крыш — тут они соломой крыты и дранкой, если побогаче — как "сегун" этот. И баньки тоже видел, без труб, типовые, которые "по-черному" топятся.
Так и такие тож не старина какая древняя, вон Высоцкий рвался все, чтоб ему такую именно протопили. Поездил Паштет по стране, видывал такое, причем еще удивлялся — в одном районе деревенские все по-черному бани топят, а у соседей — все по-белому, черт их поймет почему так. Разве что крыши ондулином покрыты и там и там.
Вообще, конечно, поступил Паша по-дурацки, можно сказать сам в зубы полез. Другой бы кто тихарился бы в лесу, все вызнавая. Правда, Паштет свои ниндзевые способности оценивал низко, засекли бы его быстро и потом вышло бы неловко, не любят люди, когда кто-то в лесу таится с нехорошими, надо думать, намерениями. Иначе с чего прятаться — то от порядочных людей?
— Хандырил ли на оксар? — спросил один из спутников, меланхолически поглядывая на старающегося часового.
— Пулил мас лапухи клёвые — не без гордости ответил ахинеей на ахинейский же вопрос второй торгован. Паштет навострил уши, услышав неожиданно знакомое слово. Черт бы этих хмырей драл!
— Чего это он тут гадить уселся? — тихо спросил своих спутников Паштет. Те переглянулись, пожали плечами молча. Когда Паша уже решил, что либо его не поняли, либо проигнорировали, второй веско заявил, мимолетно взглянув на собеседника:
— Лох скомлешный. Пельмаю лещуха скурлеет — профессорским тоном заявил он, объясняя незнакомцу совершенно очевидную для любого вещь.
— Не понял я тебя, человече — честно признался Паштет. И вот сейчас на сто процентов был уверен, что торгован-то его понял, но почему — то не стал это показывать.
Опять все получалось не так, как было во многих попаданческих книжках. Никто не рвалася раскручивать перед свежепопавшим ковровую дорожку, да их, местных этих, понять-то невозможно почти, такое чувство было у Паштета, когда он разговаривал в Таиланде с тайцами. Теми еще нацистами и расистами, к слову сказать, только хорошо воспитанными и относящихся поэтому к тупым туристам-фарангам доброжелательно, как и положено разумному крестьянину при работе со своей скотиной, дающей стабильную прибыль. Естественно, как высшие люди, тайцы были свято уверены в том, что все они блестяще умеют разговаривать по-английски, а если их не понимают — то это только из-за тупости глупых и необразованных фарангов и никак иначе. Паштету хорошо запомнился комичный диалог пары англичан с самоуверенным тайцем и последующее завершение — гордо удаляющийся презрительный таец и чуточку очумевшие анличане, которые из всего разговора поняли, что они нихрена не знают английского языка и им надо его выучить, как это заявил их собеседник. К слову, последняя его фраза была единственной, которую англичане поняли.
Когда Лёха рассказывал о том, как не мог врубиться в то, что попал в 1941 год, Паша посмеивался про себя. Ну ведь действительно — идиотом надо быть, чтоб о каких-то реконструкторах думать! Ну ведь любому очевидно было бы все и сразу! Теперь оставалось только грустно вздохнуть, понимая простую вещь — если ты сам настроился на что-то, то и воспринимать будешь именно то, что ожидаешь. а не то, что есть в реальности.
Черт, делать-то что? Сразу и не понять даже — какое сейчас время. В моде Паша разбирался плохо, а уж тем более — в давно прошедшей. Что странно — торгованы и прочие персонажи, что попадались по дороге до этого лагеря не вызвали особого изумления — кафтаны долгополые, или там зипуны вполне по мнению попаданца возможны были и для 1941 года, как и лапти с сапогами и домодельные колпаки и шапки. Только тут с этим алебардщиком шарики за ролики зашли. Странно одет этот тип. Пестро и нелепо. Покрой одежды таков, что кажется, будто это толстый человек. А внутри пышной одежды — зачуханный, тощий, болезненного вида хмырь. Зачем так? Как имевший некоторые проблемы с лишним весом, Паша догадался, что раз толстый, значит много — много ест. И выходит, что тут такое может себе позволить только богатый. Это — почетно, быть толстым. Вон как тот "сёгун" в деревне пузо свое на показ выставлял, натуральное пузо, не фальшивое. А раз не выходит быть толстым на деле — значит надо одежкой замаскировать. Ну, характерно для европейцев не быть, но — казаться…
Не отвлекаться! Сейчас надо легенду сварганить! И быстро находить себе компанию. Теперь за спиной Паштета нет мощного государства, никто его защищать не будет, а в одиночку — что особенно ясно стало еще в дремучем лесу — тут очень легко загнуться. Это понимание пришло, когда Паштет поскользнулся на присыпанном хвоей корне и больно шмякнулся оземь. Когда, кряхтя и потирая ушибленные места, вставал, стрельнуло болью в щиколотке. Пришлось бинтоваться и идти дальше осторожно, оберегая поврежденную ногу. К счастью только чуточку потянул, не вывихнул и не сломал ничего. Вот тогда и проморозило внезапно опять пришедшее осознание, что тут сдохнуть можно запросто. И даже тонуть в болоте не надо — сломал бы сейчас ногу — и все, ауфвидерзеен, либе Пауль! После этого инцидента попаданец стал еще острожнее. А вышел к людям — и почему-то расслабился.
Теперь надо быстро решать — что делать. Деревенские за своего не приняли. Торгованы — тоже. Остаются эти иноземцы, вояки, к которым местные, хоть и разнятся по виду и языку, относятся спокойно. Но при том — за своих не считают, потому и отправили странного чужака — к таким же чужакам. Либо союзного государства служивые, либо — что скорее — наемники. Которые тут нанялись и временно как бы пока — свои.
Время! Надо выиграть время! Осмотреться, понять — куда забросила судьба, что сейчас тут творится и вообще что к чему и почем? Черт, как замечательно в книжках получалось — выходит попаданец из лесу, ловит за химо вовремя подвернувшегося пейзанина, а тот ему хорошим литературным языком тут же и докладает: Сейчас 1471 год, правит государь — батюшка Иван Третий, вон там в 10 километрах река Шелонь — там войско москвичей — вон там войско новгородцев, и известная битва при Шелони будет завтра, как раз вы, ваше сиятельство, успеете боярина воеводу Холмского навестить и вразумить!
А тут хрен чего поймешь вообще. Даже со страной не понятно — может и Россия, а может и Польша какая с Литвой вместе. Одежка-то одинаковая у простонародья. Хотя как крестьяне в Венгрии той же одевались или там у тех же чехов или даже и франков?
Тощий алебардщик все так же тщетно тщился.
Паштета осенило. Как ни крути, а повезло с доктором в аэропорту встретиться. Та длинная и старательная лекция о болезнях на войне еще не успела выветриться из головы, потому сложив один плюс один Паштет спросил горемыку-часового:
— Diese Krankheit für eine lange Zeit mit Ihnen, Hansi? — но то ли сама фраза оказалась сложной, то ли Пашин хохдойч, который еще не был изобретен и пока немцы на нем не разговаривали — показался невнятным, но так или иначе, а засранец не понял, что пришлый осведомился о том, давно ли у него эта болезнь.
Раз часовой не понял, попаданец попробовал упростить вопрос и задал его так:
— Du lange krankt? (Давно ты болен?)
Теперь до Ганса дошло и он сначала выругался, потом что-то бурно залопотал, махнув рукой так широко, что охват покрыл весь лагерь.
— Лянгзам, камарад, медленно и спокойно давай — продолжил содержательную беседу Паштет.
Камарад натянул портки и принялся за тягучий и подробный рассказ. На радость Паши удавалось понять через два слова третье, да еще чуточку грамматика помогала. Каши бы поесть перед таким разговором, очень бы уместно было, сил на понимание уходило — как мешки таскал. К счастью в разговор включился и один из торгованов, который почему-то заинтересовался вопросом.
Правильно, или нет, а представилось в итоге Паштету, что сам хмырь этот болеет животом и головой уже неделю (так получалось если считать, что хворый показал сначала семь своих грязных пальцев), гадить хочется постоянно, да без толку — нечем, жрать неохота, тошнит и вообще — все плохо. Да весь лагерь болеет, чего уж, даже и сам герр капитэн.
— Басурмен грязен и нечист, с того и хвор, ныне ж изгнил и немощен — буркнул торгован. И это Паштет понял отлично. Значит, все же — русские вокруг, бани эти, непривычные для иноземцев, привычка мыться — нехарактерна для Европы. Такие чистоплюи русские были, что даже и потом европейцев это удивляло. Попадался как-то Паше пасквиль французского маркиза де Кюстина, так все в Российской империи было для него гадко и мерзко, разве что о мужиках российских писал с восторгом, дескать, здоровенные все и чистые постоянно. Правда, был маркиз гомосеком, так что не мудрено.
Порадовало то, что в рюкзаке как раз была куча таблеток от этой хвори, в которой Паша без труда опознал банальную дизентерию, спутницу войск во все времена, как говорил седой лекарь. Так что с одной стороны вроде повезло, а с другой хоть дело и редкое, но встречается очень часто, как говаривал в таких ситуациях один знакомец Паши.
Уже легче. Понятно, чем он сможет быть полезным. А называться — чего мудрить-то — будет как и положено Павлом. Благо есть такое имя, что у немцев. что у русских. С фамилией сложнее и заодно надо решать — какого рода быть? То, что не крестьянин — понятно. Во-первых понятия о крестьянской работе не имеет, с другой — самая черная кость, будешь ползать раком по дну. Негоже.
Какие еще сословия-то были? Точно вроде — три, попадалось что-то еще в школьном курсе. Было у старика три сына, младший, естественно, дурак, а старшие дебилы еще хуже… Не о том думать надо, чушь какая в башку лезет!
Еще одно сословие — дворяне. Точно! Назваться герцогом или графом? Или князем! Заманчиво и по канону жанра! И престижно и звучит хорошо и решпект должны оказывать…
Не прокатит, эта местная сволочь обязательно спрашивать начнет о предках, родственниках и где родовые поместья, тут же найдется какой-нибудь знаток геральдики, запутаешься в гербах и вылезешь самозванцем тупоголовым всем на посмешище. А ведь тут за самозванство и выпороть могут. Или еще что… Графа Калиостро вон посадили навсегда. Позорище полное и все. Опять же надо шпагой владеть хорошо, а тут всего холодняка при себе — топор да ножик, самое то для опоясанного мечом герцога. Я вызываю вас, милорд, на дуэль! На топорах!