Национализм, как указывают исследователи, создает национальное солидарное сообщество и таким образом способствует повышению лояльности государству, поскольку оно представляет собой институциональную форму национальной солидарности. Однако лояльность не может быть односторонней, так что вместе с ней развиваются и притязания, запросы к государству.
В ходе нашего исследования, даже осуждая пропагандистский патриотизм, критикуя власть и/или государство, респонденты указывают на доказательства своего патриотизма: человек работает на совесть, ухаживает за своим двором, работает уже 40 лет на заводе за мизерную зарплату, платит налоги (этот аргумент возникает особенно часто), соблюдает законы… Эти аргументы, призванные доказать, что человек выполняет свои гражданские обязательства или обязательства, принятые им на себя в качестве члена национально-политического сообщества, сопровождаются предъявлением к государству определенных запросов.
Большинство респондентов во всех городах предъявляют к государству множество претензий. Связь способности предъявлять требования с патриотизмом видна, в частности, из того, что не-патриоты предъявляют претензии гораздо реже, – это демонстрирует таблица кодирования для Санкт-Петербурга, где и общее количество интервью, и доля «не-патриотов» больше, чем в других городах. Под предъявлением претензий мы имеем в виду не просто негативные высказывания о государстве вообще, но формулирование конкретных требований, которые государство в принципе способно выполнить и которые человек считает себя в праве предъявлять, будучи членом национального сообщества.
Таблица 3. Запросы к государству и его критика
1 проблема: много активистов в выборке
2 связано с перекосом в выборке?
В целом по всем городам и регионам исследования вместе взятым такие претензии предъявляют более половины респондентов. Чаще всего это происходит на Алтае (88%), затем идут Астрахань (76%) и Пермь (72%). В Казани процент высказывающих претензии тоже высок (79%), но здесь, в столице национальной республики, около 20% этих требований специфичны и касаются уважения национальных прав (на большую автономию). Замыкают список Москва (62%) и Санкт-Петербург (54%). Меньшая склонность жителей Петербурга к предъявлению претензий связана, возможно, с тем, что здесь выше всего доля «не-патриотов», а также тех, кто предъявляет претензии скорее не к государству, а к народу в связи с воспринимаемой моральной или интеллектуальной неразвитостью последнего.
Первую позицию по всем городам занимают по-разному сформулированные, но схожие претензии, которые мы обобщили следующим образом: «Государство должно существовать для народа и/или не должно принадлежать олигархам или богатым». Хотя это, по сути, две не тождественные друг другу претензии, в целом ряде интервью они встречались вместе, что и позволило их сгруппировать. Примечательно, что эти требования высказываются как государственными, так и негосударственными патриотами; как сторонниками Путина, так и его оппонентами. «Государство должно быть для народа, а не народ для государства» – так многие формулируют первую мысль. Другие формулировки включают: «Государство должно быть для граждан»; «Государство – это мы, <…> мы же платим налоги». Дальше всех в развитии этой мысли пошел 25-летний высококвалифицированный рабочий из Петербурга:
На самом деле должно быть так. Кто здесь родился, значит, должен получить что-то от государства, например, хочешь заниматься хозяйством, бери землю. Граждане страны должны иметь какие-то права от государства.
Вторую мысль – о необходимости независимости государства от «денежных мешков» – респонденты формулировали так: «Государство ворует, крадет деньги у своих граждан», «Правят страной деньги», «Чтобы чиновники и министры не только хапали деньги для себя», «Чтобы власть не принадлежала только богатым». Отметим, что требование это не сводится к борьбе с коррупцией, в основе его лежит видение государства и его представителей как тех, кто эксплуатирует своих же сограждан. «Чтобы государство было государством, хватит это „государство – это я“! Все время только „мы должны“, а нам что?» Еще одна составляющая здесь – требование вернуть национальное достояние гражданам. Вот цитаты, где прослеживается эта мысль:
Как может, вот, достояние, вот то, что принадлежит народу, можно так сказать, такое как нефть, газ, лес и так далее, разве может принадлежать частным лицам? Это ведь наше общее достояние (Рубцовск (Алтай), работница почты, Ж, 52 года)
У нас и газ, и нефть, и прочее. А уровень жизни какой? Из-за того, что кто-то сидит на газовой трубе, в свой карман сует деньги и все, и не задумывается о том, что это как бы достояние-то всей страны как мое… Вот всех людей, которые находятся в стране. Они это не считают. Пока у руля, надо нагрести. А что там с остальными будет, всем наплевать (Санкт-Петербург, рабочий, М, 25 лет).
Я патриот в том смысле, что я… наши люди, обычные люди, которые нас окружают, порядочные, добрые, отзывчивые, <…> но в государстве… очень много рассчитано на это, что люди из-за патриотизма сделают за 5 копеек, хотя стоит это гораздо больше. <…> А они там патриоты только на словах. Все они строят себе коттеджи, отбирают у людей деньги. Все они строят себе за границей отступные пути (Санкт-Петербург, повар, Ж, 49 лет).
Я бы, например, хотел у нашего правительства поинтересоваться, а почему бы не побороться с олигархами <…> А что они делают, так это залезть в карман к гражданам посредством введения каких-то дополнительных налогов (Санкт-Петербург, менеджер, М, 44 года).
Показателен фрагмент коллективного интервью, проведенного в приемной астраханского депутата Олега Шеина (июнь 2016 года), активное участие в котором приняло 8 человек (поводом стал проявленный социологом интерес к местной жизни). Среди посетителей приемной были мужчины и женщины разного возраста и разных национальностей – русские, казахи, татары, калмыки. Общая черта участников – низкий уровень дохода: люди пришли к депутату для решения самых базовых проблем, связанных, в частности, с низкой зарплатой, высокими тарифами ЖКХ и с отменой льгот.
Женщина 3 (пенсионерка, бюджетник): Да если у богатых взять и разделить, то всем хватит. А вы попробуйте у богатых что-то забрать. Сможете?
Интервьюер: Может быть…
Женщина 3: Даже государство не может. Поэтому государство к нам в карман залазит. Это для него безопасно.
Женщина 2 (активна в управлении домом): Нас 140 миллионов. Даже если по рублю (собрать) – 140 миллионов. А каждый месяц.
Ж3: За ними милиция и армия.
Ж2: Деньги…
Ж3: Попробуй забери у них.
Женщина 5 (пожилая): Не надо эту демагогию разводить. Все в наших силах. <…> Их, богатых, всего несколько, а нас целая армия.
Ж2: 140 миллионов.
Мужчина 2 (ветеран войны): За ними армия.
Ж3: Кто пойдет у них отнимать?
Женщина 4 (воспитательница детского сада, 30 лет): Вот к Шеину и идем, чтобы сплотиться.
Ж3: Никто не сплотится никогда. И лидера сразу уберут.
Эта коллективная дискуссия показывает остроту проблемы контроля над государством со стороны богатых, но демонстрирует в то же время, насколько глубоки сомнения в том, что такой контроль может быть подорван.
Вторую позицию по частоте высказываний занимают социальные запросы. Примечательно, что стремление к социальному государству, которое либеральные российские интеллектуалы склонны отождествлять с патернализмом и инфантильной установкой «подданных», ждущих помощи сверху, занимает только вторую позицию в числе всех типов требований, уступая требованиям вернуть государство народу и немного опережая третью позицию – требование большей респонсивности[40] (отзывчивости) государства в том, что касается попыток граждан повлиять на ситуацию. Иными словами, перед нами запрос на осуществление права политического участия.
Во всех регионах социальные требования касаются сферы общественных услуг, в первую очередь образования и здравоохранения. Основное требование – доступность таких услуг и их высокое качество. Люди также требуют нормальных дорог («Налоги собирают, да, а где дорога-то?»), достойного пенсионного обеспечения, развития регионов, подъемных цен на услуги ЖКХ, повышения зарплаты бюджетников. В Астрахани требования чаще касаются обеспечения работой и гарантий достойной оплаты труда. На Алтае социальные запросы заметнее, чем в других регионах, поскольку у людей есть ощущение социального краха и полного отсутствия государства.
Требование социального государства – единственное предъявляемое также многими «не-патриотами» и одновременно противниками Путина. Мироощущение таких людей хорошо представлено в интервью с 33-летней продавщицей из села Новоегорьевское (Алтай), которая трудится очень много, в том числе для того, чтобы иметь возможность поддерживать своих мать и свекровь. Ее муж зарабатывает 7 тысяч рублей на госслужбе и еще «калымит». Она получает вдвое больше, но считает, что они «выживают, а не живут». У нее неоконченное среднее образование, и она мечтает продолжить учиться, но «образование сейчас все платно», а «денег нет». Стремится к самообучению. Она оценивает состояние региона крайне негативно, характеризуя его при помощи обсценной лексики: «Правительство принимает дурацкие законы <…>, а не развивает регионы, думает только о тех территориях, где живут сами [Москва, Санкт-Петербург]. А с нас берут налоги и ничего не делают: дорог нет, зарплат нет, хоть люди тяжело работают». В связи с этим она отрицает привязанность к России (хотела бы уехать туда, где зарплаты выше): «Россия встала с колен? Где она встала? Может, мы где-то в пятках». Ее реакция на наплевательское отношение со стороны верхов к регионам и «глухим деревням» состоит в агрессивном дистанцировании от политики в целом и патриотизма в частности. Она не считает, что одинока в таком своем отношении: напротив, у нее есть ощущение, что такого же мнения придерживается большинство. И это подсказывает нам, что здесь, возможно, все же присутствует определенный патриотизм, поскольку она мысленно соотносит себя с неким воображаемым сообществом. «Они [руководство страны] якобы выделяют деньги на дороги, на ремонты, вот это все. Куда? Быстренько где-нибудь школу забабахают, отмоют денежки. <…> Это не только, конечно, мое мнение, это мнение большинства. Люди часто так говорят. <…> Что Путин сделал для нас? Для нас он ничего, я считаю, не сделал!» На вопрос интервьюера о том, можно ли что-то изменить, она отвечает резко: «Только с автоматами!» И продолжает возмущаться: «Образование платное, везде все платное, везде мы все должны. А что нам за это? Когда за это „должны“ сделает? Или улучшит наши жилищные, как говорится… я не знаю. И куда ехать? Куда бежать? Где лучше? Не знаю. Хотя бы не заморачиваться вот этими вот государственными делами, мы и не заморачиваемся и стараемся не думать об том». В последней мысли снова, несмотря на антипатриотизм, прослеживается наличие воображаемого сообщества, к которому она себя причисляет.
Третье требование – запрос на право оказывать влияние на государственные дела – разделяют, как уже отмечалось выше, почти столько же респондентов, сколько предъявляет требование социального государства. Это означает, что довольно много (20–40%) респондентов не мыслят себя пассивными реципиентами государственной помощи, а готовы к активным действиям, причем нередко к коллективным (по крайней мере, алгоритм таких действий им известен). Некоторые, в меньшей степени, все еще возлагают надежды на электоральные процедуры и требуют возврата выборности глав села или города, а также губернаторов. Проблема, однако, в том, что некоторые мыслят себе при этом государство как непробиваемую стену, и если они действительно считают государство орудием богатых, коррумпированных чиновников или олигархов, то их сомнения в успехе можно понять. Тем не менее у многих сохраняется стремление к большей низовой активности – возникает требование отзывчивости со стороны государства. Иногда, правда, перед лицом такого воображаемого, принадлежащего богатым государства люди не видят другого выхода, кроме «автоматов» или революции. Сами респонденты не готовы к мерам настолько радикальным, поскольку память о революции у многих все еще носит слишком негативный для этого характер.
Мысль о праве на участие респонденты формулируют так: «Надо прислушиваться к жителям, а не красть»; «Верхи не должны отрываться от народа, мы должны иметь слово»; «Что народ никто не спрашивает, это тоже большая проблема нашего государства»; «Брататься надо, революцию надо делать». Отметим, что требуют права участия и стремятся к оказанию влияния на общественно-политическую жизнь не только негосударственные патриоты, но и государственные, поддерживающие Путина.
Надо, чтобы люди активизировались, чтобы выдвинули именно своих граждан [на выборы] из своей среды, чтобы принимали законы в интересах своего народа, в интересах своей страны, а не в интересах монополистов (Пермь, пенсионерка, бывший рабочий-технолог, активна в управлении домом, Ж, 58 лет, негосударственный патриот, сторонница Путина).
На власть можно влиять <…>, например, забастовку устроить. <…> Много примеров. Вот людей с жильем обманули… они на забастовки выходят, молодцы (Санкт-Петербург, участник акции «Бессмертный полк», вахтер в школе, пенсионерка, бывший рабочий, Ж, 60 лет; отметим для полноты картины, что женщина – сторонница Путина и государственный патриот).
Как мы уже говорили выше, на Алтае стремление к общественной активности, во всяком случае на словах, выражено сильнее. В то же время здесь чаще сомневаются, что «люди поднимутся», поскольку «все боятся». Важно понимать, что, не будучи профессиональными активистами, респонденты боятся не политических репрессий, о которых знают мало, а экономических, в особенности увольнения или снижения зарплаты.
В Казани также велика доля респондентов, высказывающихся за общественное участие и за то, чтобы государство должным образом реагировало на давление со стороны общественности. Однако эта большая доля (50%) связана со спецификой выборки по Казани: большое число респондентов – активисты русских либо татарских движений (а также связанные с низовыми инициативами) и оппозиционно настроенные люди либеральных взглядов.
Следующая позиция в большей степени выражена на Алтае и особенно в Астрахани (44%). Она заключается в том, что государство должно бороться с социальным неравенством. Уточним, что речь не просто об осуждении неравенства: ответственность за его рост возлагается на государство. Например, несколько респондентов поднимали вопрос о несправедливости плоской шкалы подоходного налога в 13%, подразумевающей, что богатые и бедные платят одинаково. Часто звучала мысль о необходимости государственного регулирования зарплат и цен. Чаще всего респонденты, озабоченные проблемой неравенства, критиковали государство за то, что оно помогает только богатым и забывает о бедных или даже отбирает у них последнее.
Особое возмущение у многих вызывает то, что тяжелый труд рабочих обесценен и не оплачивается должным образом. Поле в Астрахани проходило во время скандала с российскими деньгами в офшорах. Один респондент, инженер, 55 лет, с гневом и сарказмом говорил:
Вот если я был бы, допустим, виолончелист, то Путин бы мне перечислил два миллиарда долларов в офшорах. А я не виолончелист, ты понимаешь, я инженер, я суда ремонтирую. Я не знал, что надо виолончелистом быть! Был бы я виолончелист, у меня уже было бы 2 миллиарда в офшорах! А я не знал. Я инженер, суда ремонтирую. Вот дурак, дурак! А мне надо было с детства заниматься херней, бл.. виолончелист…
С этим связана повторяющаяся тема многих рассказов о жизни – возмущение той средней зарплатой, которую губернатор (будь то в Астраханской области, Пермском крае или на Алтае) называет, докладывая президенту. «Где он вообще такое видел?» – издеваются люди и называют совсем другую сумму. Вот часть беседы между двумя рабочими на акции «Бессмертный цех» 9 мая в Перми в Мотовилихинском районе:
Откуда такая цифра? Если у нас губернатор, к примеру, получает полмиллиона, а нянечка в саду 7 тысяч, то средняя как раз, может, и получится. Я считаю, что средняя зарплата должна равняться по рабочим. Или тогда всем зарплату поравнять губернаторам, мэрам… у глав администраций, у Путина… приравнять к нянечке. Или они пусть идут поработают нянечкой. За 7 тысяч подтирать попы детям. Пойдет он? Нет. Зачем ему за полмиллиона жопу подтирать…
С возмущением воспринимаются публичные случаи явного применения «двойного стандарта» в отношении к закону. Ниже выдержки из интервью с предпринимателем из Астрахани (М, 45 лет).
Респондент: Но почему, когда девочка, которая вышла, попой повиляла, извиняюсь за выражение, получила миллионы, а тот, кто с грязной мордой целый день на пашне, получает копейки? И почему над ним глумятся все, глумится наше правительство? Это же несправедливость. <…>
Интервьюер: А Путин тоже коррумпирован или выделяется из общей картины?
Р: Этого, конечно, знать никто не знает, знать не может. <…> Но вот это о работе закона для всех одинаково хочется спросить. И не только у меня, но и любого гражданина России [курсивом отмечаем чувство общности в возмущении] наверное, такой вопрос есть. Почему недавно двоих пацанов осудили и дали, по-моему, по три года, которые украли в магазине какие-то овощи, потому что они реально голодные, они украли продукты, чтобы покушать.
И: Это по телевизору, что ли, показывали?
Р: Да, это недавно вот, несколько месяцев назад было, что судили двух ребят, Камызякский, по-моему, район, и им года по три дали за то, что они украли продукты, не что-нибудь. А это, распродают собственность министерства обороны и остаются на свободе. Где логика и справедливость? Поэтому если рассматривать на мировом уровне, Путин имеет огромнейший авторитет, но про свой народ забыл, похоже, полностью.
Еще одно распространенное требование – активность государства в том, что касается развития экономики и производства. Понятно, что это требование наиболее часто высказывается в тех регионах (Астрахань, Алтай, Пермь), где респонденты выражают обеспокоенность закрытием заводов, сокращениями и высокой безработицей (особенно при этом отмечается проблема трудоустройства молодежи). Многие считают провалом государственной политики исключительное развитие в России финансового сектора или торговли: люди недовольны тем, что вместо заводов открываются одни магазины и торговые центры. Люди с соответствующим опытом работы в большей степени озабочены состоянием производства. Вот несколько примеров:
Сейчас такой же развал (как в 90-е). Потому что заводы сейчас закрываются в Астрахани, даже те, которые работали, закрываются. И по поводу новых заводов только ля-ля-ля. Мне кажется, что намного хуже все-таки стало. Потому что те заводы – это то, что оставалось от Советского Союза. А сейчас ничего нет с того времени. Они же ничего не вкладывали, они только брали, брали (Астрахань, начальник цеха на пенсии, Ж, 57 лет).
Но что до законов, то их надо пересматривать. Те же налоги: несправедливость 13% для всех – это проблема, которую надо решать. Такой огромный разрыв в обществе – это дикость, такого не должно быть… Нужно поддерживать свое производство. Почему мелкие фабрики, заводы быстро закрываются? Потому что нашим предпринимателям нужны миллионы сразу? (Пермь, учитель физкультуры, бывший рабочий, пенсионер, М).
Надо развить производство и защитить рабочих профсоюзами [долго рассуждает о том, какими именно мерами]. Но это должен делать президент и Госдума (Санкт-Петербург, менеджер в строительной фирме, бывший руководитель на производстве, М, 53 года).
В Москве эта позиция также довольно заметна. Здесь нашлись и ярые экономические либералы, требующие, напротив, отказа от всякого государственного вмешательства в экономику, но были среди респондентов и сторонники интервенционизма. Примечательно, что от вмешательства государства в экономику респонденты ждут не собственно ускорения экономического развития, – с этим в Москве дела обстоят лучше, чем в других регионах, – а скорее регулирования трудовых отношений и защиты от эксплуатации.
Вот это меня возмущает, что все-таки плановое хозяйство, то, что вот было в Советской России… Я экономист по труду, я занималась трудом и организацией, заработной платой, и я знаю, как все было выстроено, какая была прекрасная схема <…>. Были эти постановления правительственные, где… <…> Я считаю, что это была правильная схема, абсолютно правильная. И она не предполагала, что один получает 5 тысяч, а второй 5 миллионов, работая на одном предприятии. Вот это, я считаю, величайшая несправедливость. И при этом налог, который у нас у всех одинаковый, вне зависимости от того, какая это зарплата или ты получаешь минимальную… (Москва, пенсионерка, бывший экономист по труду, Ж, 60 лет).
Как не исполнялось трудовое законодательство, так и не исполняется. Как увольняли, выкидывали людей с работы, так и выкидывают. Сейчас просто беспардонно нарушается законодательство, ни прокуратура не реагирует, государственная инспекция труда давно стала беззубым органом. Понимаете? <…> Как же это? Правовой нигилизм или законодательный терроризм, что-то такое? Сильно ведь Трудовой кодекс подправили, гарантий стало меньше. Причем Трудовой кодекс вводил, по-моему, Александр Починок, как раз вместе с Путиным. Да государственная стратегия такая. Работник должен быть всегда виноват (Москва, машинист метрополитена, профсоюзный активист, М, 40 лет).
Несмотря на то что Москва и Санкт-Петербург по многим параметрам схожи, Москва отличается тем, что респонденты здесь реже выносят моральные суждения, так любимые петербургской интеллигенцией, а чаще рассуждают прагматически. По всей видимости, в Москве сильнее ощущается давление капитализма, отсюда и более частые требования государственного регулирования зарплат и трудовых отношений: наемный работник не должен оставаться с работодателем один на один.
Последнее место везде – за единственным исключением Казани – занимает требование прекратить политические репрессии. В Казани такие требования намного заметнее в связи со спецификой выборки, в которой преобладают активисты и люди с оппозиционными взглядами. Для последних репрессии – то, с чем они непосредственно сталкиваются в своей повседневной деятельности. Поэтому респонденты здесь осуждают репрессии часто, а репрессивная политика республиканских или федеральных властей становится одной из главных к ним претензий. В выборках по другим городам доля тех, кто не является активистом или не мыслит свой низовой активизм как политический, больше. Для таких людей репрессии не являются частью их повседневной жизни, и знают они об этом немного. Наоборот, немало таких, кто считает, что в России свобод относительно больше, чем в других странах. Здесь, когда возникают требования о прекращении репрессий, они на самом деле представляют собой скорее требования гарантий безопасности от экономических и социальных угроз, например, от потери работы или других источников средств к существованию, – именно с такими угрозами люди чаще сталкиваются в повседневной жизни.
Вывод: гражданский характер патриотизма и политика перераспределения
По итогам рассмотрения запросов, предъявленных государству, можно утверждать, что, во-первых, патриотизм вовсе не является проявлением односторонней лояльности государству. Тот факт, что большинство патриотов предъявляют к государству претензии и требования, требуют права политического участия или влияния, позволяет утверждать, что нынешний российский патриотизм носит гражданский характер.
Во-вторых, преобладают социальные и экономические требования к государству, подразумевающие перераспределение: между регионами; между богатыми и бедными; между власть имущими и простыми гражданами. Самое значимое в повседневной жизни (а потому самое распространенное) низовое требование состоит в том, чтобы государство взяло на себя роль поддержания справедливости путем перераспределения ресурсов между всеми жителями страны.