— Это — Шлараффия — твердо сказал 'Два слова'
— Даже и получше. Слушай, Пауль, а можно туда попасть людям со стороны? — деловито осведомился Хассе.
— Не раньше, чем через год. Сейчас там все опять покрыто льдом и торосами. Время, когда туда можно доехать — очень небольшое. Ну, тут у меня еще есть дела, закончу — можно будет и домой собраться. А в компании — веселее.
— Рот на замке! — приложил руку к сердцу Хассе.
— Немая рыба — кивнул головой и Шелленберг.
Оказалось, что потраченного на песнь о Шпицбергене времени хватило. Дальше мясо было бестрепетно нанизано на вертел и стало жариться на углях, которые опять же получились за время трепотни из целой вязанки дров. Вроде бы все уже и нажрались, но от свежезапеченного было трудно отказаться. Паша — кутить, так кутить — развел еще спирту — и под действительно оказавшееся мягчайшим мясо, выпивку уговорили. Разошлись поздно, когда уже стемнело и определенно — с хорошим настроением.
Глава восемнадцатая. Болтовня в конном строю
Утро было суетливым, лагерь снимался с места. Как ни странно похмелья не было, так, голова тяжеловата. Нежило носился как пятеро старательных слуг, успевая везде — как понял Паша — выслуживается малец, понял что-то из вчерашних сказок и очень хочет поменять местожительства на благословенную страну, где все такие- как его хозяин. Но уже когда сидел на коне и попил водички — сушняк все же мучил, то внезапно понял, что опъянел снова. Никогда раньше не пил спирт — и вот тебе особенности напитка. Впрочем, свалиться с широченной спинищи этой бочки на ножках было трудно. Войсковая колонна растянулась длиннющей змеей, пестрой и разношерстной, но никак не похожей на войско — нигде не сверкала сталь, все оружие и латы были сложены в телеги, ехали налегке.
И что очень изумило Паштета — и конница и пехота шли с одной скоростью, да впридачу пехоты оказалось совсем мало — те же стрельцы все были с верховыми конями.
— Странно, я думал конница уйдет вперед — сказал он Хассе, ехавшему рядом.
— Деясять лье в день — самое большее. И для пехоты и для конницы.
— А татары?
— Ровно так же. Если их лошадки пройдут в день пятнадцать лье — то потом два дня отдыхать будут, а то сдохнут иначе.
— Надо же. Я был уверен, что кавалерия куда дальше ускачет. Что она — туда-сюда. А ты меня удивляешь. То татары с обозом и телегами, то конница как пехота…
— С пару лье конник может проскакать. Только конь потом сдохнет. Это у всех так, можешь мне поверить.
— Тогда чем конница от пехоты отличается?
— Странный вопрос. Так конь тащит все твои пожитки, а иначе ты попрешь все на себе, как осел. Можешь мне поверить, Пауль, тащить все на себе — тяжело.
— А сколько это — лье? Тут вроде мили? — осторожно уточнил Паштет, понимая, что сейчас вполне может оказаться в луже. И не ошибся, потому что Хассе, как и положено авантюристу-купцу, занимавщемуся рискованной торговлей на границе Ливонии, Польши и Руси, тут же принялся объяснять разницу в этих мерах длины по местностям, отчего у Паши забренчало в голове от тысяч шагов, разных миль и поприщ. Одно он понял твердо, что в каждой местности считали расстояние по-своему и те же двенадцать польских верст — это шесть литовских или пять московских, а новгородских будет семь.
— Это совсем просто — усмехался Хассе, продолжая: 'Четыре поприща — это половина большой мили. Или четыре тысячи шагов. А если пересчитать на размер английской мили — тысяча пар шагов быстро идущего или медленно бегущего человека. Все просто!'
— Черта лысого! — не согласился подъехавший слева Шелленберг. Ясно было видно, что молчаливый наемник сам не вполне разбирается в милях и верстах. Потому сейчас он просто слушал, отмахиваясь веточкой от настырных оводов. Колонна втянулась влес, отчего пришлось ужиматься по ширине дороги.
— Не очень я понял, у кого сколько. Понял только, что у всех мера разная — признался печально Павел, вытирая потный лоб платком. Хотя в лесу было попрохладнее и местами даже тень прикрывала, однако жарища была несусветная.
Канонир весело рассмеялся.
— Это точно. В Ревеле пуд вдвое тяжелей, чем в Новгороде. А кидь, наоборот, в Москве в полтора раза дальше, чем в Риге. Это если считать в пиках или пье. Хотя, наверное камни разные.
— Знаешь ли, ты с тем же успехом мог сказать то же (тут Паша на минутку запнулся, подбирая самый неудобь понятный язык) — по-венгерски. Было бы так же непонятно — нахмурился окончательно потерявший нить разговора Паштет.
— Ничего подобного! На мадьярском когда говорят — так сами мадьяры не понимают, а я говорю на хорошем немецком правильного гамбургского наречия. Чего непонятного? Святая папская церковь запрещает христианам ростовщичествовать и драть цены втридорога при торговле с христианами, это только иудеям можно. Московиты и новгородцы хоть и не совсем правильные христиане, но и не еретики, потому цену за товар можно набавить только на одну пятидесятую часть. Грешить зря и купцам неохота…
— Купи индульгенцию — буркнул 'Два слова'.
— То на то и выйдет по монетам. Потому когда отгружают товар в пудах в Ревеле или еще где в Московию, то это одно количество пудов. А когда продают в Новгороде или Москве — так оказывается, что пудов за время пути стало ровно вдвое больше. И продают не по пуду, а все сразу — вот и прибыль. И церковные указания не нарушены. Пуд — то в цене прежней остался. Русские пищат, а поделать ничего не могут.
— Так это значит, что не пуды разные, просто обманывают московитов? Говорят, что пуд, а там — половинка? — сообразил Паша.
— Ну да, все просто, как видишь, но все сделано по правилам и закону. И с кидью тоже просто — это расстояние на которое камень кинуть можно. Вот такой примерно — и Хассе показал хлыстиком на камешки у обочины. Странно, что у вас на Шпицбергене таких мер не знают.
— Негде гулять — хмыкнул Шелленберг. Видно было, что ему интересен разговор ихотя тут говорили не о самых двух мужских темах — бабах и начальстве, но ведь и политика — тоже занятие достойное и любопытное.
— А да, остров же, не побегаешь. Но все равно — как — то же меряете?
— В километрах. Это тысяча метров. А метр — на ваши меры — чуть больше, чем три ноги. В смысле — пье — ловко отбрехался парень со Шпицбергена.
— Толково — совсем лаконично признал 'Два слова'
Канонир тоже кивнул. Смотрел на Пауля внимательно, тот даже в седле заерзал.
Попаданцу не понравился такой взгляд, мужик немец толковый еще начнет сопоставлять одно с другим. Лучше пусть сам что рассказывает — и толку больше и польза прямая и думать не сможет. Потому тут же сформировал вполне серьезный вопрос:
— Ты вчера говорил, что татары бывало от голода дохли прямо в набеге. И что татарская конница обьедала крыши ограбляемых ею деревень. Мне как-то не верится, тут слыхал, что татары — как лава от вулкана, как саранча, как кара господня, как казнь египетская — неостановимы и ничерта с ними не делается. Твои слова меня сильно удивили.
— Эхехех — помотал досадливо головой канонир: 'Событие это вполне обычное. Но почему-то мало кто верит, если сам не видел. Если уж точно сказать — справедливо отчасти, так как дохли не только от голода, а по всем причинам. Вот в приграничном сражении орда смяла заслоны и проникла в Московию… Как думаешь — татаровы все одинаковы, или тоже люди?'
Вопрос застал Паштета чуточку врасплох. Вот так — сразу говоря — да, казались ему татары абсолютно одинаковыми юнитами — два коня, лук, стрелы, лысая бритая башка, косые глаза и усишки веревочками. И еще сабля. И гиканье. И набегают кучами. А потом на полном галопе ордой — домой с набитыми мешками и вереницей печальных рабов. Потому он осторожно кивнул головой, хотя сейчас-то почуял какую — то засаду в том, что татары — тоже люди. Люди ведь, бессорно. И что это значит?
— Так раз тоже люди — значит там есть бедные и богатые, родовитые и незнатные. И самые богатые рода берут дорогу на самую богатую местность. Ехать меньше — грабить больше. Голытьба ж нищая вынуждена растекаться туда, куда богатые не пойдут. То есть максимально далеко. И действовать в обстановке неизвестности, причём они и так не жировали. Собирались в поход в долг. Кормились в походе в долг. Под залог и с жирным возвратом долга — сверху трети, а то и половины. Могло так быть, что вернулся с похода и ещё больше должником стал… вот и бежали они, бежали… А силёнок — то маловато. Сами тощие, лошадки некормленые. А расстояния тут у московитов большие. Чаще всего такие находники и гибли зимой. Причём явление достаточно частое. Смерть от недоедания и больших нагрузок от жадности. Силенок у тощих и так мало.
— Как сказать! — несогласно пожал плечами внимательно все слушавший жилистый Шелленберг. Хассе хмыкнул, продолжил речь не обращая внимания на возражение:
— Чаще сначала падали лошади. А добро бросать нельзя — за долги детей продавать придется, а то и последние штаны. Тащили добычу изо всех сил. Сил тех — мало. И все, мордой в снег, откинул ноги. Слыхал от московитов, с кем торговал — лет тридцать тому назад так сдохла на обратном пути треть татаровского войска.
— Зимой зачем? — влез 'Два слова'
— Реки и болота замерзают, дорога во все стороны — свысока ответил Хассе.
— А солому с крыш потому жрали? — догадался Паштет. Услышанное как-то удивило его. Шло вразрез с привычным ощущением.
— Опять ты за свое! Сам суди — взяла татарва село. Кто на что претендовать может? Кому что по чину? У каждой шоблы — свое начальство и ближние люди начальства. Все самое лучшее — им.
— Так положено — подтверждающее кивнул головой Шелленберг.
— Голытьбе в лучшем случае хорошо если долги за содержание в походе списали, за помощь, чтоб никто не сбежал и ликуй, Исайя! А тебе лошадку покормить нечем? Так ты в долг у меня ещё возьми! Неужели не хочешь? — Хассе хищно прищурил глаза, словно он сам — татарский корыстный мурза. Попаданец поежился. Жизнь продолжала поворачиваться к нему своей злой стороной.