Лиза долго не могла избавиться от смутного ощущения тревоги, которое прочно засело где—то внутри, словно едва ощутимый привкус вина, оставленный на губах после слишком долгого глотка. Её мысли вновь и вновь возвращались к разговору демониц, к тому, как они говорили о Дмитрии – спокойно, уверенно, но с нотками сомнения, которые нельзя было не заметить. Они верили, что он один из них, что Лифтаскар забрал его целиком, что он больше не сопротивляется. Но Лиза видела. Она чувствовала.
В его глазах не было той ленивой покорности, которая неизбежно накрывала всех, кто сдавался этому миру, кто позволял ему растворить себя в бесконечном наслаждении. В его взгляде ещё теплилось осознание, скрытое за искусной маской. Дмитрий не принадлежал Лифтаскару. Он только делал вид, что подчинился.
Она не знала, почему это её так задело. Может быть, потому что внутри неё самой ещё оставалось что—то живое, что—то, что не давало раствориться в этом мире полностью. Она пыталась отбросить эту мысль, убедить себя, что ошиблась, что ищет знаки там, где их нет. Но в этом сладком, горячем воздухе Лифтаскара, среди переливов голосов, звуков удовольствия и лёгкого гулкого эха шагов по гладким мраморным полам, её беспокойство только росло.
Она знала, что должна узнать правду.
Вечером, когда мягкий тёмный свет фонарей озарил дворец багряными бликами, она вызвала к себе одну из служанок.
– Тот человек, которого называют Дмитрием. Где он живёт?
Женщина замерла на мгновение, её длинные ресницы дрогнули, губы слегка приоткрылись, словно она собиралась задать встречный вопрос, но затем её глаза приобрели покорное выражение.
– Вы хотите знать его адрес?
Лиза кивнула, наблюдая, как на лице собеседницы мелькнул лёгкий отблеск удивления.
– Конечно, владычица. Вам позволено всё.
В её голосе не было осуждения, только вежливая, чуть лениво—обольстительная мягкость, с которой здесь было принято говорить с Лизой.
– Так где он?
Служанка склонила голову, её взгляд на мгновение задержался на лице Лизы, словно она пыталась разгадать мотив её вопроса, но затем мягко улыбнулась.
– Он живёт в западной части города, в квартале, предназначенном для принятых. Я могу показать вам дорогу или отправить гонца, если вы хотите, чтобы он сам пришёл.
– Нет. Я пойду сама.
Служанка не удивилась. Здесь никто не задавал лишних вопросов.
– Как прикажете, владычица.
Лиза не сказала больше ни слова. Она уже знала, куда идти.
Позже она лежала в роскошном ложе, окружённом мягкими, струящимися тканями, но сон не приходил. Её тело было расслабленным, податливым, полностью принявшим объятия Лифтаскара, но разум оставался чуждым этой реальности, напряжённым, словно натянутая струна. Мысли метались в сознании, сталкивались, отскакивали друг от друга, сплетались в хаотичный узор, в котором звучало одно и то же слово – Дмитрий.
Она видела его перед собой, словно его образ отпечатался в воздухе, врезался в структуру этого мира, в само её сознание. Он жил здесь, растворялся среди подданных Лифтаскара, но она видела его иначе. В его взгляде не было блаженной отрешённости, той бесконечной покорности, которая охватывала всех, кто оставался здесь слишком долго. В его глазах оставалось что—то живое.
Лиза резко поднялась, сбросив с себя покрывало, но, едва встав с ложа, почувствовала, как её накрывает волна жара, проникающая под кожу, заполняющая тело изнутри. Этот мир уже жил в ней, уже претендовал на неё, но в груди разрасталось другое чувство, не поддающееся этой сладкой, липкой неге – тревога, колкая, цепкая, не дающая дышать.
Она вышла из дворца. Её босые ноги мягко ступали по прохладным плитам мостовой. Влажный воздух Лифтаскара был пропитан благовониями, похотливыми запахами, дыханием тел, переплетённых где—то в нишах, на лестницах, в бесчисленных залах удовольствия. В этот час город не спал. Он жил, насыщаясь страстью, разгораясь всё ярче, и в каждой улочке, за каждым занавесом звучали сдавленные стоны, обрывки слов, утонувшие в ритме движений, в шелесте горячей кожи.
Но Лиза больше не видела этого. Она не смотрела по сторонам, не вслушивалась в звуки, не чувствовала ни пряных ароматов, ни дразнящего тепла, ни того сладкого дурмана, который раньше окутывал её, стоило ей сделать шаг в этот город. Её взгляд был направлен вперёд, её разум теперь тянул её к другой цели.
Она должна была найти его. Квартал принятых казался тише. Здесь не было открытых лож, развратных церемоний, всполохов горячего света, прорезающего тьму. Всё здесь было сдержанным, закрытым, почти аскетичным по меркам Лифтаскара. Здесь жили те, кто уже принял этот мир, но не добился привилегий, не стал частью дворцовой роскоши, а лишь существовал в её тени.
Лиза остановилась перед домом, который описала ей служанка. Простая резная дверь, массивная, но невычурная, с узором, который казался слишком земным, слишком привычным для этого места. Её пальцы на мгновение замерли над поверхностью, прежде чем она постучала.
Внутри раздались шаги, глухие, размеренные, исполненные той уверенной неторопливости, которая бывает у людей, привыкших контролировать свои движения. Они приближались медленно, будто сам дом, воздух, стены ждали этой встречи, и в этом напряжённом ожидании время растянулось, стало вязким, словно густая патока, стекающая в узкие проёмы дверных щелей. Лиза не отводила взгляда от двери, её пальцы сжались в едва заметном жесте, словно пытаясь удержаться за последнее ощущение реальности, но оно уже ускользало, оставляя только это приближение.
Дверь медленно, с едва слышным скрипом, отворилась. Дмитрий стоял перед ней, его силуэт казался привычным, но чужим, тёмной тенью, вырезанной на фоне мягкого, багряного света, струящегося из глубины дома. Их взгляды встретились, и в этот миг в груди Лизы что—то сжалось – ощущение, похожее на лёгкий спазм, мгновение узнавания, тревожное, но неотвратимое. Он смотрел на неё молча, будто пытался проникнуть в её мысли, будто знал, что она придёт. Она хотела сказать что—то, но слова застыли в горле: слишком много эмоций, слишком мало уверенности. Она не знала, что скажет ему, не знала, зачем пришла, но чувствовала, что не уйдёт. Уже не сможет.
Глава 24
Дмитрий внимательно всматривался в лицо Пятакова, стараясь уловить в нем знакомые черты, пробивающиеся сквозь перемены, наложенные этим местом. Тот выглядел свежо, даже моложе, чем в реальности. Глубокие носогубные складки разгладились, кожа приобрела здоровый оттенок, а в глазах больше не было следов усталости. Однако что—то в нем чувствовалось не так, как прежде. Эта улыбка – слишком спокойная, слишком самодовольная. В ней не было ни растерянности, ни ощущения утраты, ни даже попытки осознать своё положение. Скорее, наоборот: он будто бы уже давно принял эту реальность, обжился в ней и теперь испытывал искреннее удовлетворение.
Пятаков оглянулся через плечо, затем снова перевел взгляд на Дмитрия, будто ждал от него правильной реакции. Его поза выражала расслабленную уверенность, свойственную человеку, который уже разобрался в устройстве нового мира и сумел вписаться в его правила.
– Здесь гораздо честнее, чем у вас, – продолжил он после небольшой паузы. – У нас ведь всё завязано на иллюзиях. На масках. На красивых словах, которыми прикрывают простую жажду власти. Здесь никто не притворяется. Здесь всё… естественно. Честно.
Он говорил размеренно, не торопясь, словно смакуя каждую мысль. Голос его звучал спокойно, но за этой размеренностью угадывалась тень иного восприятия – глубинного, пропитанного новой философией. Дмитрий слушал, не перебивая. Он не пытался опровергнуть его слова, не делал резких движений, не позволял выражению лица выдавать внутренних сомнений. Ему нужно было понять, насколько глубоко Пятаков погрузился в этот мир и есть ли у него хотя бы слабый проблеск желания вернуться назад.
Пятаков чуть склонил голову набок, внимательно вглядываясь в лицо Дмитрия.
– Не так уж трудно привыкнуть, – задумчиво продолжил он. – Сначала кажется, что всё это – какой—то кошмар, абсурд. Что нельзя вот так просто отказаться от старой жизни и принять новую. Но знаешь, что самое удивительное? В какой—то момент ты понимаешь, что сопротивляться – бессмысленно. Ты перестаёшь искать выход, перестаёшь думать, что кто—то придёт за тобой. И тогда всё становится проще. Намного проще.
Дмитрий хранил молчание. Он видел перед собой не пленника, не жертву обстоятельств. Пятаков не просто принял этот мир – он подчинился ему осознанно, с удовольствием, добровольно, не испытывая ни капли сожаления. И именно это пугало больше всего.
Пятаков чуть подался вперёд, будто хотел быть ближе к собеседнику.
– Думаешь, это ловушка? – усмехнулся он. – Глупости. Это шанс. Чистый, настоящий шанс. Здесь нет прошлого. Нет оков. Всё, что сдерживало тебя там, в том мире, – не более чем тени, давно растаявшие в этой реальности.
Он сделал паузу, словно наслаждаясь сказанным. Дмитрий не ответил, но в его взгляде не было ни одобрения, ни открытого несогласия. Он не мог позволить себе эмоций. Нужно было наблюдать, слушать, вникать – не столько в слова, сколько в подтекст.
Пятаков слегка откинулся назад, скрестил руки на груди и медленно вздохнул.
– Если бы ты знал, как здесь всё устроено… – его голос стал мягче, чуть тише, почти доверительным. – Ты бы уже перестал сопротивляться.
Он говорил так, будто пытался убедить Дмитрия не в правоте своих слов, а в собственной свободе. Как будто ему действительно хотелось, чтобы тот понял, принял, разделил его восприятие.
Дмитрий перевёл взгляд на огни, мерцающие в густом сумраке Лифтаскара. Эти фонари не давали тепла, их свет был чуждым, искусственным, похожим на отблески далёких звёзд, неспособных рассеять мрак. Они очерчивали город, заполняя его краски призрачным сиянием, создавая иллюзию жизни, подчинённой неведомому ритму.
– И кто же установил эти правила? – наконец спросил он.