На экране вспыхнули изображения с камер наблюдения, фиксируя каждый угол особняка, каждый участок территории, тщательно продуманной для безопасности. Внутренний двор выглядел безупречно: ровные дорожки из серого камня пересекали идеально подстриженные кусты, тусклый свет дорогих фонарей отражался в стеклянных фасадах, создавая ощущение гармонии и порядка. Но под этим спокойствием скрывалась напряжённость, едва уловимая для постороннего взгляда.
Длинный коридор особняка растянулся во мраке, в его глубине виднелись замершие фигуры охранников, стоявших неподвижно, словно статуи. Они не двигались, но их осанка, чуть напряжённые плечи и сжатые кулаки выдавали внутреннюю готовность к любой угрозе. В воздухе висело ощущение, что они уже не просто наблюдают, а чувствуют нечто неправильное, тревожное, что не укладывалось в их рациональное восприятие.
При входной группе дежурили трое вооружённых людей в чёрной форме: их лица скрывала тень от козырьков, а взгляды метались между мониторами и ночным мраком за пределами ворот. Они держались уверенно: каждый знал своё место, каждый был готов действовать по первому приказу, но даже здесь напряжение становилось ощутимым, как будто сам воздух начинал давить, лишая привычной уверенности.
Всё выглядело так, как должно было выглядеть, но внешний вид не имел значения. То, что приближалось, не зависело от техники, оружия и предосторожностей. Симеон знал это слишком хорошо. Он видел фотографии с места гибели Аурелиуса, изучал отчёты тех, кто сумел пережить ту ночь. Там не нашли тела. Только оплавленные стены, выжженные очертания, следы, оставленные не человеком, а чем—то, что выходило за пределы понимания. Теперь он ждал своей очереди.
Симеон слишком хорошо знал, что случилось с Аурелиусом. Он видел фотографии с места его гибели, изучал отчёты немногих, кто сумел дожить до утра. Они не нашли его тела. Нашли только следы: обугленные стены, расплавленный металл, тёмные отпечатки на полу, напоминающие очертания человека, который когда—то там стоял.
Бежать? Этот вариант он даже не рассматривал, потому что в мире власти бегство означало поражение, а поражение было хуже смерти. Укрепить защиту? Он уже сделал всё возможное: дополнительная охрана, современные системы слежения, протоколы безопасности, проверенные годами. Всё это могло защитить его от предательства, от неудачных попыток переворота, от глупцов, решивших поиграть с ним в войну.
Но то, что приближалось, не поддавалось стандартным методам. Попытаться договориться? Смешно. Миркан не искал выгоды, у него не было цены, он не преследовал цели, которые можно было бы использовать как рычаг давления. Ему нечего было предложить, потому что его противник пришёл не за деньгами или властью, а за возмездием.
Сегодня он просто ждал. И он уже чувствовал, что это не поможет.
В комнате охраны повисло глухое напряжение, сперва незаметное, неуловимое, но с каждой секундой нарастающее, словно невидимая волна медленно поднималась из глубин. Монотонный гул серверов, шелест воздуха из вентиляционных шахт – всё это внезапно показалось охранникам слишком громким, словно звуки исказились, стали резче, тяжелее, приобрели необъяснимый оттенок присутствия чего—то чуждого.
На одном из экранов, где должна была отображаться входная группа, изображение дёрнулось, расплылось в неестественных бликах. Секунду назад оно было чётким, но теперь линии предметов теряли ясность, формы расплывались, будто сквозь объектив прошла дрожащая волна жара.
– Чёрт, у нас опять сбой? – буркнул один из дежурных, поднимаясь с кресла.
Он коснулся панели управления, но та отреагировала с замедленной, странной вялостью. Мониторы погасли на секунду, затем снова вспыхнули, но теперь на экране вместо обычных видеопотоков появилось нечто странное: словно сама картинка дышала, мерцала, становясь то ярче, то тусклее, как пламя свечи в безветренной комнате.
Напарник, высокий мужчина с грубым лицом и бритой головой, оторвался от чашки кофе и нахмурился:
– Камеры?
– Да. – Дежурный прищурился, вглядываясь в размытые силуэты, которые с каждой секундой становились всё более искажёнными. – Такое было вчера, но не так…
Он запнулся: на одном из экранов, который должен был показывать лестничный пролёт, тень на фоне стены двинулась, но её источник оставался вне зоны обзора. Это движение было неправильным – плавным, но неестественным, словно что—то скользило по реальности, чуть изменяя её структуру.
– Кто—то в коридоре? – спросил бритоголовый, тоже уставившись в экран.
Ответа не последовало.
Напряжение в комнате сгустилось, будто воздух стал плотнее, тяжелее, приобрёл вязкость.
Искажения на мониторах теперь напоминали лёгкие волны на поверхности чёрной воды. Формы дверей и стен искривлялись, едва заметно, но мозг улавливал эту неправильность, отказываясь принимать её за сбой техники.
Дежурный снова открыл рот, собираясь сказать что—то об очередных неполадках, но вдруг понял, что не может произнести ни звука.
Гортань сжалась. Рот остался приоткрытым, губы двигались, но звука не было.
Его сердце застучало сильнее.
Рядом напарник, до этого не обращавший внимания на странности коллеги, медленно повернулся и посмотрел на него. В глазах не было понимания, но в них уже поселился страх, мгновенный, инстинктивный, тот, что приходит прежде, чем человек осознаёт, чего именно он боится. Миркан уже был здесь.
Тяжёлые двери особняка не скрипнули, не дрогнули под чьим—то напором, не распахнулись от удара. Они просто перестали существовать как преграда. Границы между тем, что внутри, и тем, что снаружи, исчезли, словно время и пространство утратили для него смысл. Миркан прошёл сквозь них, и реальность чуть дрогнула, будто не в силах вместить его присутствие.
В холле пахло дорогим деревом, кожаными креслами, старым вином, слабым привкусом сигарного дыма, осевшего на шторах. Свет ламп был ровным и мягким, но что—то в этом освещении искажалось – тени растягивались чуть дальше, чем должны были, словно не желали оставаться в своих привычных формах. Воздух был неподвижным, но вместе с тем казался наполненным давлением, напряжённой тишиной, притаившейся перед катастрофой.
Первый охранник, стоявший у лестницы, инстинктивно сделал шаг вперёд, но внезапно осел на колени, крепко вцепившись в голову обеими руками. Его глаза расширились, дыхание стало рваным и прерывистым, будто что—то уничтожало его сознание изнутри. Он пытался заговорить, подать сигнал тревоги, но из его рта не вырвалось ни звука – только глухой, утробный стон, полный отчаяния. Будто он услышал что—то, что никто из живых не должен был слышать.
Второй охранник, стоявший у входа в коридор, почувствовал резкий спазм в руке, едва коснувшись кобуры. Его пальцы судорожно свело, и ладонь резко выгнулась под неестественным углом. Он замер, уставившись на свою собственную кисть, которая больше не принадлежала ему. Перчатка натянулась на скрючившихся пальцах, а суставы под кожей начали двигаться не так, как должны были – будто их сжимала и ломала невидимая сила, изучая предел прочности человеческого тела. Он попытался закричать, но не смог – его голос застрял в горле вместе с разрывающим внутренности ужасом.
Третий охранник, стоявший дальше всех, оказался быстрее остальных. Его рука метнулась к оружию, палец сжался на спусковом крючке, раздался глухой хлопок. Но пуля, вылетевшая из ствола, остановилась в воздухе, зависла между ним и фигурой Миркана, начав дрожать, искажаться, терять форму. Она больше не была металлом, не была объектом, подчинённым физике. Она превратилась в сгусток чёрной, мерцающей пустоты, бесформенной, холодной, жадной. Охранник не успел осознать, что произошло – он только почувствовал что—то тёмное, скользящее по горлу, будто сам воздух сомкнулся вокруг него. Он упал, даже не сделав попытки подняться.
Миркан не спешил.
Он двигался спокойно, плавно, словно сам воздух в особняке подчинялся его шагам, расступался, становился плотнее, подавляя любые звуки, любые мысли. Пространство уже не принадлежало этому дому.
Шторы зашевелились, хотя в особняке не было сквозняков. Тяжёлый шёлк слегка подрагивал, будто по нему провела невидимая рука, оставляя за собой след, который тут же исчезал.
Портрет, висевший на стене, вдруг начал трескаться изнутри. Глаза нарисованного мужчины почернели первыми, затем лак потемнел, потрескался, лицо стало искажаться, будто пытаясь изменить выражение, но застывая в нелепой агонии.
Зеркала, украшавшие стены холла, перестали отражать пространство. Они больше не фиксировали свет, не передавали очертания предметов, не показывали ничего, кроме глубокого, бесконечного мрака. Поверхность их теперь напоминала пустые глазницы, чёрные, затягивающие в себя всё вокруг.
В этот момент Симеон понял, что Миркан уже в здании. Но с этим осознанием пришло нечто большее – необратимое, неизбежное, холодное понимание, что он никогда не был в безопасности.
Двери кабинета разошлись плавно, но в этом движении не было механики, не было слаженной работы скрытых петель или давления воздушного потока. Они просто перестали быть преградой, словно кто—то извлёк их из реальности, оставив зияющий проём. Воздух в комнате задрожал, но не от ветра, не от перемены давления – он словно стал плотнее, тяжелее, будто в него вплели невидимые нити чужого присутствия.
Свет ламп всё ещё освещал полированную поверхность стола, отражался в стеклянных дверцах шкафов, мягко ложился на приглушённые оттенки кожаных кресел. Но это был не тот свет, что горел здесь ещё минуту назад. Он больше не создавал уюта, не грел. Он стал блеклым, будто перестал касаться вещей, лишь подчеркивая их очертания, но не наполняя смыслом.
Миркан вошёл так, как входит тень в уже сгущающуюся темноту, без малейшего колебания воздуха, без привычного звука шагов. Его присутствие не ощущалось физически, но пространство изменилось, будто само помещение осознало, что в него проникло нечто чужеродное, не принадле