Выбрались в коридор, добрались до торцевого окошка. Грустно было смотреть, как мускулистый, подвижный Серега шаркает ногами и определенно бережет свой животень.
— Что с тобой стряслось-то, если это не секрет? — спросил Паша.
— Перитонит был — охотно ответил больной.
— Алебардой пропороли? — догадался посетитель страждущего.
— Хрена там! Не так бы обидно было. Острый панкреатит, куда там алебарде. Алебарды у нас тупые.
— Погоди, это-то с чего? — Паша судорожно стал вспоминать, что означает услышанное слово. Вроде, какая-то железа, только вот что она там делает внутри организма… нет, так сразу и не припомнишь.
— С немцев. Мы ж после тебя продолжили по нарастающей, они тоже азартные оказались. Почувствовали, что не у себя дома, строем ходить не надо и запретов мало совсем — ну, и оттянулись. Два дня гудели. Выносливые, черти. Потом, правда, когда мои ребята с команды смогли принять участие — гости уже того, в сосиску. Я и сам был тоже теплый, но соображал лучше все же. Мне позвонили — сказал, куда приехать, пока разговаривал — смотрю немец с газона одуванчики жует. Пока я его оттаскивал с газона на лавку — второй пропал. Завернул спиралью — нашел — перся мой немец, как ходячий механизм, аккурат к полицейскому участку. Знаешь, у некоторых хмель ногами уходит, как такие надерутся, так идут куда попало.
— Знаю. А другие — наоборот сном заходятся — кивнул Паштет. Сам он как раз был из сонливых.
— Точно — кивнул осторожно Серега. Видно было, что каждое свое движение он сначала обдумывает и сверяет с теми изменениями, что привнесла в его организм болезнь и хирурги.
— А дальше что? — заинтересовался похождениями своих протеже будущий попаданец.
— Вернулся, а тот, что кулинарией интересуется, по-настоящему песок жрет, в этой детской песочнице сидя. И мамашки там с дитями стоят вокруг, офигевают. Я его вытаскивать, а он мне что-то ворчит про Löwenzahnsalat. Это что такое? Я так понял, салат из львиных зубов? — покосился латник.
— Не, все проще, салат из одуванчиков — ответил Паштет, не зная, как реагировать — то ли взгрустнуть, то ли заржать.
— Заковыристо все у германцев, не по-людски — осуждающе заметил Серега и продолжил:
— Я значит, его из песочницы тяну долой, а он уцепился за край и протестует. И сильный, зараза, не отодрать. Хорошо одна из мамашек, матерая такая деваха, тертая, виды видавшая, мне помогать взялась — ейному дитенку хотелось куличи лепить, а тут такой немец на грядке вырос. Вот мы его как тот дедка с репкой и бабкой. Выдернули, я девахе от души "спасибо" высказал, а она как взвизгнет, как подпрыгнет! Мамашки врассыпную, как стайка мальков от окушка. Немец ее за ногу укусил, оказывается. Оттянул я его на газон, лучше пусть одуванчиковую ботву жрет, смотрю — второй опять пропал!
— Сильно укусил? — заинтересовался Паша.
— Да нет, она скорее от неожиданности испугалась, потом вместе посмеялись. Тут мои ребята приехали, стало куда проще.
— А второй как?
— А он, упырь крапчатый, доперся до полицейского участка и там в углу застрял. Ну, там у них крыльцо такое выступом — вот как раз там приткнулся. Что ему там медом было намазано, не знаю. Я же говорю — биоробот, механизмус!
— Хорошо погуляли! — усмехнулся внимательно слушавший Паштет.
— Так, а мы потом еще продолжили. А мне после этого стало уже дома сильно не по себе. Прикинь — я сам себе скорую вызвал. Вот никак бы не поверил, скажи мне кто до того. Но тут прижало, понял, что сильно все не в тему.
— Больно было? — глуповато спросил посетитель. Как-то не увязывалось то, что он о латнике знал с тем, что тот сейчас рассказывал. Сам скорую вызвал? Очень как-то странно. Никак не похоже на брутального и стойкого латника.
— Ну, я ж и говорю, что сам скорую вызвал. И даже успел до их приезда собраться — полис свой нашел медицинской, паспорт, щетку зубную. Вот не знаю, как тебе это толком сказать… Представь, что тебе в живот налили кислоты. Но не концентрированной, что раз — и все обуглилось, а такой, разведенной. И вот ты чувствуешь, что оно там внутри разлилось и разъедается, печет и горит. Вот у тебя пульпит был? Ну когда зуб внутри воспаляется и на стенки лезешь?
Паша кивнул, тут же отогнав всплывший внезапно в памяти грузинский анекдот про геморрой, там где бедолагу спрашивает приятель, что это такое. А бедолага именно в таком ключе и отвечает, типа зуб у тебя болел? Ну, так вот геморрой — это когда у тебя полна задница зубов. И все болят. Видимо та же ассоциация пришла в голову и латнику-рекону, потому как он в точности к этой аналогии и прибег:
— А тут у тебя в брюхе десяток пульпитов. И даже зубов нет, одни пульпиты. Даже и не поймешь, где дергает, но впору на стенку лезть, потому что пыхают одновременно и постоянно, не как елочная гирлянда вперебивку. Но лезть на стенку — еще больнее, ни сесть, ни лечь ни встать — все плохо. Скорая приехала, глянули — и тут же меня сюда, да прямо на стол. Холодно у них, на столе-то. А потом отрубился, вкатили мне чего-то этакого. Даже сны видел, пока они со мной возились. Но почему-то все сны какие-то поганые были, вспоминать неохота. Очухался — весь в трубках, в пузе три дыры, в каждой по катетеру, да еще в носу трубка — назогастральный зонд, глазами повел — под ключицу тоже катетер воткнули, капает что-то туда из подвешенной банки, потом чую — и внизу что-то всунуто, оказалось — мочевой катетер. Ну, прямо хентайная тян с тентаклями, странно, что в задницу ничего не вставили.
Паштет воздержался от вопросов, хотя язык и чесался — зачем столько трубок-то? Он себе представлял, что при перитоните пациента вскрывают как консервную банку и долго в тазу полощут рыхлые кишки, а тут вон нашпиговали бравого Серегу как гуся какого-то, а не резали вовсе.
Латник осторожно вздохнул, потом продолжил:
— И тут-то начался самая прелесть, потому что от каждого катетера свои ощущения. Ну тот, что в носу — просто чувствуешь, что вставлен шланг. В нос и дальше, в глубины чрева. Сам прикинь, какой кайф. С дренирующими хуже.
Паштет удивился тому, что грубоватый Серега так тонко уже постиг вопрос и вполне владеет докторской терминологией, но опять от вопросов удержался. Видно было, что пациенту хочется выговориться, соскучился он тут в четырех стенах.
— Один дренаж под печень, другой — к поджелудочной, оба не майский праздник и банально больно, когда шевельнешься, а третья трубка — в низ живота. В малый таз. Вот эта была полный шандец! Кирдык — байрам, финале — вагинале и полный аллес капут! Мочевой пузырь оказался такой ерзающий орган, куда там всяким легким! Катетер в члене с одной стороны раздражает, пузырь, значит реагирует, и тогда с другой стороны, изнутря, об него дренирующий трется. Это вообще неописуемо! Единственно с чем сравнить можно — это как головкой члена по шершавому асфальту водить. Долго и с прилежанием! Ну, чего ты так вытаращился? Само собой я не водил никогда членом по асфальту, просто не знаю, как тебе ощущения объяснить. Вот такое мне показалось самым похожим. При том, что от остальных тоже радости никакой ровно, разве что в брюхе стало все же полегче после операции.
— Ничего не пойму. С чего такая прелесть тебе досталась? — покрутил удивленно головой Паштет. Панкреатит для него был понятием отвлеченным, типа теории большого взрыва или относительности.
— Пиво, иху мать! Выбило мне поджелудочную нафиг. Не ожидал от любимого напитка такой подлянки, точно говорю — надо всех пивоваров на костер! На медленный огонь! На оооочень медленный! Хотя, когда поступил, лекаря в приемном стали спрашивать, дескать пил ли я "Ягуар"? Я когда в реанимации уже говорить мог внятно, с реамонаторами поговорил чуток. Те посмеялись, говорят, что в приемном ребята неопытные работают, любому врачу известно, что после "Ягуара" идут сюда на стол подростки. Он, понимаешь, быстродействующий. А я — человек солидный, взрослый, так что пиво, ясен пень, чего там в приемном понимают!
— Ты серьезно? — искренне удивился Паштет.
— А то! Лекаря тут даже уже по маркам пива знают какой будет диагноз, а по диагнозу знают, какое пиво пили. Мне реамонатор прямо так и заявил: типа каждый напиток у нас имеет свои свойства. Пиво "Охота крепкое" — дает обычно перфоративную язву, а "Арсенальное", тоже крепкое, панкреонекроз. И вообще любое крепкое почему-то опасно. Такое вот Уахигуя, Угадугу, и Диебугу в одном флаконе.
— Последнее это что такое? — просто чтобы что-то сказать, спросил потрясенный Паштет. Так-то он привык, что его приятель коллекционирует всякие синонимы и занятные словечки на всех языках и в разговоре бравирует ими. Но вот такая сторона жизни сильно поразила его воображение.
— Города в такой стране, что называется Буркина — Фасо — усмехнулся латник, обрадованный тем, что пронял невозмутимого обычно Пашу.
— А ты отлично держишься для человека, которого недавно выпотрошили — сделал комплимент бугуртщику Паштет.
— Меня не потрошили, с чего ты взял? — удивился тот.
— Так перитонит же был?
— Был.
— Так значит все в кишки вылилось? — растерялся Паша.
— Эк ты хватил! Если б у меня в поджелудочной получилась бы дырка и все б оттуда протекло — я бы тут сейчас с тобой не болтал. У меня ферментный был перитонит. То есть ферментативный, конечно. Чего так смотришь? Поджелудочная выделяет кучу ферментов — мясо переваривать, белок расщеплять для усвоения. А когда воспаляется — ее оболочка растягивается, становится чуток проницаемой и эти ферменты, для пищеварения которые — выпотевают в брюшную полость, прям в кишки. Немножко, но достаточно. Потому как белок умеют растворять. Был бы панкреонекроз — говорили бы мы тут…
Паштет только глазами захлопал, потому что не очень мог себе представить потеющую железу, особенно внутри живота. Да еще с таким ядовитым потом, растворяющим все вокруг, словно лютая кровь киношных Чужих. Поневоле захотелось относиться к своему пузику более трепетно.
— Самое странное — заговорщицким голосом сказал латник