Я просто искренен. Отчим действительно во многом ошибался. Он ценил Хазаровского как финансиста и дипломата и не замечал его виртуозной способности собирать команду, причем не бояться брать людей ершистых и независимых, вроде моего отца. Или генпрокурора Александра Нагорного. Уж один Нагорный чего стоит! Бывший адвокат, в эпоху императора Страдина — предшественника моего отчима — посвятивший себя борьбе с воровством и коррупцией в среде друзей-приятелей тогдашнего императора и не только их. Сам чуть не загремевший в Психологичсекий центр по сфабрикованным обвинениям.
Хазаровский вызвал его и сказал: «Александр Анатольевич, работайте!»
И Нагорный пошел работать да так, что уровень коррупции в стране за год упал в разы, а Евгений Львович Ройтман — глава системы Психологических центров Кратоса — взмолился не перегружать центры.
«Это не ко мне, это к императору, — сказал Нагорный. — Это Леонид Аркадьевич отправляет в центры. Я бы расстреливал».
«У меня каждый человек на вес золота! — среагировал император. — Так что к Ройтману, к Ройтману. Пусть он сам решает на сколько».
С «абсурдным компромиссом между тессианской системой лечения преступников и традиционным желанием наказывать», на который многие годы жаловался Ройтман, было покончено. Суд теперь устанавливал только виновность или невиновность. Если подсудимого признавали виновным, его отправляли к психологам, которые составляли заключение с выводами о сроке, который им нужен для проведения курса психокоррекции. И нужен ли он вообще. С заключением психологи шли в суд, который мог утвердить срок или отправить человека в другой Психологический Центр или к независимым психологам на экспертизу, если срок казался суду неадекватным.
Хазаровский смог наладить отношения с СБК, во что тоже не верил отчим. Зря не верил. Сотрудников Службы Безопасности Леонид Аркадьевич брал к себе на работу еще на Дарте, во времена Анастасии Павловны. Они сейчас и пошли в гору. Люди оказались компетентные и честные. Других будущий император и не нанимал, еще будучи бизнесменом.
Леонид Аркадьевич смог перетащить на свою сторону даже армию, в это не верил, по-моему, никто. Началось с того, что пиар-служба вытащила откуда-то фотографию сорокалетней давности с изображением молодого лейтенанта в мундире пилота. Служил, в общем. Хотя и лейтенантом, хотя и недолго. А я и не знал, что он летал.
«Летал, — подтвердил мне император, — но, по правде говоря, совершенно не помню, как это делается. Твой отец не даст мне пару уроков как лучший пилот империи?»
Отец, понятно, ничего не имел против.
Пиаром конечно не обошлось. Офицерам, отличившимся в войнах эпохи Данина, отдали особняки, оставшиеся без хозяев и наследников после эпидемии.
Кроме того, император создал некий, вполне приличный и умеренный культ отчима, причем даже не как императора, а как полководца. И вытащил из махдийского плена наших солдат, отдав за каждого по сотне махдийцев.
— Отчим ошибался, — повторил я. — А я никогда никому ни одним словом не обмолвился о его завещании. И не собираюсь.
— Спасибо, — улыбнулся император. — Я знаю, что ты — человек чести. Но и для меня она не пустой звук.
Миниплан бросило в небо с такой скоростью, что нас с Маринкой вжало в кресло, и навстречу метнулись облака.
Но она только улыбнулась.
— Здорово с тобой летать!
— Еще бы! Мой отец — лучший пилот Империи. Или я у него ничему не научился?
И заложил крутой вираж.
— А о чем ты говорил с папой? — спросила она. — Если не секрет, конечно.
— Да все о том же. Просил прощения для моего отца.
— И?
— Глухо. Говорит, не вовремя. Непопулярное решение. Сорвет референдум.
— А! Конечно, непопулярное. В высшей степени.
Я надулся и откинулся в кресле.
Вылез в Сеть посмотреть новости. Кольцо связи потеплело на моем пальце и услужливо развернуло виртуальные утренние газеты. Их иногда весело с Маринкой обсуждать.
Я, наверное, побледнел.
Не знаю, может быть, покраснел от гнева.
— Что ты там нашел? — спросила Маринка.
— Ты представляешь, тут мразь какая-то… Да, ладно, прочитай сама. И я скинул ей ссылку.
Мразь была журналистом и писала о том, что император каждое утро пьет кофе с кокаином.
— Ну, и вранье! — возмутилась Маринка. — Они что считают, что все тессианцы — кокаинисты?
— Да по фигу мне, что они считают! — сказал я. — Леонид Аркадьевич будет в суд подавать?
— Делать ему больше нечего!
— Как это нечего? Это же клевета!
— Ну, понимаешь, у папы принципы. Свобода прессы и все такое.
— Причем тут свобода? Свобода врать?
— Он считает, что, если наказывать за вранье, они будут бояться писать правду. Пуганый же народ. После Страдина особенно.
— Тебе не кажется, что у твоего папы принципы зашкаливают?
— Ну, понимаешь, он хочет чистой победы на референдуме. При свободе прессы. Ему не интересно, когда с ним играют в поддавки. Он не хочет уподобляться тирану Владимиру Страдину, он пришел, чтобы продолжить традиции свободного и справедливого правления Анастасии Великой.
— Угу! А потом напишут, что ты трахаешься со всей университетской группой, а я мастерю взрывчатку в подвале отцовского особняка. Для тессианских террористов! Тоже утремся? Есть свобода и есть преступление. Клевета — это преступление. В конце концов, у императора свои принципы, а у меня свои.
— Вот за это ты мне и нравишься, — сказала Маринка и чмокнула меня в щеку.
Я приказал кольцу связи поставить миниплан на автопилот и обнял Маринку.
— А эту мразь я найду и размажу по стене, — бросил я.
— Не надо. Папа тебя посадит, — сказала Маринка и привлекла к себе.
Снизу к нам неумолимо приближалась посадочная площадка Университета.
Во славу примаверы
— Таких императоров не бывает! — говаривал бывший поэт, а ныне сценарист Никита Олейников, который пригласил меня сегодня на богемную тусовку. Почему-то Никита считает, что мои тексты, которые я ваяю под бренчание на гитаре, чего-то стоят.
— Таких императоров не бывает! — говаривал он. — Леонид Аркадьевич — мифологическое существо. Не отбирает собственность, как Страдин, не указывает судам, не затыкает журналистов (и даже не отстреливает!), не ревнует к талантам, не боится, что его затмят, и при этом не купается в роскоши и не пьет, как Анастасия Павловна. Нет! Не бывает такого! Я когда-нибудь выведу его на чистую воду.
Этот пассаж можно было бы счесть наглой и беззастенчивой лестью, если бы не постоянство вкусов Никиты Савельевича. Даже во времена упомянутого Владимира Страдина Никита держал в красном углу исключительно портреты опального тогда Хазаровского и покойной сильно пившей императрицы. А Страдин красовался у него на внутренней стороне унитаза.
Попытка вывести императора на чистую воду у Никиты уже была.
Дело в том, что Хазаровский терпеть не мог своих портретов в кабинетах чиновников. Увидев — заставлял немедленно снять:
— Вы Кратосу служите, а не мне! И надеюсь, что мы служим одному и тому же!
У Никиты оный портрет висит в его особняке над лестницей. В натуральную величину. Как-то, собрав у себя цвет Кириопольской богемы, Никита Савельевич пригласил и императора.
Хазаровский поднялся по лестнице и застыл перед портретом.
— Никита Савельевич, немедленно снимите!
— Государь, — сказал Олейников, — это частный дом. И вы не имеете права мне указывать. Кого хочу, того и вешаю. Хоть Анри Вальдо!
Император задумался, и, кажется, представил на своем месте моего отца.
И все уже ждали знаменитого «императорского оледенения» с виртуальным инеем, ползущим по стенам.
Но температура не опустилась ниже десяти градусов по Цельсию.
— Вы правы, Никита Савельевич, — сказал Хазаровский. — Извините. Конечно, я не могу вам указывать. Но зачем это? Я — просто кризисный управляющий.
— Меня пока устраивает ваш стиль кризисного управления, — заметил Олейников. — Как только перестанет устраивать — я вас тут же сниму.
— Хорошо, договорились, — кивнул император. — Буду наведываться.
— Ну, что, вывел Хазаровского на чистую воду? — тихо спросил я Олейникова.
— Пока не вывел, — признался тот, — но у нас еще все впереди.
И вот я поднимаюсь по той самой лестнице.
Портрет на месте.
Интересно, а если бы император подал в суд на ту мразь, что написала о кокаине, снял бы Олейников портрет?
Особняк украшен гирляндами цветов и благоухает не хуже императорского сада. Никита Савельевич устраивает прием в честь весны, которую на тессианский манер величает «Примаверой».
Вот и он у балюстрады возле лестницы, над пестрой богемной публикой, толпящейся внизу. В одной руке у него бокал вина, в другой шашлык на шампуре. Никита предпочитает изысканной пище — увесистую. И уже изрядно пьян.
Он огромен: и толст, и высок. Светлая грива волнистых волос падает на плечи. То ли сытый лев, то ли Зевс на пиру. На внушительном теле — нечто белое, подпоясанное золотым шнуром. Наряд сей обладатель величает «хитоном». А я чувствую себя прутиком рядом с бочкой.
Честно говоря, я задавался вопросом, почему бы Никите Савельевичу не похудеть. С биомодераторами (кратко: модами), искусственными симбионтами, живущими в нашей крови, это не представляет проблемы. Небольшая корректировка программы — и через пару месяцев фигура Аполлона. С присущей представителям рода Вальдо наглостью, я даже решился спросить об этом.
— Это мой имидж! — громогласно ответствовал Олейников. — И на хрена? На меня бабы и так вешаются.
И он сделал богатырскими плечами движение, означающее сбрасывание назойливых баб.
— Пачками, — уточнил он.
По-моему, слукавил. Подозреваю, что с его обжорством не в состоянии справиться даже моды последней модели. Для него и шашлык вроде канапе.
И вот шашлык почти грациозно уплывает в одну сторону, бокал в другую. Это Никита Савельевич раскрывает объятия.
— Иди сюда, Артур!