Дантес ненавязчиво намекнул взглядом на продолжение банкета. Он уже раскинул по-домашнему руку на спинке скамьи. Серьезное предложение оторвало его от вальяжности, он собрался.
– Мне стоит подумать, мсье, – менять шило на мыло он не желал.
Он привстал, направился к библиотеке, но тут его взгляд направился к полковнику. Полетика снова начислял. Так, ушло чуть менее 250 граммов водки в графине в течение их беседы о политике, о новой железной дороге, о том, что один из них мог лучше придумать гимн, посвященный царю, недавно утвержденный и сочиненный Жуковским.
– К чему эта крылатость, я совершенно с вами согласен, Александр Михайлович. После этих изуверств несчастных декабристов, людей, которые имеют свою точку зрения. Кто в России имеет право не молчать, вы русские? – как мог сформулировал Дантес. – Это великая страна. Когда я сюда ехал, я еще не знал о таких низложениях. С вами опасно связываться, – пошутил Дантес.
Полетика молчал, отчасти француз был прав, и, если и был он, Полетика, словоохотлив, как и Дантес, не стал бы с ним так откровенничать. Француз в действительности уважал Россию такую, как независимую державу, его родина сама переместилась, что называется, из рук в руки, и лишь по венскому соглашению после поражения французов под Москвой страна приняла статус королевства. Конечно, Полетика где-то не соглашался со словами поручика Нидерландов, но тот был для него интересным собеседником, не более, и в противоестественной речи о монархии не уличал в нем бунтовщика, он способен разве что на дебош, считал полковник, но тихий.
– Царь имеет право на все, мой дорогой друг, – он разлил водки и передал чарку гостю, – но, главное, он царь, а мы служим России.
Он поднял перед Дантесом стопку, тот повторил за ним, они выпили. В это время в комнате для приема гостей уже находилась в ожидании Наталья Пушкина, Идалия оставила ее на мгновение, выйдя по делам. Гостья была уже воодушевлена заботой о новом наряде кузины.
– Душновато у вас, Александр Михайлович, – заметил Дантес.
Приоткрытая форточка никак не выветривала запах табака, появившийся из-за затяжного курения хозяина. Полетика употреблял здесь сигары только лишь по случаю.
– Позвольте, выйдем в гостиную, барон, – рукой полковник указал на дверь, желая облегчить состояние гостя.
Дантес улучил момент, чтобы тут же скрыться от ядовитого запаха. Сам Жорж Дантес, изредка бывая в доме Полетика, однажды лишь повстречал там Гончарову Екатерину, сестру Натальи Николаевны, приятный лик Пушкиной более очаровал Дантеса, но внимание он обратил на ее младшую сестру, поскольку переключившись на ее младшую сестру, мог чаще бывать в доме Пушкина, встречая и радуясь образу Наталии, видя уверенный рассудительный нрав и умный взгляд светской особы царского дворцового приближения. Он любил ее и желал быть с ней. Сам Пушкин для Дантеса был простоватым человеком, как казалось ему ошибочно. Взаимность была так же ложна, отношение к нему у Натальи Николаевны носило, скорее, дружеский характер, чем страстный. Тем самым Жорж Дантес обманывал сам себя и, встречая от Наталии Николаевны манящие взгляды, ошибался в ее твердых намерениях. Завернув в гостиную, он чувствовал себя как дома, как и во многих домах светского общества, с кем был хорошо знаком.
Редко, однако, появлялся у Жуковского, тот был человек, к которому он имел стеснение.
Как перед его взором стояла та, о которой он если не грезил, но желал иметь в объятиях. Состояние легкого опьянения было как раз кстати.
– Богиня! – прошептал Дантес. – Наталья Николаевна!
Он ринулся к ней, застыв перед ней, словно боясь дотронуться.
– Я у ваших ног! – он встал на колено, взирая снизу к ее лицу, но тут же вскочил.
– Не стану вашим посмешищем, – водка гуляла в нем, – я люблю вас! И если желаете, я буду стреляться из-за вас!
Тут Дантес вспомнил о пистолете в комнате Полетика на столе, ровно уложенном в наборе для дуэли.
Дуэли были запрещены, и у полковника оружие находилось разве как сувенир. Экземпляр тех лет, когда по любому поводу нижние чины пехотных полков желали высказаться при помощи оружия, отмечая тем самым обиду в том или ином направлении. Дантес, оставив Пушкину одну, ворвавшись в кабинет полковника, взяв пистолет, вернулся в гостиную.
– Вот! – Дантес не думал, заряжен ли был пистолет.
Он поставил дуло к виску. Наталья Николаевна была ошарашена его поведением, она не знала, что ответить глупцу. На оживление в доме поинтересовалась маленькая Елизабет, дочь Идалии Полетики, она следовала из своей комнаты в поисках матери. Идалия в это время хлопотала в поисках нарядов, причем ее план свести своего друга с женой наглого поэта не ожидал маневренности обожателя. Юная Елизавета Александровна Полетика, заметив приоткрытую дверь, поинтересовалась в тот момент, когда поручик решил стреляться. Она закричала:
– М-а-а маменька!
Тут же заспешили в гостиную домочадцы.
Уличенного за своей мнительной выходкой поручика тут же осенило новым проявлением, воодушевленный алкоголем, он продолжал.
– Натали! Натали, я влюблен в вас! Моя жизнь, кажется, теряет смысл. Вы прекрасны!
В дверях столпились домочадцы. Дантес протянул руки к жене поэта, пытался поцеловать Пушкину. Женщина, однако, не могла противиться действиям француза и допустила целовать себя.
– Ну и каково это – обнимать Наталью Николаевну? – Полетика на самом деле хотела сказать, каково это – обнимать чужую жену, подразумевая известную личность Пушкина.
Два состояния было у Натальи Пушкиной: измена на виду у людей общества, что являлось порочащими действиями, и то, что попахивало скандалом вокруг самого поэта. Полетика невзлюбила поэта за холодное его к ней отношение, даже смеющееся над ее личностью, как казалось ей. Конечно, невдомек ее логика для самого Пушкина, мысли которого были заняты творческим наваждением. Отчасти неожиданно было видеть свою сестру в таком положении, и только. Но происшествие не прошло даром: уличенный в домогательстве поручик был немедленно зафиксирован любительницей интриг. Девочку увели, тут же в проеме дверей появился хозяин дома. Для него была забавна выходка поручика, он промолчал. Натали Николаевна тут же поспешила покинуть дом Полетиков.
– Уж, голубушка, ты не расстраивайся, не вышло бы у него свое дело, видишь, он пьян, – успокаивала Идалия кузину.
– Глаша, проводи Наталью Николаевну, – поспешила сказать она гувернантке.
Та наскоро оделась и вышла вслед за Пушкиной. Вернувшись в комнату, Идалия Григорьевна торжествовала, но не подавала вида. Скандал обеспечен. Пушкин – рогоносец. И что явно ожидала она – развод, возможно, Натали в скором времени станет Дантес и только. Но дочь португальской красавицы, незаконно урожденная Идалия де Обертей, даже не предполагала о дальнейшей сложности этого происшествия.
– Что же вы, Жорж Шарль, голубчик, – обратилась она к гостю.
Дантес, уже успокоившись, развалился в кресле. Но следующую чарку он не осмелился спросить у полковника. Но Полетика был умным, имея чин коллежского советника. Махнув рукой, он как бы пригласил его в апартаменты. Понимая состояние положения, Дантес рассчитывал на взаимопонимание мужчины. Однако когда он появился в комнате полковника, тот встретил его сухо.
Супротив этого он сделал удивленное лицо.
– Вы достигли апогея, барон… – сказал он.
– Позвольте выйти вон? – спросил учтивый барон де Геккерн, приняв шутку полковника за издевку.
Дантес поспешил убраться. Но этот случай был не его. Александр Михайлович, питавший уважение к Пушкину, не желая вовлекаться в чужие семейные дела, не стал останавливать поручика, позвав колокольчиком служанку.
– Барон соизволит уходить, – сказал он, так и не придумав, как задержать кавалергарда.
В прихожей с гувернанткой, одевавшей его, остановила Полетика.
– Вы уходите? – удивленно спросила Идалия Полетика.
Она появилась из детской. Юный Александр просил успокоения, ему был необходим сон после паники и крика сестры. Она жалела, что случай произошел в семейном доме, но восторжествовала более яркому свиданию, теперь надо было придумать следующие действия, чтобы разнести новость.
– Да, Идалия Григорьевна, всего наилучшего, – собирался с мыслями Дантес, коверкая слова.
– Не спешите, у меня к вам очень серьезный разговор, – пыталась она его остановить.
Однако Дантес все же, замешкав, отказался от приглашения и покинул дом. Впоследствии не прошло и двух дней, как барон Геккерн получает анонимное письмо от Идалии Полетики на французском:
«Достопочтимый чрезвычайный посланник министр императорского двора барон Луи ван Геккерн ван Беверваард. Довожу до вашего сведения, что ваш подопечный Жорж Карл де Геккерн д'Антес бездумно отнесся к Наталии Николаевне Пушкиной в доме Полетика, что об этом будет объявлено ее мужу, в дальнейшем чтобы такие действия не поступали более из-за нестерпимого характера вашего подопечного».
Получив письмо от неизвестного автора уже сам Геккерн, однако, смолчав перед приемным сыном, в скором времени бросился к дому российских аристократов, но тут же остановился, найдя идею в своих мыслях. Он вспомнил об одном знакомом.
Луи Геккерн, недолго думая после анонимного письма, а это было четыре часа дня, спешно оделся.
– К ужину не буду, – крикнул он появившейся служанке.
Еще раз убедившись, что Дантеса в его комнате не было, застегиваясь на ходу, слетел с лестницы, едва хватаясь за широкие перила. Тут же отыскав повозку, он направился к Каменному мосту. Там в одном из доходных домов остановился его юный друг – неудавшийся паж Петр Долгоруков.
На съемной квартире Долгорукова в комнате было светло от ярких свечей. Постучав три раза по особому коду, Геккерн встретил на пороге Ивана Гагарина, двадцати трех лет камер-юнкера, служившего при канцелярии иностранных дел, в меблированной комнате с мебелью под прокат, весьма соответствующей домашней обстановке.
– Это что?.. Это кто мне подсунул? – по-русски выговаривал Геккерн, не раздеваясь. Иван предложил ему снять верхнюю одежду, заботливо ему помогая.