Элементы автобиографии в прозе Пимена Карпова
В настоящей главе будут проанализированы несколько ключевых, на наш взгляд, фрагментов повести Пимена Ивановича Карпова (1887–1962) «Верхом на солнце», изданной в 1993 году. «Верхом на солнце» мы будем рассматривать в сопоставлении с другими текстами Карпова – его краткими и обширными автобиографическими повествованиями в письмах, собственно автобиографиями, и повестью-романом «Из глубины», писавшейся с конца 1920 и до середины 1950-х годов и сохранившейся в нескольких редакциях.
За последние годы творчество, литературная судьба и биография Карпова неоднократно оказывались в поле зрения исследователей. Дважды было переиздано самое знаменитое произведение Карпова – роман «Пламень», печатались фрагменты переписки Карпова с Вяч. Ивановым, А. Блоком, А. Белым, В. Брюсовым, В. Розановым и другими литераторами в 1910-е годы, публиковались его «воспоминания» о писателях и стихотворения 1920-х годов. Собственно биография Карпова с возможной тщательностью рассматривалась С. Куняевым в предисловии к изданию в серии «Забытая книга»[99], К. Азадовским во вступительной статье к публикации писем Карпова А. А. Блоку[100] и в нашей статье в словаре «Русские писатели. 1800–1917» (т. И). Все три автора подчеркивали принципиальную недостоверность всех сообщений писателя как о всей своей жизни, так и об отдельных ее эпизодах, но тем не менее каждый раз, выстраивая уже современное биографическое описание, авторы все равно следовали за «показаниями» самого «героя», не делая попытки реконструировать жизненную и даже литературную биографию, игнорируя разновременность, противоречивость часто граничащих с мистификацией утверждений Карпова.
В то же время объективных данных для восстановления по крайней мере дореволюционной биографии писателя (а именно она и является «материалом» для его позднейших книг «Верхом на солнце» и «Из глубины») у нас вполне достаточно, во всяком случае, имеющихся сведений даже больше, чем о многих современниках Карпова, чья биография никогда не считалась не только загадочной, но и недостаточно документированной.
Итак, мы впервые встречаем достоверные сведения о Пимене Карпове в 1908–1909 годах, как об участнике заседаний Религиозно-философского общества в Петербурге. В 1908 году стихи Карпова впервые печатаются в журнале «Весна», вокруг которого завязываются его знакомства с Василием Каменским, Леонидом Андрусоном, Борисом Богомоловым и другими неименитыми авторами, печатавшимися в журнале Николая Шебуева (обстановка в редакции журнала «Весна» достаточно достоверно описана в мемуарах Каменского). Во время регулярных посещений заседаний Религиозно-философского общества завязывается знакомство Карпова с Д. Мережковским, Д. Философовым, В. Розановым. Также к 1909 году относится и знакомство с Блоком, Белым, Вяч. Ивановым, несколько раньше – видимо, в 1908 году – начинается знакомство с А. Скалдиным и фактически тогда же с И. Ясинским и А. Измайловым. Знакомство с Вяч. Ивановым и Мережковскими, очевидно, осуществилось при помощи Вас. Каменского. Вся эта информация легко извлекается из сохранившихся писем Карпова и к Карпову в РГАЛИ, ОР РНБ, ОР РГБ и РО ИРЛИ (ПД). Из этого же источника можно установить, что в Петербурге Карпов принимал участие в деятельности каких-то сектантских или старообрядческих общин и даже приглашал на эти собрания Андрея Белого. В письме Карпова к Белому читаем: «<…> собрание Божьих Работников не состоится, так как заболел пророк. Сегодня я получил письмо от Нечаева, в котором он сообщает об этом мне. Вот это письмо, так что извиняемся перед Вами за беспокойство. Я лично надеюсь Вас видеть в четверг в Академии» (то есть в Обществе ревнителей художественного слова при «Аполлоне». – К.П.) (ОР РГБ. Ф. 25. Карт. 17. Ед. хр. 7. JI. 1).
В конце 1909 года Карпов издал книгу «Говор зорь. Страницы о народе и интеллигенции». В ней он призывал всю интеллигенцию покидать города и заниматься крестьянским трудом, обвинял писателей в тенденциозном изображении крестьянства («сплошь развратным, звероподобным, <…> погромщиком и истязателем»). Особенно доставалось Ф. Сологубу за «Мелкого беса» и М. Кузмину, а тех писателей, в ком Карпов чувствовал симпатию к «народной культуре» – Блока, Мережковского и Вяч. Иванова, – он призывал к созданию «деревенской культуры, которой мог бы пользоваться весь народ». «Говор зорь» вызвал сочувственные отклики А. А. Блока, Д. С. Мережковского, В. В. Розанова и даже Л. Н. Толстого (о последнем свидетельствуют воспоминания В. Г. Малахиевой-Мирович – «Киевская почта» 11 марта 1911 года, и письмо самого Толстого Карпову, опубликованное 17 декабря 1909 года в вечернем выпуске «Биржевых ведомостей»), В то же время Д. Философов в «Русском слове», Д. Бедный и Вяч. Иванов в письме к Карпову возмущались претензией Карпова говорить от лица всего крестьянства. Иванов писал: «<…> Вы для меня <…> не больше выразитель народа, чем Ваш покорнейший слуга…» (письмо опубликовано Н. В. Котрелевым в: Русская мысль. 1990. 6 апр. № 3822. Литературное приложение № 9. С. XII). Утверждение Иванова представляется нам тем более убедительным, что внимательное чтение книги Карпова показывает ее глубокую зависимость прежде всего от соответствующих размышлений о народе, культуре и интеллигенции сочувствовавших Карпову Мережковского, Розанова, Блока и др. Книга Карпова, бесспорно, писалась как ответ на «интеллигентские» чаяния о народе, с которыми Карпов смог хорошо ознакомиться на заседаниях все того же Религиознофилософского общества и в квартирах петербургских литераторов. Удивительно то, с какой охотой многие читатели согласились воспринять идеи Карпова не как вторичные, от интеллигенции почерпнутые, а как исходно «народные». Впрочем, стихи «новокрестьянских» поэтов в 1910-е годы, как правило, представляют собой то же самое исполнение своего рода социального заказа увлекшихся в эти годы новыми «народническими» идеями петербургских символистов, а последними зачастую принимались за чистую монету.
Также к 1909–1910 годам относится и начало формирования Карповым своей «биографии» в точном соответствии с требованиями избранной им литературной позиции. В письмах именитым литераторам он представляет себя выходцем из беднейшей старообрядческой крестьянской семьи, выучившимся грамоте самостоятельно «по вывескам», участвовавшим в крестьянских волнениях 1905–1906 годов, а затем сбежавшим от ареста в Петербург, где он был вынужден работать на обувной фабрике. Вся эта легенда, с небольшими вариациями повторявшаяся в письмах к Блоку, Брюсову, Иванову, Мережковскому и др., не находит, однако, никаких документальных подтверждений. Напротив, плохо согласуется с другими известными фактами. Пропитание в Петербурге Карпов, очевидно, зарабатывал себе газетными корреспонденциями, родной брат «поэта-самоучки» в эти же годы искал места гимназического учителя в нескольких губернских городах (трудно себе представить семью, в особенности старообрядческую, где одному из сыновей дается образование, достаточное для гимназического учителя, а другого не учат даже грамоте!), а описания Карповым своей революционной деятельности в письмах 1910-х годов, в автобиографиях первых послереволюционных лет, а затем в разных редакциях автобиографических книг настолько разнятся, что трудно заподозрить в них реальную подоплеку. Скорее всего мы здесь снова сталкиваемся с заимствованным в петербургских литературных кругах стремлением построить «биографию» как один из главных литературных текстов, соответствующую при этом избранному амплуа крестьянского «поэта-самородка».
Также одним из хорошо усвоенных Карповым уроков литературной жизни начала века было его умение устраивать литературные скандалы. Уже книга «Говор зорь» вызвала именно скандальную реакцию в современной печати (в повести «Верхом на солнце» Карпов несколько раз сглаживает скандалезность реакции на книгу, но описывает зависть к нему писателей, порожденную письмом Толстого, там же цитирует и воспоминания Малахиевой-Мирович об отзыве Толстого, утверждая при этом, что цитирует по памяти. Это тоже неверно – вырезка из воспоминаний хранилась в его альбоме, где он тщательно собирал всю многочисленную скандальную прессу, порождавшуюся его авангардно-модернистскими выходками). Появление же романа «Пламень» осенью 1913 года по количеству восторженных и ругательных газетных и журнальных откликов, пожалуй, перещеголяло эталонно скандальные реакции на «О закрой свои бледные ноги»
В. Брюсова и многочисленные «пощечины общественному вкусу» футуристов. Помимо реакции в печати роман вызвал еще и уголовное преследование: за богохульство и порнографию нераспроданная часть тиража была арестована, а автор привлечен к суду. Характерно при этом, что в многочисленных письмах Карпов в 1914 году уверял своих адресатов, что все абсолютно фантастические сцены и эпизоды из жизни героев романа – крестьян-сектантов – чистейшая правда, и он сам, разумеется, принадлежал какое-то время к описываемой секте «пламенников». Мы, конечно, не можем утверждать, что это ложь, но отмеченное многими рецензентами (в том числе и Блоком) влияние «Серебряного голубя» А. Белого на роман Карпова, несомненно, имело большее значение, чем даже возможные реальные наблюдения автора над сектантами, если таковые все-таки имели место.
В послереволюционных автобиографиях, а затем в «Из глубины» и «Верхом на солнце» сектантско-религиозная линия исчезает и, естественно, усиливается революционная. Не могу здесь не упомянуть двух текстов, под которыми хоть и не стоит подписи Карпова, но они по ряду сообщаемых в них деталей также, несомненно, являются именно «автобиографическими» – это, во-первых, опубликованная в газете «Курская жизнь» в 1917 году биография Карпова как одного из кандидатов в депутаты Учредительного собрания, а также рецензия на книгу стихов «Русский ковчег» 1922 года, где за подписью А. Руднев мы в очередной раз прочитываем поэтическую легенду биографии Карпова, трогательнейшее описание его отношений с Л. Толстым и А. Блоком и т. д.