– Поздравляю, товарищи. Операция завершена.
Слова прозвучали размеренно, без малейшего оттенка торжественности. Он не собирался никого благодарить, не считал нужным выражать признательность за выполненную работу. Сообщение было простым и окончательным – всё завершено, подведены итоги, поставлены финальные штампы на документах, и теперь им оставалось только принять это.
Варвара нахмурилась, едва уловив формальность в его голосе. Слишком безличное заявление, словно речь шла не о реальных событиях, а о простом завершении бюрократического процесса. Она не сомневалась, что для Белоусова и чиновника, сидевшего рядом с ним, их борьба против секты Лифтаскара была именно таким – серией протоколов, отчётов, служебных записок, которые теперь аккуратно сложены в архивные папки. Всё, что им пришлось пережить, всё, что они видели, с чем столкнулись – свелось к краткой формулировке: «операция завершена».
Лиза, сидевшая чуть в стороне, резко вскинула голову, и в её голосе прозвучал не сдержанный протест, а почти обвинение:
– Закончена? Разве?
Она не старалась смягчить интонацию, не пыталась спрятать эмоции за маской официального равнодушия, как это делали остальные. Для неё это было не просто дело. Всё, что случилось, изменило её, выжгло в сознании след, который не исчезнет, даже если правительство предпочтёт спрятать его за грифом «СЕКРЕТНО».
Белоусов не выразил ни удивления, ни недовольства её реакцией. Он лишь спокойно перевёл взгляд на чиновника, кивком передавая ему право продолжить. В его движении не было ни раздражения, ни признаков того, что он готов спорить. Он знал, что эмоции не изменят решения, что их недовольство не приведёт к пересмотру итогов. Всё уже решено, и теперь это просто часть истории, которая вскоре перестанет существовать даже в памяти тех, кто её пережил.
Чиновник, до этого державшийся в стороне, медленно откинулся на спинку кресла. Его пальцы, сцепленные в замок, спокойно лежали на колене, а лицо оставалось непроницаемым, словно всё происходящее не имело к нему никакого отношения. Его взгляд был холодным и пустым – таким, каким бывает у людей, привыкших говорить не от себя, а от имени системы, где решения принимаются без участия эмоций, без учета человеческих жизней, сломанных на пути к этим решениям.
Он знал, что сейчас скажет. Знал, что реакция будет предсказуемой, что прозвучат возражения, но это не имело никакого значения. Всё, что они сделали, всё, через что прошли – теперь подлежало не обсуждению, а формальному закреплению. Так работала система, и так должно было быть.
Чиновник коротко кашлянул, отвёл взгляд в сторону, словно выбирая, с чего начать, но в его лице не было ни сомнений, ни попытки смягчить то, что он собирался озвучить. Его голос оставался ровным, без эмоций, будто он не сообщал важную информацию, а просто констатировал ожидаемые последствия.
– Макарий мёртв.
Слова прозвучали буднично, как если бы речь шла о простом служебном инциденте.
– Он скончался в следственном изоляторе. Официальная версия – остановка сердца.
Он сделал небольшую паузу, давая собравшимся возможность осознать сказанное, но по лицу было видно – не ожидал, что кто—то удивится.
Варвара слегка прищурилась. Виталий перестал стучать пальцами по столу. Дмитрий чуть повернул голову, словно что—то пытаясь уловить в интонациях чиновника. Лиза смотрела прямо на говорящего, но в её взгляде не было удивления – скорее, напряжённое ожидание продолжения.
– Его тело кремировали.
Чиновник не стал добавлять деталей. Не сказал, при каких обстоятельствах именно это произошло, не уточнил, кто принимал решение. Всё было сказано ясно: обсуждению не подлежит.
Варвара чуть сжала губы. Всё, что она знала о людях, подобных Макарию, говорило о том, что он не мог просто умереть вот так – без борьбы, без отчаянной попытки избежать конца. Она представила его в камере, человека, который считал себя вершителем судеб, хозяином теневого мира, а в итоге оказался заперт в бетонном пространстве, где его жизнь уже ничего не значила. Возможно, он действительно умер от остановки сердца. Возможно, от страха. Возможно, осознание собственного поражения убило его быстрее, чем могли бы руки тюремных надзирателей.
– Камеры видеонаблюдения в тот момент были отключены из—за технического сбоя.
Чиновник озвучил это так, будто не придавал значения детали, но в комнате на мгновение повисла странная тишина.
Виталий криво усмехнулся:
– Как привычно удобно.
Чиновник не отреагировал. В его глазах читалась полная уверенность в том, что этот вопрос не стоит обсуждать.
– Смерть зафиксирована в три часа ночи.
Он посмотрел на собравшихся, окинул их взглядом, словно оценивая, стоит ли давать дополнительное объяснение. Не увидев возражений, перешёл к следующему пункту.
– Что касается Пятакова, – он слегка сдвинул лежащие перед ним бумаги, медленно перевернул лист: – После возвращения его физическое состояние не вызывает опасений, но психика полностью разрушена.
Эти два слова прозвучали неожиданно тяжело. Он говорил так, будто описывал не конкретного человека, а объект исследования, чей нынешний статус вызывает сомнения.
– Он находится в закрытой психиатрической клинике. Официальный диагноз не раскрывается.
Дмитрий мельком взглянул на Виталия, но тот лишь нахмурился, не отрывая взгляда от чиновника.
– Формально он отправлен в отставку по состоянию здоровья.
Чиновник сделал небольшую паузу, словно проверяя реакцию собравшихся и оценивая, насколько их устраивает его слова, будто проверял, насколько это устраивает присутствующих:
– Правительство предпочитает не комментировать его исчезновение.
– И возвращение, – тихо добавила Варвара.
Чиновник кивнул:
– Формулировка в документах – "резкое ухудшение психического состояния вследствие тяжёлого нервного потрясения".
Лиза нахмурилась:
– Что именно с ним происходит?
Чиновник не спешил с ответом.
– В его сознании Лифтаскар не исчез, – наконец произнёс он. Эти слова прозвучали не просто тревожно. Они были весомыми. – Он не воспринимает реальность, в которой оказался.
Дмитрий медленно провёл ладонью по подбородку, словно что—то обдумывал.
– Он верит, что по—прежнему там?
Чиновник взглянул на него чуть дольше, чем было необходимо.
– Именно.
Варвара убрала руки со стола.
– Что он говорит?
Чиновник чуть повёл плечами, давая понять, что обсуждение этого вопроса не предусмотрено.
– Разговоры с ним ведут специалисты.
– А мы их не ведём, – с сухой уверенностью заключил Виталий, подчёркивая, что их отдел полностью отстранён от общения с Пятаковым.
Специалисты работали с ним в закрытом режиме, и триста второму отделу запрещено было вмешиваться, даже если в их руках находятся ключевые сведения. Это было не просто ограничение – это означало, что им предлагали забыть о его существовании. Под этим скрывался негласный приказ: не задавать вопросов, не интересоваться, не пытаться разобраться. Любая попытка пролить свет на его судьбу наткнулась бы на стену молчания, возведённую не только бюрократией, но и страхом перед тем, что может скрываться за пределами человеческого понимания.
Чиновник не ответил, давая понять, что дальнейшее обсуждение бессмысленно.
Они понимали, что с этим разговором можно сделать многое. Можно углубиться в расспросы, потребовать больше информации, попытаться найти способ встретиться с Пятаковым. Но каждый из них уже знал, чем это закончится.
История этого человека была закрыта. Лифтаскар не отпускает своих. Даже если человек физически возвращается, часть его остаётся там.
А правительство всегда знает, как убрать неудобную правду.
Белоусов медленно выдохнул, провёл ладонью по столу, словно проверяя гладкость поверхности, прежде чем заговорить. Его взгляд последовательно задерживался на каждом из присутствующих, но в нём не было ни сочувствия, ни удовлетворения – только холодная уверенность в своей правоте.
– Правительство не намерено предавать это дело огласке. Всё пойдёт в архив.
Его голос звучал ровно, почти монотонно, без тени сомнения или колебания. Как если бы он говорил о чём—то обыденном, о чём не стоило долго размышлять.
Варвара слегка склонила голову, изучая его лицо, но Белоусов не отвёл взгляд. Она знала этот тон – не оставляющий пространства для дискуссий, не подразумевающий возражений. Её пальцы медленно сжались в кулак, но она промолчала, позволяя говорить другим.
Рядом с ней Дмитрий нахмурился, напряжение проступило в его челюсти, в том, как он чуть подался вперёд, пытаясь уловить хоть малейший намёк на возможность что—то изменить.
– То есть… Всё, что мы сделали, всё, через что мы прошли – просто исчезнет?
В его голосе звучала не только усталость, но и недоумение. Неужели можно стереть всё так легко, будто ничего и не было? Ему казалось, что их борьба, все эти недели, каждая жертва, каждый их шаг должны были хоть что—то значить. Но теперь его вынуждали принять, что всё это окажется в папках, которые никто больше не откроет.
Чиновник, сидевший по левую руку от Белоусова, с лёгким раздражением поправил очки, передвинул стопку документов, раскрыл тонкую папку с записями. Он не спешил отвечать, будто подчёркивая тем самым собственную значимость в этом разговоре.
– Исчезнет. Официально этого не существовало.
Он произнёс это так, словно объяснял очевидное, как будто отсутствие в документах означает отсутствие в реальности. Дмитрий сжал губы, едва заметно покачал головой:
– Но мы—то знаем, что это было.
– Вы знаете. Мы знаем. Но этого недостаточно, чтобы изменить существующую систему, – чиновник закрыл папку, сложив руки на столе. – Есть вещи, о которых не пишут в новостях и не обсуждают в кабинетах. Это – одна из них.
Он говорил уверенно, но без особого интереса. Для него это было просто очередное дело, которому уже нашли место в системе.