подводные камни.
Мы с Михаилом Ефимовичем на заводы так и не сходили. Когда он это предложил, я честно рассказал ему о задании товарища Сталина и о том, что он уже провел расследование. Кольцов задумчиво покивал и попросил держать его в курсе дальнейших событий по заводам.
В итоге с составлением законов я провозился почти до середины ноября, и пока у меня получился всего лишь черновой вариант. Увы, больше мне времени не дали. Пятнадцатого числа в квартиру постучался тот же ОГПУшник, который мне доставил конверт, и потребовал мою работу. Я честно предупредил, что она еще не окончена, но мужчине было все равно. У него приказ — забрать у меня документы, связанные с доставленным им почти месяц назад конвертом.
— И еще, — тщательно уложил он переданные бумаги в планшет и достал из кармана записку. — Приказано передать лично в руки. За ответом приду завтра.
В записке товарищ Сталин просил меня изложить тезисно мои мысли по статье товарища Бухарина, как я ему озвучил их на приеме. Желательно — в максимально простой и доступной форме, чтобы понятно было любому рабочему. Мне бы насторожиться от этой последней приписки, но я не обратил на нее внимания. Подумал, что товарищ Сталин мог что-то не понять в прошлый раз, да не хочет показывать этого обычному студенту. В очередной раз гордыня сыграла со мной дурную шутку.
Мысли я изложил, как и просил товарищ Сталин — тезисно и максимально доступно любому человеку. После чего на следующий день с чистой совестью отдал листки тому же сотруднику ОГПУ, а сам умчался из дома на свидание с Людой. Мы шли в кино. Давно там не были.
В первый раз я пошел на иностранный фильм. Он назывался «Цирк» с Чарли Чаплином в главной роли. Это имя было мне знакомо по прошлой жизни, хотя и только косвенно. Мне было известно, что он комик, актер, был звездой немого комедийного кино. Сам же его фильмы я раньше не видел. И тем интереснее мне было посмотреть на будущую легенду на широком экране.
Мы с Людой хохотали до слез. Как забавно Чаплин отыгрывал бродягу, попавшего в переплет с карманником и случайно ставшего звездой цирка! Люда переживала еще и за главную героиню — дочь хозяина цирка. Ей было обидно за бродягу, не получившего ее любви, но в то же время она была рада, что девушка в конце обвенчалась с другим парнем, в которого влюбилась с первого взгляда. Так в фильме еще и «экшен» был! Пусть и не такой, как в кино будущего. Акробатические трюки под куполом цирка, смертельная опасность для бродяги, которому пришлось идти по канату, а в этот момент на него напали обезьяны… Да уж, режиссер фильма определенно был не обделен талантом и умел как держать зрителей в напряжении, так и дать им выдохнуть и посмеяться.
На время просмотра я позабыл обо всех проблемах, что на меня свалились, и просто отдыхал душой. Даже отсутствие речи не помешало передаче атмосферы и не портило динамику фильма.
Уходили домой мы счастливые и удовлетворенные.
На волне эйфории я не удержался и спросил Люду:
— А ты бы как поступила на месте этой Мирны?
Та задумалась на минуту, и после уверенно ответила:
— Также!
Пока провожал девушку, успел отхватить много долгих и жарких поцелуев. Даже холодная погода не помешала, хоть пару раз Люда и напоминала, что губы можем обветрить. Но это было кокетство. Ей и самой очень нравилось и хотелось больше. Я это чувствовал. Увы, хоть желание развить более «тесные» отношения было обоюдным, Люда стойко держала оборону, и все же призналась, что до свадьбы никак нельзя.
— Так выходи за меня! — выдохнул я, совсем потеряв голову.
Девушка покраснела и тихонько прошептала:
— Я подумаю.
— Чего? — не такого ответа я ожидал.
Но звонкий смех Люды все расставил по местам — меня просто дразнили. Когда я это понял, то тут же попытался защекотать Люду, в «наказание». Это вылилось в новые поцелуи, и расставались мы с большой неохотой.
А на следующий день после того, как я отдал листки с тезисами по статье товарища Бухарина, грянул гром. Шестнадцатого ноября началось очередное собрание Пленума Центрального Комитета. На нем товарищ Сталин начал с зачитывания результатов инициированной им проверки предприятий, на которых был досрочно введен семичасовой рабочий день. Так у него получилось, что я то ли не при чем оказался, то ли действовал под его руководством. Имени моего он не называл, но слова «были проверены жалобы трудящихся, о чем после создан развернутый доклад в виде статьи» интерпретировать иначе было сложно. Особенно тем, кто не знает, с чего все на самом деле началось. И далее товарищ Сталин продолжал:
— … как мы видим, вместо того, чтобы взвешенно оценить собственные силы, указать на необходимость доработки декрета, люди на вверенном им посту пытались выслужиться, — вещал Иосиф Виссарионович. — А когда не получилось, обвинили в своих ошибках доверившихся им людей, и чуть ли не вернулись к крепостному праву! Мы это не должны оставлять без внимания. Все директора заводов, превысившие свои полномочия, должны быть сняты с постов и сурово наказаны! Что касается декрета — никто его отменять не намерен. Но необходимость его доработки имеется, а главное — он должен быть подкреплен законами нашей Советской власти. Я предлагаю Пленуму ознакомиться с черновым вариантом законов, которые необходимо ввести.
Когда я читал стенограмму Пленума, то моему изумлению не было предела. Фактически уже одно это для людей, знакомых со мной и моей работой над статьей, могло сказать, словно я работал по указке Сталина! Но и это было не все.
Через день в ходе Пленума Иосиф Виссарионович обрушился уже на товарища Бухарина и его сторонников. Ловко используя написанные мной тезисы, он в пух и прах разбил его утверждения о необходимости Советской России идти по «американскому пути». Николай Иванович был назван сначала мечтателем, а после и вовсе завуалированно обвинен в попытке контрреволюции.
— … есть мнение, что товарищ Бухарин не до конца понимает, что такое коммунизм. Или же, намеренно искажает его смысл, подспудно пытаясь вернуть нас к дореволюционным порядкам. Он искажает изначальную суть НЭПа, призванного стать переходным периодом, а не начальной базой для развития капиталистических отношений в нашей стране!
Такого жесткого «наезда» на Бухарина похоже не ожидал никто. Все же бывший соратник, пусть и вставший в оппозицию. Особенно этого не ждал сам Николай Иванович. Он даже вскочил на Пленуме и попробовал перебить Иосифа