Отсюда отступать к двери будет проще.
— Собратья. — Начал Яков. Он поднялся, окинул всех своим взором. — Мы здесь собрались, ради двух дел. Первое, человек московский нам… Мне письмо привез. Прочту его вам не скрывая, поскольку, мыслю. Касается оно нас всех. А второе дело, нападение…
Федор кашлянул, заворчал что-то под нос, но наткнулся на острый взгляд подьячего и притих.
— Нападение трех казаков, жильцов Федора Шрамова на московского посланника. Вопросы есть?
Стояла тишина.
— Предъяви письмо, посыльный.
Я поднялся, подошел, пробираясь между близко поставленных лавок так, чтобы не задеть собравшихся. Теперь если отступать, то только с боем, прорываться.
Яков принял свиток. Взглянул на печать, кашлянул, поднял на меня взгляд.
Не мной оно писано, подьячий. Что дали, то привез. Содержания не знаю, даже кем составлено, не известно мне. Во взгляде читалось удивление и непонимание. Чего тебе печать не понравилась?
— На печать гляньте. — Показал Яков ее соседу справа, потом слева. — Чтобы вопросов не было.
— Ух… — Федор поднял на меня удивленный взгляд.
— Ломай, не томи. — Это был Григорий.
— Света побольше дайте. — Попросил Яков.
Зажгли еще одну лучину. Подьячий хрустнул сургучом, вскрыл, развернул, быстро пробежал глазами письмо сам. Я, пока все это происходило, вернулся к тому месту, которое занял изначально. К концу стола. Замер там, пристально следя за происходящим.
Яков поднял глаза на меня, вновь опустил к письму.
— Читаю, собратья. — Он кашлянул, набрал в легкие побольше воздуха — Мы, наияснейший и непобедимый Монарх Дмитрий Иванович… — Повисла гробовая тишина. Глаза всех служилых людей буравили меня.
Даже кто сидел боком — развернулись.
Дмитрий? В Москве? Получается, Шуйский еще не на троне? Как же его подьячий царем называл тогда. Хм… Тогда какой же сейчас год, если я такие письма везу? Или я что-то не понимаю? Нет. Здесь дело нечисто. Реакция служилых людей тому доказательство.
Подметные письма, поддельные. Злость накатила на меня, рука сама легла на эфес. Дело нечистое. Опять разгребать за своим прошлым «я».
Яков откашлялся и продолжил, многозначительно.
— Божиею милостию, Цесарь и Великий Князь всея России, и всех Татарских царств и иных многих Московской монархии покорённых областей Государь и Царь повелеваю… = Пауза была короткой, но многозначительной. Даже огоньки от лучин затрепетали в ожидании. — Собрать всех служилых людей и вместе с подателем сего письма ехать в Воронеж и на Дон. Везде речь вести о том, чтобы войско татарское во главе с калгой Джанибек Гереем и мурзами его Арсланом Сулешевым и Кантемиром встречать и пропустить. Никакого вреда крымским гостям не чинить, припасами снабдить и челом бить, помогать во всем. Таково мое царское слово. А если кто ослушается, то в немилость попадет великую…
Вновь повисла тишина. Яков аккуратно свернул письмо. Отложил его чуть в сторону, смотрел через стол. Ситуация медленно накалялась. В полумраке я видел, как желваки играют на щеках этих людей. В глазах появилась невероятная злость, непонимание. Руки потянулись к саблям.
— Татар пустить! — Выпалил первым Федор Шрамов. — Челом им бить! Припасами снабдить! Что⁈
Эти люди изначально были не в восторге от того, при каких обстоятельствах мы встретились и кем я оказался. Московский посланец не желанный гость. А здесь еще и тот, кто передает письмо о помощи татарам, хотя… Стоп!
— Письмо же от царя Дмитрия, так? — Проговорил я, смотря на них, поднимаясь.
— Так. — Яков все уже понял.
— Царя Дмитрия в Москве нет. Сколько уже нет?
— Четыре года скоро будет, как Шуйский там. — Яков сузил глаза. — Царь Дмитрий из-под Москвы ушел. Войска в Калуге собирает с зимы.
Вот и вскрылась наконец-то дата. Помнил я, что разгром Тушинского лагеря — это конец шестьсот девятого года. Значит сейчас поздняя весна десятого. Впереди самые страшные и кровавые события. Апогей смуты.
Эти люди должны понимать, что письма подметные.
— Господа, я еду к вам не четыре года. — Губы скривились в злой ухмылке. — Путь держу из Москвы, как сразу и сказал. Не из Тушино, и тем более не из Калуги. Мне письма в Посольском приказе выдали. Не царем они писаны. Не Дмитрием Ивановичем. Врать мне, господа, как вы понимаете, смысла нет. Я знаю, что здесь московитов не очень-то жалуют. Но я представился тем, кто я есть. Я был с вами откровенен и честен.
Они смотрели на меня зло.
Но, видно было, в их головах этих людей, как и у меня, что-то не складывалось.
— Господа, скажу, что думаю. — Продолжил я медленно. — Мне доверили письма. Я их вез вашему подьячему, дальше в Воронеж и на Дон. Меня здесь встретили казаки и… — Короткая пауза. — Предположим, убили бы. Настроены они были вполне в этом духе. Что тогда?
— Московит, это дело еще не решённое. — Федор поднялся. Смотрел на меня зло, рука на эфесе. Вот-вот в драку кинется.
— Согласен, не решенное. Давай иначе. Мне какой резон вам московитом называться, а?
Все они молчали.
— Верно, никакого. Предположим. — Надо описать ситуацию абстрактно, без упоминания казаков-разбойников — Некто везет письма, его убивают. Бумаги попадают в руки к неким людям, уважаемым, и они видят в них то, что Царь Дмитрий призывает сделать то, что разорит землю Русскую. Татарам ворота Воронежа открыть, на север их пустить. Что тогда?
Служилые люди переглядывались, думали, соображали.
— А еще, предположим. Если письма такие попадают в руки тому, кто, возможно их ждет, крамолу готовит, людей подговаривает. А потом на круге казачьем покажет, заранее поддержкой заручившись. И слова правильные скажет. Очернит атамана и воеводу, а бумаги доказательством пойдут. Что тогда?
— Сядь, Федор. — Это был Яков. — Сядь. Парень дело говорит. Оно как-то так все сходится, что не сходится. Сам подумай, зачем московиту нам говорить, что он московит? Здесь? В наших землях сейчас для тех, кто за Шуского стоит, небезопасно.
— Я за Шуйского не стою, господа. Мне письма дали, я службу исполнить взялся. — Отрезал я. — Мне за отчизну обидно. Кровью она истекает вся. Скоро до края дойдет, до самого. Пока мы тут то татар, то шведов, то поляков водить будем через нее к столице.
— Так это ты письма же привез! Ты крымчаков пустить нас просишь. — Федор не унимался.
Горячий, но недалекий ты, мужик.
— Нет. Не я. Я с вами сам встану, степняков чтобы бить и вглубь земли не пустить. Это мое слово.
— Ишь какой. Встанет он. Нужный больно.
— У меня еще письма. — Продолжил я. — Я вам говорил о них. В Москве данные. Уверен, в них то же самое.
— Казаки за такое на круге порвать могут. — Покачал головой доселе молчавший Григорий, поднялся. — Думаю я, что дело нечистое. Письма подметные тебе боярин дали. Дозволь, скажу, Яков, что мыслю.
— Говори.
— Мыслю, послали этого боярина с бумагами, чтобы не доехал он. Чтобы казачки отловили, порешили и письма забрали. Спрос с них какой? Побили, пограбили и были таковы. Да кого? Московита. Лес большой, мы бы их даже искать бы не пошли ради такого дела. Верно, собратья?
Люди кивали, этот человек говорил толково. Занял мою позицию.
— Так вот. Казакам добро и кони, что цены немалой. А письма передали кому-то с кем договорено, и он их показал и в Воронеже, и на Дон бы отвез.
— Спасибо тебе. — Я кивнул говорившему. — Думаю, допросить казаков надо. Все станет понятно.
— Иш, допросить. — Федор продолжал ворчать.
Мне это начинало надоедать. Если есть ко мне какая-то конкретная претензия, желание обвинить меня во лжи… Как раньше это делалось? Этого горячего мужика я укатаю без проблем. До первой крови можно и подраться.
Понимание традиций у меня еще пока не сформировалось окончательно, но нужно поставить вопрос ребром.
— Не знаю, как у вас тут заведено, на юге, господа. — Проговорил я спокойно, смотрел на боевитого и рвущегося драться вояку. — Но если есть сомнения в моих словах, в моей честности к вам, моем деле, то можем дело судом божьим решить.
Федор потянул саблю из ножен, проговорил тихо и зло.
— Да я тебе…
— Тихо! — Гаркнул Яков. — Остынь парень, и ты Федор! Сколько мы еще крови нашей лить будем? А? Игорь, гость наш, посыльный, боярин. Он дело говорит. Подставили его. Он к нам со всем уважением, слова бранного не сказал, на краю стола сел, чтобы уважить. Говорит по делу все. А мы что? Уймитесь. Решать словами будем, что дальше, не саблями. Сталь на татар поберегите!
Федор выдохнул, отпустил саблю, толкнул ее сильно, вогнал в ножны. Сел, голову руками прикрыл.
— Ладно, собратья мои. Смиряюсь я. Казачков-то я пустил, в том моя вина. Пеплом голову посыпаю перед вами. Прощения прошу.
— Не торопись. Любого обмануть-то можно. Дьявол промеж нас ходит и искушает каждого. Поглядим, поговорим с казачками этими. — Выдал Григорий. — Давайте их сюда.
— Господа. — Я вновь поднялся. — Мысль у меня есть.
Как пояснить этим людям, что всех их вместе допрашивать нельзя. По одному надо. Они и без того на меня недобро смотрят.
— Что за мысль, говори.
— По одному допросим. Чтобы не сговорились.
— Дело.
Привели первого и здесь началось…
Ближайший час местные дворяне с моей помощью проводили допрос.
Вышли этакие оперативно-следственные мероприятия. Люди начала семнадцатого века были не ограничены рамками привычного мне закона и, пожалуй, более жестоки. Жизнь к такому располагала, закаляла, требовала суровых мер. Действовали дворяне на свой страх и риск без оглядки на последствия со стороны властных органов.
Почему? Да потому что они сами были здесь себе власть. А иные органы управления находились очень и очень далеко. К тому же в текущей ситуации смутного времени до каких-то местных разборок дела никому не было вообще. Только земляки, соседи могли решить здесь и сейчас, что и как делать — кого судить, кого миловать.
Как итог.
Допрос показал, что трое казаков действительно были наняты, чтобы меня убить и забрать письма. Все имущество мое обещалось им, а оно было не малое. Только письма нужно было передать нанимателю.