Подданный замер на мгновение, а затем плавно отступил, освобождая место следующему. Они подходили один за другим, и каждый из них приносил с собой новую волну ощущения, новую вспышку жара, новый импульс энергии, который проникал в неё, отзываясь не только в теле, но и в самой сути её существования.
Толпа дышала единым ритмом, каждый участник ритуала сливался с общей атмосферой, и в этом слиянии чувствовалась их абсолютная принадлежность этому миру. Они не испытывали ни страсти, ни эмоций – они просто выполняли то, ради чего существовали. Их движения были безукоризненно точными, лишёнными случайности, как заранее выверенный механизм. Всё было предрешено, и никто не задавал вопросов.
Дмитрий наблюдал за этим, ощущая, как Лифтаскар пытается проникнуть и в него, охватить его, сделать частью этой среды. Он чувствовал тепло, наполняющее воздух, вибрацию, которая проникала в кровь, стремясь изменить его так же, как она меняла всех остальных. Он видел, как Лиза исчезает – не физически, не буквально, но исчезает как личность, теряя остатки того, кем была. Если он не сделает ничего, она растворится в этом месте, станет его частью, и тогда вернуть её будет невозможно.
Пятаков стоял рядом с троном, наблюдая за происходящим с ледяной самоуверенностью человека, который уже перешагнул черту. Его взгляд был полон удовлетворённого спокойствия – он знал, что Лиза идёт по тому же пути, что прошёл он сам. Он знал, что Дмитрий ничего не сможет сделать, потому что Лифтаскар не оставляет выбора.
Ритуал продолжался, не оставляя ни мгновения для сомнений. Воздух в зале пульсировал, сжимался, становился всё плотнее. Всё здесь жило единственной целью – завершением обряда.
Зал Лифтаскара жил единой волной. Движение тел сливалось в механистичный, чётко отмеренный ритм, который подчёркивал отсутствие воли, мыслей, желания. Здесь не было ни страсти, ни искреннего порыва – лишь жёсткий, выверенный ритуал, лишённый смысла для тех, кто ещё сохранял остатки человеческого сознания. Воздух был густым, он вибрировал от присутствия сотен существ, вовлечённых в процесс не по своей воле, но по самой сути этого мира, где желания подменялись подчинением, а действия – следованием неизменному порядку.
Лиза лежала на тёмном ложе, её кожа поблёскивала в мягком, неверном свете факелов. Она чувствовала, как этот мир проникает в неё, как воля Лифтаскара превращает её тело в центр обряда, в точку, через которую должно пройти каждое из существ, собравшихся здесь. Она не могла сопротивляться, не могла даже думать о сопротивлении. Каждая мысль становилась вязкой, каждая попытка осознать происходящее тонула в плотном, живом пространстве, подчинённом чуждому ритму.
Первый подданный приблизился к ложу, неуклюже взобрался на него. Его лицо было пустым, в глазах не отражалось ничего, кроме серого отблеска окружающего пространства. Когда он опустился рядом, его рука коснулась кожи Лизы – неосторожно, но без эмоций, как будто его движения были продиктованы чем—то иным, чем разум или воля.
Он вошёл в неё.
В этот момент его тело вздрогнуло, а из груди вырвался глухой, животный звук – не стон, не крик удовольствия, а болезненный рёв, как у зверя, получившего смертельный удар. Его спина выгнулась, руки судорожно сжались, глаза закатились, и на мгновение он застыл, замерев в абсолютной неподвижности. Затем, резко дёрнувшись, он вышел, отшатнувшись назад, и упал на колени, тяжело дыша. Всё это длилось несколько мгновений, но казалось бесконечным.
Следующий шагнул вперёд.
Его движения были такими же механическими, такими же отточенными. Лиза чувствовала их приближение ещё до того, как они касались её. Их дыхание, их тени, их подавляющее, нависающее присутствие. Они приходили один за другим, и каждый раз происходило одно и то же: мгновенное, резкое соединение, судорожный рёв, резкий отход назад, как будто их тела не выдерживали напряжения, как будто сам Лифтаскар требовал не наслаждения, а жертвоприношения.
Их лица оставались неизменными. Ни один из них не смотрел на неё, ни один не пытался осознать её присутствие. Они не видели её как личность, не видели даже как женщину – для них она была чем—то иным, чем—то, что существовало вне привычного понимания. Она была ритуалом.
Жар толпы становился ощутимее, словно сам воздух, напитанный этими действиями, наполнялся жаром чужих тел. Пространство колебалось, искажаемое этим циклом, повторяющимся снова и снова. Лиза не могла думать. Её мысли растворялись, её сознание медленно соскальзывало в это состояние, когда мир перестаёт существовать, когда остаётся лишь то, что происходит здесь и сейчас.
Дмитрий смотрел на происходящее, чувствуя, как Лифтаскар давит на него, проникает в его разум, пытается сломить. Он знал, что если позволит себе быть поглощённым этой атмосферой, он потеряет способность сопротивляться. Он видел, как она меняется. Как её дыхание становится рваным, как её тело уже больше не принадлежит ей.
Очередной подданный вошёл в неё.
Очередной рёв, болезненный, хриплый, наполненный чем—то, что невозможно описать словами. Очередной сломанный момент, когда воля Лифтаскара забирала своё. Очередное существо, отступившее, как отступали все до него.
Пятаков наблюдал за всем этим с ледяной отрешённостью, с полным принятием происходящего. Он уже давно перестал видеть в этом что—то чуждое. Для него это было естественным, правильным, неизменным.
Ритуал продолжался.
Дмитрий сделал последний шаг, и мир вокруг стал вязким, словно воздух наполнился невидимой субстанцией, удерживающей его на грани подчинения. Он чувствовал, как магия Лифтаскара врастает в него, прокладывает незримые нити в сознание, вытягивает из него волю, размывает границы между его мыслями и ритмом обряда. Ещё секунда – и он перестанет быть собой, перестанет различать, зачем он здесь, зачем продолжает бороться.
Но внутри него оставалась последняя грань сопротивления, последняя черта, отделяющая его сознание от полного растворения в чужой воле.
Всё его существо ощущало Лизу, её присутствие было последним якорем, удерживающим его от погружения в тёмную бездну Лифтаскара.
Когда он вошёл в неё, мир содрогнулся. Давление, охватывающее его сознание, вспыхнуло ослепляющим жаром, волна ритуальной энергии сжалась вокруг них, словно захлопнулась ловушка, из которой нет выхода. Лифтаскар принял его, принял как часть себя, как нового носителя его воли, как ещё одного, кто должен раствориться, кто не будет бороться, кто станет лишь механизмом, выполняющим предназначенное.
Но Дмитрий не позволил этому случиться.
Он чувствовал Лизу – не просто её тело, но её сущность, её страх, спрятанный за иллюзией подчинения. Её сердце билось слишком ровно, её дыхание было слишком поверхностным, её глаза оставались полуприкрытыми, погружёнными в состояние, где сознание уже не принадлежит себе. Он видел, что она уже почти потеряна. Он чувствовал, что если сейчас что—то не изменить, Лиза перестанет быть собой.
И в этот момент всё стало ясно.
Ритуал не просто подчинял её. Он переписывал её волю, делал её частью системы, отнимал прошлое, забирал у неё право на себя, превращая в сосуд, который наполнит собой этот мир.
Если он не сделает этого сейчас, он никогда её не вернёт.
Его пальцы, до этого напряжённые, скользнули к спрятанному под одеждой амулету. Камень в центре был холодным, но под кожей уже чувствовалась скрытая мощь, скрытая энергия, дремавшая внутри него, ожидавшая момента, когда её вызовут к жизни.
Дмитрий стиснул амулет в руке, чувствуя, как сконцентрированная сила оживает под его пальцами, готовая вырваться наружу.
Пространство словно застыло, мгновение вытянулось, приглушая все звуки, как перед сокрушительным ударом.
Тёмное пространство зала словно вздрогнуло, будто мир сам осознал угрозу, будто Лифтаскар почувствовал, что что—то идёт не так.
Дмитрий стиснул зубы и прошептал кодовое слово:
– Возвращение.
Амулет вспыхнул. Оперативник из триста второго ощутил, как энергия вырвалась из камня, как его ладонь запылала, как тепло окутало его руку, распространяясь по телу, расходясь в стороны волнами, разрывающими магические узы, впившиеся в его сознание.
Лиза вздрогнула.
Её глаза раскрылись шире, в них мелькнуло что—то, чего там не было всё это время – осознание, боль, страх. Она дышала тяжело, её губы дрогнули, и Дмитрий увидел, что она пытается что—то сказать.
Но Лифтаскар не отпускал. Пространство вокруг содрогнулось.
Вибрация, неслышимая, но ощущаемая на уровне крови, разлетелась по залу. Всё сущее, весь воздух, свет, стены, ритуальные конструкции – всё сотряслось в едином напряжении, в осознании угрозы.
Магическая энергия, сконцентрированная в амулете, начала закручиваться, растекаться спиралью. Свет его становился ярче, ослепительнее, жёг ладонь, вырывался наружу. Лифтаскар сопротивлялся.
Воздух наполнился треском, похожим на рвущуюся ткань, но не на слух – это происходило в самой структуре пространства. Демонический похотливый мир пытался удержать их, пытался вжать обратно, не отпустить, удержать в себе, не позволить нарушить ритуал.
Но амулет уже пробил завесу. Поток света взметнулся вверх, прорезая плоть тьмы. Зал содрогнулся от взрыва магической силы, демоницы отпрянули, а ритуальные фигуры замерли, словно почувствовав непоправимое.
Энергия амулета охватила не только Лизу и Дмитрия, но и тех, кто находился рядом. Пятаков, стоявший недалеко, оказался втянут в эпицентр вспышки. Он не сопротивлялся. Он даже не осознавал, что происходит, – его тело поддалось силе, и он исчез вместе с ними.
Из глубин Лифтаскара раздался первобытный рёв, наполненный гневом и отчаянием, словно сам мир осознал свою неизбежную потерю. Но было уже поздно. Разрыв пространства схлопнулся, и они исчезли.
Вспышка света, вырвавшаяся из амулета, разорвала ткань пространства, оставляя в воздухе след из трескучих разрядов магической энергии. Пространство содрогнулось, скользнуло вбок, словно сам Лифтаскар был живым существом, которому внезапно нанесли смертельную рану. Дмитрий, Лиза и Пятаков исчезли в этом сияющем разломе, вырванные силой, противостоящей самой природе этого мира. Их силуэты растворились в пылающем вихре, оставляя за собой лишь едва заметные разрывы, гаснущие один за другим, пока наконец в зале не осталась только пустота, наполненная треском разрушающихся магических цепей.