— Если только лицо, тогда с женитьбой и потерпеть можно. Не мчаться к первой встречной панянке. А вот если бы голая…
— Да хоть трижды голая! — возмутился рыцарь. — Я тебе разве о том толкую? Пойми. Чудо лесное, то ли крыса, то ли бобер, — раз! Волосы и кожа с прозеленью у девицы…
— А ты откуда знаешь, что девица? Проверял, что ли? — не выдержал и съехидничал Олешек.
— Ты хоть и шпильман, любезный, а большой пошляк! — скривился Годимир. — Слушай и не перебивай.
— Да я слушаю.
— Вот и слушай.
— Да слушаю я, слушаю.
— Так вот. Больше всего меня клыки беспокоят.
— А я думал… Все! Молчу, молчу.
— Не тот ли вомпер, про которого Пархим толковал?
— То есть инкуб? — посерьезнел Олешек.
— Не инкуб. Инкуб, если ты помнишь, приходит к женщинам. Это может быть лишь суккуб.
— Скажи, пан рыцарь, ты правда в это веришь?
— Эх, хотел бы я не верить…
Шпильман почесал кончик носа. Задумался.
— И ведь не проверишь никак, а?
— Не «акай»… Почему не проверишь? Проверить можно.
— Как?
— Ну, пока не знаю. Следующего сна дождаться, к примеру.
— А может, лучше и проверять не надо? Я бы на твоем месте пошел к… Да хотя бы к святым отцам. Они молитвы почитали бы…
— Пойду. Непременно. Когда до истинной церкви доберусь.
— А к этим? — Олешек кивнул в ту сторону, где, как они помнили, с вечера отдыхали у костра иконоборцы.
— Да ни за что! Еретики! Мне потом еще и за них отмаливаться?
— Как знаешь…
Шпильман пожал плечами. Заглянул в котелок с остатками каши. Потыкал в загустевшее варево ложкой.
— Разогреть, что ли?
— Разогревай, а я пойду с рыцарем знакомиться.
— Не позавтракав?
— А на голодный желудок драться легче, — невесело усмехнулся Годимир.
Он тщательно расправил жак, протер пучком травы сапоги, пятерней пригладил волосы.
— Э, нет, я с тобой. Чтобы шпильман, да такое зрелище пропустил?
Олешек по примеру товарища попытался привести в порядок зипун. Но особо не преуспел. Попробуй-ка выглядеть красиво, когда вот-вот рукав отвалится. Зато он взял цистру. Осмотрел ее подозрительно, подышал на деку, поелозил рукавом. Кивнул удовлетворенно. Готов, мол.
Годимир покачал головой укоризненно:
— А умыться?
— А сам? — Музыкант по-прежнему за словом в карман не лез.
— Куда ж я денусь?
Они спустились к реке.
На узкой полоске между подмытым берегом и кромкой воды плескались, стоя на коленях, иконоборцы. Долгополые одеяния они, понятное дело, не снимали — грех голышом красоваться, — зато рукава закатали едва ли не по плечи. Старший из святош, тот самый, с изможденным лицом, что в корчме Ясей одобрил песню Олешека, сдержанно кивнул рыцарю. Годимир подумал вдруг, что если рыцарь-у-моста не поверит в его благородное происхождение, можно будет сослаться на чернорясых. Но, испытывая внутреннюю, глубинную нелюбовь к противникам основных догматов Веры, он понимал, что прибегнет к этому средству лишь в самом крайнем, безвыходном случае.
А где же Пархим?
Горшечника нигде не было.
Отмель просматривалась на три десятка саженей вправо и влево. Захочешь спрятаться — не выйдет. Тем паче с конем.
Очень странно и удивительно. Куда он мог деваться? Бросил товар, подводу, упряжь…
Ладно, не о Пархиме сейчас думать надо. Не маленький ребенок, найдется.
Годимир зачерпнул полную пригоршню студеной, не прогретой еще солнечными лучами воды и плеснул в лицо. Крякнул. Ожесточенно растер. Зачерпнул еще.
Рядом повизгивал Олешек.
— Ух, хорошо-то как! Ух, прямо жжет!
Вода бодрила и придавала ясности мыслям. Нет лучше средства, чтобы позабыть ночные кошмары.
Напоследок Годимир намочил и пригладил волосы. Сдул брызги с усов. Теперь хоть на бой, хоть на пир идти можно.
У бело-красного шатра их встретил зевающий малый в стеганом гамбезоне[26]. Вздернутый нос и румяные щеки парня — оруженосца по всей видимости — пятнал серый пепел. Не иначе, раздувал угли потухшего за ночь костра.
— Кто такие?
Годимиру уже начал надоедать этот немудреный вопрос. Сколько раз он слышал его только за вчерашний день? Но словинец сдержался и ответил степенно, как и подобает человеку благородной крови:
— Я — рыцарь Годимир герба Косой Крест из Чечевичей. У меня есть дело к твоему пану.
— Рыцарь? — недоверчиво вскинул бровь оруженосец. — Что-то не очень…
— А в лоб? — вкрадчиво поинтересовался словинец.
Парень вздрогнул. Похоже, от слов рыцаря повеяло чем-то до боли ему знакомым. До боли. В первоначальном смысле этого выражения.
Из-за шатра вышел еще один слуга. Докрасна обветренное лицо, седые усы и зачесанные назад волосы. Он вполне мог оказаться приставленным еще с малых лет к будущему бело-красному рыцарю дядькой. Холил, заботился, учил в седле сидеть, с охотничьими псами и соколами обращаться, а позже остался при пане верным, преданным слугой.
Он зарычал на оруженосца:
— Лясы точишь, бездельник? А вода не согрета! Я тебя!..
— Да вот, дядька Жит, — виновато развел руками паренек. — Пришли тут… К пану Тишило, говорят.
— Разберусь. Иди работать!
Пожилой слуга приблизился к Годимиру и Олешеку. Долго рассматривал их, прищурив ясно-голубые, выцветшие с годами почти до белизны глаза. Ну, просто не глядел, а изучал, как хороший кузнец изучает стальную заготовку, которую намеревается превратить в меч. Казалось, не пропустил ни одного пятнышка на одежде, ни единой латки или незаделанной прорехи. Хоть Годимир и считал свою одежду добротной, относительно новой и вполне чистой, ему захотелось спрятаться или прикрыться руками, как прикрываются деревенские девки, купающиеся в пруду после тяжелого дня на жатве, перед глазами парней-охальников, засевших в кустах. А про шпильмана, с его убожеством, которое когда-то звалось зипуном, даже думать не хотелось.
Следует отдать должное наметанному глазу Жита. Он безошибочно определил в Годимире человека не черной крови.
— Так это ты, паныч, к нашему пану Тишило в гости напрашиваешься?
— То есть как это — «напрашиваешься»? — стараясь придать голосу как можно больше холода, проговорил словинец. — Твой пан для чего тут, у моста, поселился?
— Ну, не поселился, а…
— Я спрашиваю, для чего? — загремел Годимир. — Отвечай, холоп! — И уловил краем уха изумленное восклицание шпильмана. Еще бы, таким Олешек его еще не видел.
Но Жит оказался тоже не лыком шит — словинец улыбнулся невольной рифме. Слуга бело-красного рыцаря напрягся, выпрямился, будто кол проглотил, и отчеканил:
— Пан Тишило, герба Конская Голова, коему я уж почитай сорок лет без малого верой и правдой служу, стал у моста, дабы вразумлять излишне гонористых юнцов-рыцарей. Ежели таковые проезжать вздумают, обязаны вызов принять или при всем честном народе пану Тишило в ноги поклониться.
Старый слуга вздернул подбородок. Зыркнул убийственно.
— Ну так зови своего пана. Нашелся такой юнец! — бесшабашно проговорил Годимир, чем поверг Жита в легкое замешательство.
— Да пан Тишило!.. Да ты слыхал, паныч, кто такой пан Тишило герба Конская Голова? Да он такого, как ты… — задохнулся Жит.
— Так зови. Зови!
— Я не пана позову сейчас, а велю слугам тебя взашей гнать!
— Ну, попробуй.
Серые глаза Годимира скрестились с блекло-голубыми слуги. Про себя рыцарь при этом думал: «Бить начнут, главное, попробовать отнять у кого-нибудь оружие. На Олешека надежды никакой. Прогнать его, что ли, от греха? А то ведь покалечат ни за что ни про что…»
— Эй! — закричал Жит. — Ратиш, Бажен! Сюда!!!
— А ну, тихо! — перекрыл слова слуги мощный бас.
Полог шатра откинула в сторону чья-то рука и к пререкающимся подошел невысокий — на полголовы ниже Годимира — крепыш в светло-коричневом жаке со следами потертостей от кольчуги, суконных свободных штанах и остроносых сапогах со шпорами. Пышные каштановые усы свисали едва ли не до ключиц, выдавая в пане уроженца Полесья, страны дремучих лесов, полноводных рек и отважных воинов. Волосы, стриженные в кружок, так же, как и у самого Годимира, — явление вполне обычное для рыцарства по обе стороны от Оресы, — присыпала обильная седина, хоть на вид шляхтичу было немногим больше сорока.
— Что за шум? — пророкотал пан, почесывая шею.
— Пан Тишило, этот нахал… Из юнцов, видать, не по годам прытких… — зачастил сбиваясь Жит. — По усам вижу — словинец… Из хоробровских… Гнать…
— Тихо! Не тарахти! — осадил не в меру зарвавшегося слугу пан Тишило. Не торопясь, с чувством собственного превосходства, оглядел Годимира. — Ты кто таков будешь?
— Я — рыцарь Годимир герба Косой Крест из Чечевичей. Странствую во исполнение обета. Увидел твой шатер, пан Тишило, и пришел с тем, чтобы дать и тебе возможность исполнить свой обет.
Бело-красный рыцарь продолжал ожесточенно чесать шею, пытаясь забраться широкой ладонью в горловой вырез жака.
— Из Чечевичей, говоришь… Знаю, знаю… Это под Бытковым? Так ведь?
— Так.
— Значит, и вправду словинец. Не люблю словинцев.
Годимир пропустил это выпад мимо ушей. Просто стоял и ждал. Ждал, стиснув зубы, пока бело-красный рыцарь выговорится. Иногда, чтобы достичь успеха, приходится проявлять терпения куда больше, чем хочется.
— Слишком умные они, словинцы эти… В особенности южные, — продолжал пан Тишило. Повернулся к Житу. — Так ведь?
Старик истово закивал, рискуя сломать шею от излишнего усердия.
— Как ни встречу эдакого хлюста из-под Хороброва или Быткова, сразу жизни учить меня принимается. А как до дел доходит… Тьфу, и растереть. Так ведь? Что молчишь, пан Косой Крест?
— А что мне сказать? Я ж не жизни учить тебя пришел, пан Тишило. Не знаю, как в Хороброве или Лютове, а у нас в Бытковском воеводстве еще уважать старших не разучились.
— Да? А зачем же ты пришел? — Бело-красный прекратил скрестись и упер руки в бока.