И третий документ — зашифрованное письмо в Стокгольм. Одна из трех фотокопий, снятых по приказу Остера с оригинала, лежала в этой папке. Вторая была у дешифровщиков, третья — у Канариса.
Мало, очень мало для того, чтобы крепко держать в руках Эккерта. А это сейчас очень нужно Остеру. Очень.
Англичане, конечно, потребуют программу. Они всегда были буквоедами. Придется передать им меморандум, написанный Остером собственноручно еще в середине 1939 года. Тогда, правда, положение было гораздо лучше, чем теперь.
Остер достал из тайника три странички, сколотые скрепкой, и прочитал два первых абзаца: «На рассвете войска (9-й пехотный полк в Потсдаме, 3-й артиллерийский полк во Франкфурте-на-Одере, 15-й танковый полк в Загане) окружают правительственный квартал в Берлине и занимают важнейшие учреждения. Всех ведущих деятелей государства и нацистской партии арестуют и передадут для осуждения специальным военным судом. Сразу же провозглашается чрезвычайное положение в стране и публикуется прокламация, сообщающая, что правление взяла на себя имперская директория во главе с генерал-полковником Беком.
В прокламациях нужно сообщить, что вермахт успел сорвать план путча продажных партийных кругов и взял власть в свои руки. Фюрер якобы об этом извещен и одобрил эту меру, но он сейчас болен и отказался от выполнения своих обязанностей».
Ах, как давно это было написано. Теперь адмирал требует выполнения другой программы, более умеренной. Гестапо и весь аппарат нацистской партии должны были остаться на месте. Следовало лишить Гитлера полномочий главнокомандующего, оставив за ним лишь политические функции, и передать войска СС под контроль армии. Он надеялся поиграть с диктатором так, как пару столетий назад французские дворяне играли в бунты со своим королем, добиваясь таким образом новых милостей и чинов. Он знает, что Остер смотрит по-другому на все эти проблемы, но предпочитает сохранить за собой на всякий случай надежду на спасение. Его вариант совсем невинен по сравнению с планом Остера, предусматривающим в случае необходимости совместные действия с англичанами. Да, с англичанами, с американцами, с кем угодно, но только против большевизма.
Сейчас все нити заговора сосредоточены в руках Остера. Он как бы начальник штаба при несуществующем руководителе. Руководитель появится потом, когда вырисуется возможность для него оказаться победителем. А сейчас должен быть исполнитель.
В его руках, руках Остера, немалая сила. Абвер располагает тремя тысячами офицеров, собственным полком «Бранденбург». Однако этого мало для того чтобы повернуть события в свою пользу. Ближайший из помощников Остера пастор Бонзефер еще летом связался в Стокгольме с британским епископом Беллом и завел с ним откровенный разговор. Остер надеялся, что после этого англичане смелее пойдут на расширение контактов, но, видимо, Черчилль считал все это игрой абвера, направленной на дезинформацию британской разведки. И вот еще один шанс — Эккерт.
Зазуммерил телефон. Остер поднял трубку. Дежурный офицер сообщил о том, что к полковнику просится сотрудник Верховного командования вермахта Гельмут Гроскурт. Остер приказал пропустить. Гроскурт — самый преданный и самый проверенный единомышленник Остера. Он держал свою руку на пульсе всех дел Генштаба. Действовал он смело и вел разговоры со многими десятками офицеров. Это немного пугало Остера, но Гроскурту везло. С чем он пришел сейчас?
Гроскурт быстро вошел в кабинет, приподнял руку для приветствия.
— Беда, Ганс…
— Что случилось?
— Этот старый осел Браухич отправляет меня в войска командовать батальоном. Он заявил, что у меня с ним нет контакта… Каково?
Остер обхватил руками голову. Гроскурт должен был в нужный момент посвятить Браухича в планы заговорщиков. Он был единственным человеком из окружения Остера, имеющим доступ к главнокомандующему вермахтом. Перевод Гроскурта в войска означал еще один провал.
— Что будем делать, Ганс? — спросил Гроскурт, мокрым платком вытирая вспотевшую лысую голову. — Я думаю, это дело СС. На одной из вечеринок в Цоссене я возмущался расправами эсэсовцев. Через два дня была встреча Браухича с Гиммлером. И вот сегодня — этот приказ. Браухич отказался встретиться со мной. Он велел не допускать меня к нему.
Остер молчал. Гроскурт постоял с минуту, запахнул плащ.
— Я уезжаю, Ганс. Я получил назначение в Польшу. Это разжалование… Мне, майору, командовавшему батальоном за шесть лет до назначения в ОКХ, — и вдруг снова батальон. Я в бешенстве, Ганс…
Остер положил ему руку на плечо.
— Это печально, Гельмут… Но у меня скоро будет удача. Я напал на верный след. И ты можешь быть уверен, что в «день икс» ты будешь здесь. Я позабочусь об этом… А сейчас езжай и не беспокойся. Ты ведь едешь не на западный фронт…
Гроскурт надел фуражку, откозырял Остеру. Медленно вышел из кабинета. Полковник подошел к окну. Город был затемнен, машины с синим светом бесшумно скользили по притихшим улицам. Где-то около Потсдама по небу шарили бледные щупальца прожекторов.
О чем думал сейчас Ганс Остер, начальник отдела «Цет» абвера, ведавший всеми личными делами абвера и трехсоттысячной картотекой разведки? О том, что ему, привыкшему с детства почитать кайзера, всю жизнь имевшему репутацию консерватора до мозга костей, приходится служить бывшему ефрейтору? Мало того, ему приходится планировать операции против естественных союзников Германии — англичан, вместо того чтобы искать врага на Востоке. В этот вечер он считал себя несчастным.
Зазвонил городской телефон. Громко, пронзительно. Остер не спеша подошел, снял трубку. Далекий незнакомый голос спросил:
— Это вы, Остер?
Получив подтверждение, человек на том конце провода сказал:
— Мы с вами сегодня приятно беседовали в Тиргар-тене. Вы дали мне свой телефон. Я обещал вам позвонить через несколько дней, но обстоятельства складываются так, что нашу встречу необходимо устроить сегодня…
Эккерт… Неужто он уже связался с Лондоном?
— Я готов… — Остер глянул на часы: половина десятого. — Где мы увидимся?
Эккерт подумал.
— Я подъеду за вами. Вы ведь знаете мою машину?
Эккерт мерил шагами пустые гулкие комнаты. Кабинета не хватало, и он спустился вниз, в гостиную. Присел у рояля, попытался сыграть ноктюрн Шопена… Пальцы были непослушными. Включил приемник: один из любимцев Геббельса доктор Краузе читал очередную статью своего шефа в «Фелькишер беобахтер». Материал был посвящен войне против судоходства Англии. Торжествующим голосом Краузе сообщил цифры английских потерь в октябре: 63 судна общим тоннажем в 352 тысячи 407 тонн. Эккерт выключил приемник.
Что делать с сыном? Эккерту хотелось верить в то, что Виталий понял цену своей ошибки тогда, двадцать лет назад. Но он уже отнюдь не мальчик. Что он делал эти двадцать лет? Какие дела у него в эмигрантском активе? Можно ли ему доверить дело? А может быть, гестапо уже в курсе всех дел и пошло на иезуитский опыт? Вряд ли… Тогда ему не поручали бы важных дел… А ведь именно сегодня ему принесли сведения о последнем самолете Мессершмитта, о его вооружении и тактико-технических данных.
Нет, надо поговорить с сыном. Надо узнать о нем все и тогда решать. А решать нужно сейчас, пока сослуживцы не заметили его отсутствия. Сейчас… Ведь все они там, в «Новом слове», завербованы гестапо. Кто-либо пронюхает — и тогда…
Эккерт накинул на плечи плащ и вышел во двор. Дождик все еще моросил. Блестели плиты тротуара. Ветер теребил жухлые листочки, которые еще держались на мокрых скользких ветвях. Уже темнело. Заглядывая в окна домов, где уже начали зажигать свет, прошел дежурный шуцман. Он стучал в стекла и строго сообщал испуганным хозяевам о том, что сегодня ожидается налет англичан, так что окна должны быть затемнены. Козырнув Эккерту, шуцман прошел дальше, попыхивая сигаретой, запрятанной в рукав.
В гараже кто-то стучал по железу. Эккерт заглянул туда. Пауль, сняв куртку, копался в моторе. Увидев шефа, выпрямился.
— Он там? — спросил Эккерт, кивнув на пристройку.
Пауль протянул ключ.
— Я его закрыл. Вы хотите с ним поговорить?
Эккерт глянул ему в глаза.
— Да, Пауль… Это мой сын, я не могу иначе.
Пауль хмуро потупился.
— Я ему не верю.
Эккерт видел его упрямые глаза: в конце концов, это ведь не только его, Эккерта, дело. Это касается и Пауля, всех, кто связан с Эккертом общими целями. Пауль вправе требовать от него осторожности…
Эккерт легонько коснулся руки Пауля.
— Не беспокойся… Я все понимаю. Но и у отца есть право попытаться спасти сына… Я обещаю тебе, что сделаю все как надо…
Дверь открывалась с трудом. У Пауля замок с секретом. Чужой не откроет. Когда Эккерт вошел в комнату, сын сидел на койке и настороженно смотрел на него.
— Это вы? — с облегчением вздохнул он. — Я думал, это ваш телохранитель… Я почему-то очень боюсь его… У него взгляд… такой взгляд…
Эккерт глядел на него во все глаза. Постарел Виталий. Седоватые космы свисают на лицо, щека дергается. Руки не могут найти места.
— Как ваше имя? — сухо спросил Эккерт.
— Виталий… Виталий Гомоненко.
— Вы называли другую фамилию.
— Гоман. Это сокращенно. Немцы не понимают русских фамилий. Здесь, в Берлине, меня так называют. Но я — Гомоненко.
— Расскажите о себе…
Сын вопросительно глянул на него. Эккерт пояснил:
— Я хочу знать о вас все. С самого начала…
Виталий сложил руки на коленях.
— Хорошо… Но зачем вам это нужно?
— Не разговаривайте попусту. Я жду.
Сын внимательно посмотрел на него, словно пытаясь проникнуть в глубину его мыслей.
— Родился и жил в Харькове. Потом с семьей переехали в Крым. Там учился в гимназии. Потом вновь вернулись в Харьков. Отец был кадровым офицером Русской армии. Родом он из Поволжья… Когда началась Русско-германская война, он воевал под Перемышлем в армии Брусилова. Я не знал, что уже тогда он был членом партии большевиков. Я ушел в белую армию, а потом узнал, что он комиссар у красных…