озьмет и не поддастся панике, не начнет искать убежища… Все должно быть как обычно. И никакой суеты. Никакой.
Он спокойно вышел из министерства. Медленно пошел по улице к Тиргартену. Недалеко от германского Военного министерства на Бендлерштрассе, около берлинского небоскреба «Шеллхауз», колыхались знамена: питомцы эсэсовской школы в Борлин-Лихтенфельде показывали берлинцам свою строевую подготовку. Здоровенные громилы в черных мундирах, громыхая тяжелым шагом по мостовой, нестройно рявкали на мотив известной немецкой детской песенки:
Негритята в Африке
В один голос поют:
Хотим быть немецкими неграми,
Хотим домой, в рейх…
Редкие прохожие молча проходили мимо. Сочиненная в эсэсовских казармах песенка должна была показать всему миру еще раз твердую убежденность Германии в конечном торжестве рейха и уверенность в том, что бывшие германские колонии в Африке будут отторгнуты у Англии.
Сколько ни приглядывался Эккерт, он нигде не замечал за собой «хвоста». Недалеко от Тиргартена он зашел в телефонную будку и набрал номер Остера. Полковник откликнулся немедленно:
— Остер у аппарата!
Эккерт сказал:
— Нам надо поговорить, полковник… Вы меня узнали?
— Да! Где вам удобно?
— Я жду вас на площади Виттенберга.
Эккерт ждал Остера минут через двадцать: от Тирпнцуфер до площади Виттенберга можно было добраться именно за столько времени. Однако полковнику, видимо, удалось воспользоваться дежурной машиной, потому что, когда Эккерт подошел к площади, Остер уже медленно прохаживался по тротуару у ресторана.
Увидев Эккерта, он пошел ему навстречу.
— Что случилось, господин советник?
— Может быть, зайдем в ресторан? — спросил Эккерт.
— Не возражаю…
Ресторан на площади Виттенберга был своего рода достопримечательностью германской столицы. Его хозяином был Алоиз Шикльгрубер — сводный брат Гитлера. Множество раз судившийся за подлог и кражи, братец был бельмом на глазу у официальных кругов Берлина, утверждавших легенду о божественном происхождении своего фюрера. Когда фашисты пришли к власти, Алоиз открыл пивной бар на окраине Берлина, а вот теперь смог выбраться в самый центр. Ресторан посещали многие, в основном журналисты, чтобы поглазеть на стоящего за стойкой родственничка бесноватого фюрера.
Он и сейчас был на своем посту, худой, сутулый, с низким дегенеративным лбом и кривой усмешкой на тонких бескровных губах. Оркестр наигрывал дунайские мелодии, и Алоиз охотно отвечал на вопросы клиентов. В огромном зале плавали клубы дыма, ревели голоса подвыпивших нацистов.
Эккерт и Остер сели в углу за пустой столик. В таком шуме можно было поговорить о делах более или менее спокойно. Эккерт, не дожидаясь, пока Остер спросит о причине вызова, сам задал вопрос:
— Как прошла передача?
— Все хорошо, господин советник. А как ваш посланный?
— Спасибо. Все хорошо. У меня к вам просьба, полковник. Сегодня я узнал, что из гестапо в министерство пришло письмо, в котором утверждается, что я работаю на иностранную разведку. Мне, как вы, наверное, догадываетесь, очень хотелось бы знать, о чем идет речь.
Остер пожал плечами.
— Вы переоцениваете мои возможности, господин советник.
Эккерт протянул полковнику коробку с сигарами.
— Отнюдь нет. Ваш сотрудник господин Небе может просто поинтересоваться на Александерплатц… Ведь там знают, что он тоже имеет некоторый интерес к моей судьбе. Все очень просто.
Остер промолчал. Потом глянул на Эккерта.
— Когда вы думаете получить ответ на наши предложения?
Советник поманил пальцем официанта. Тот подошел.
— Вы не откажетесь от пива, полковник? Итак, два пива и две порции сосисок… Если можно, побыстрее…
Официант ушел, и Эккерт протянул зажигалку полковнику.
— Я думаю, это будет скоро. А вы волнуетесь, полковник. Вы можете быть спокойны: в случае провала гестапо не узнает о наших с вами отношениях. Это я вам обещаю.
Остер пожал плечами.
— Вы не знаете о том, что ожидает человека, попавшего на Александерплатц.
— Я об этом осведомлен. И неплохо. Поэтому и обещаю вам свое молчание.
— Вы смелый человек, господин советник. Хорошо. Я попытаюсь сегодня же узнать все.
— Благодарю вас. Как я об этом узнаю? Ведь нам не надо больше встречаться, не так ли?
— Да. Вас найдет дома мой человек и устно передаст содержание письма. Он узнает вас в лицо.
Эккерт согласно кивнул. Они замолчали. Потом полковник встал.
— Прошу простить меня, господин советник, мне нужно идти. К сожалению, не смогу составить вам компанию…
Он ушел. Эккерт выждал минуту, положил на стол ассигнацию и тоже встал. Сидеть в ресторане более не было смысла.
На улице начинал моросить дождь. Тускло отсвечивающая покатая спина площади покрылась оспинами. Дождь был холодный, пронизывающий. Завизжал на повороте далекий трамвай. С приглушенными гудками неслись один за другим коричневые «фольксвагены» типа «кэфер», недавно изобретенные и уже запущенные в серию инженером Фердинандом Порше. Всю Германию обошел снимок, на котором фюрер стоял рядом с детищем Порше, с фальшивой, будто приклеенной, улыбкой. И теперь все нацистские бонзы наперегонки пытались обзавестись «кэфером».
Эккерт понимал, что теперь ему необходимо прекратить все встречи. Нужно не дать ни малейшего повода. Нужно ждать. Если в гестапо нет доказательств… Да, но чего испугался Геринг?
Пришлось идти в министерство. По пути он основательно промок. В холле долго причесывал мокрые волосы, разглядывая в огромном зеркале проходящих мимо людей. Мелькнул на лестнице полковник Шмид. Эккерт пошел ему навстречу.
— А, Беппо! Ну, как поживаешь?
Шмид был явно растерян. На лице его отражались все чувства, бушевавшие в душе. Желание проскользнуть мимо Эккерта было таким явным, что советник чуть было не рассмеялся.
— Что с тобой, старина? Ты ведешь себя так, будто должен мне приличную сумму и не хочешь платить. Ну-ка, давай поговорим. — И взял его под руку.
Беппо чувствовал себя будто на раскаленной сковороде. Чем больше людей сейчас видят его в дружеской беседе с Эккертом, тем труднее будет потом ему доказать, что они почти не были знакомы. А Эккерт не собирался его отпускать.
Гоман с трудом перевернулся на живот, подвинулся к краю топчана. Где-то здесь была привинчена к полу табуретка. Опереться на нее и попытаться встать. Рука в темноте не могла нашарить ничего. Ага, вот она…
Все тело ныло от тупой непроходящей боли. Он потрогал лицо, оно было чужим, бугристым. Каждое касание отдавалось болью. На губах было сухо и солоно.
Как же он мог так глупо попасться? Как не понял, что даже в нейтральной стране он не мог чувствовать себя в безопасности. Ну что, разве он не знал о длинных руках гестапо?
…На теплоход он сел благополучно. Весь путь до Стокгольма просидел у себя в каюте, запершись на замок. Раза два его звали на обед, но он отказался, сославшись на нездоровье. Рано утром он вышел на палубу и не уходил, пока на берег не подали трап…
В отеле «Корона» его ждал номер. Через час после того как он устроился, в дверь кто-то постучал. Вошел невысокий полноватый человек в очках, снял круглую маленькую шляпу.
— Господин Кранке? Очень рад… Лейф Рюдигер, коммивояжер. Как вы доехали?
Он был в неплохом настроении, этот незнакомый Виталию господин Рюдигер.
— Вы голодны? Я так и знал… Ну что ж, пойдемте пообедаем. Здесь, в Швеции, совсем неплохо с продуктами… Вы сможете быстро прийти в себя после германского воздержания…
Он чуть ли не насильно вытащил Виталия из номера.
Обедали в большом полупустом ресторане. Говорили тихо.
— Давайте пакет… — сказал Рюдигер. Виталий протянул ему конверт. Пока справлялись с едой, Рюдигер наметил план действий. После обеда Виталий должен быть в консульстве. Пусть напишет заявление с просьбой вернуть его на родину. Это дело не такое уж быстрое, и пусть он с недельку поживет в гостинице. С деньгами у него как? Неплохо?.. Тем лучше: Все будет хорошо… Семья? Господин Эккерт предложил вариант переброски ее в Швейцарию. Оттуда она будет доставлена на Родину.
— А что меня там ждет? Тюрьма?
Рюдигер строго глянул на него:
— Вы виновны, но Россия вас простит… За вас просили. Этому человеку трудно отказать. Ну а потом, ведь вы сделали выбор? Не так ли?
Виталий кивнул.
— Я хотел бы вас спросить… Господин Эккерт…
Рюдигер улыбнулся:
— Всему свое время, Виталий Иванович, всему свое время.
— Нет, вы мне только скажите, он когда-либо жил в Крыму, Харькове?
Рюдигер подумал секунду, глянул в лицо Виталию.
— Да. Но это, как вы понимаете, надо сейчас же забыть. Пока вы не на Родине…
Они расстались. Через час Виталий пошел в советское консульство.
Формальности закончились быстро. Он заполнил все необходимые бумаги, оставил свой адрес. Шел, думая о том, как с ним распрощались в консульстве. Пожилой седоватый человек, приняв от него бумаги, протянул руку.
— Мы сообщим вам, товарищ Гомоненко… Я думаю, это будет скоро… Ждите.
Товарищ Гомоненко… Непривычно. Немного страшновато… Товарищ Гомоненко. Значит, он уже почти признан Родиной. Не почти, а признан. И все это отец… Как ему трудно там среди чужих! Товарищ Гомоненко… Значит, он скоро может вернуться в Харьков или в Крым. Жить, работать… Он неплохо снимает, и в любой газете ему найдется место. Да что тут говорить… Разве не об этом он мечтал все долгие двадцать лет? И вот теперь все так близко…
Он шел по набережной залива. Было тихо, на каменных парапетах мирно ворковали голуби. Солнце ласково пригревало.
Сзади подошел человек в больших роговых очках, вынул сигарету, потянулся к Виталию.
— Разрешите?
Он спросил по-немецки. Виталий вынул спички, чиркнул. Рядом завизжала тормозами машина. Распахнулась задняя дверца. Курильщик вдруг резко толкнул Виталия к ней. Из машины ему помогали. В одно мгновение Виталий оказался на заднем сиденье между курильщиком и рыжим субъектом в толстом свитере. Машина рванулась и помчалась вперед.