Заводилой в том стане был, конечно, Лиходеев. Он горячился, но вперед не высовывался - у многих «молодых» тоже в руках были ремни.
- Ну вы, салаги! Всех на колени поставим.
- Попробуй, - спокойно ответил Нечипоренко.
- Да кто ты такой? - подскочил к нему отсидевший трое суток на гауптвахте Казарян. Он не успел замахнуться, как Иван четко поставленным крестьянским ударом свалил его с ног.
«Старики» явно не ожидали такого поворота событий и стояли бы так еще долго, если б не сержант Серегин. Он поднялся со своей койки, подошел к возбужденным солдатам и строго сказал:
- Отбой команда была!
- Но, Леша, ты знаешь, что эти пацаны… - попытался было оправдаться Лиходеев, но сержант оборвал его:
- Я что, неясно сказал?!
Серегин имел право командовать, и не только лычки на погонах давали такое право - в рукопашном бою он, боксер, одолеет в роте любого, с ним не поспоришь. Наверное, потому опытный Циба и назначил его заместителем командира взвода - авторитет сержанта был всесторонним.
«Старики» обиделись на сержанта, но подчинились, разошлись, недовольные, что не получилось воспитательного мероприятия, а «молодые» обнялись - пусть это была маленькая, но победа, их совместная победа.
«Старики» присмирели, а к осени, когда пришла им пора увольняться, неожиданно потянулись к Жене по весьма поэтическому делу - просили («деды» просили!) оформить им «дембельские» альбомы. Что это такое, Женя не знал, никогда даже не думал, что этот самый альбом для увольнения в запас солдат едва ли не реликвия.
Каждый просил оформить так, чтобы ни у кого другого не повторялось. Приносили стихи собственного сочинения, фотографии сослуживцев и девчонок, разные картинки, вырезанные из журналов, и Женя монтировал снимки, оформлял страницу за страницей, украшая их в стиле кич то гвардейской лентой, то лавровыми листьями, рисовал березки и девчат под ними с грустными глазами, гору Арарат для Казаряна, а когда принес свой альбом в красной обложке Лиходеев, Женя посмотрел на него таким взглядом, который мог означать только одно: «А не пошел бы ты, парень…»
- Ну, ты это… - не нашел что сказать разжалованный перед самым дембелем бывший ефрейтор. - Ну ты… кончай…
Бог с ним, будем считать, что Лиходеев извинился за прошлое. Женя нарисовал ему на первой странице пикирующий вертолет, из-под брюха которого вырывались огненные ракеты, чем Лиходеев был безумно доволен.
А лейтенант Капустин избегал встречаться с Женей взглядом. И тому была причина, о чем Миляев старался не вспоминать, а вспомнив, краснел.
…Ирина-киевлянка пришла к нему на «точку». Она подождала, когда уйдет смена и Женя останется один. Постучала в дверь домика, вошла. Миляев удивился, что она не побоялась, пошла за семь километров от села.
- Привет, - сказала Ира. Женя даже привстал со стула.
- П-привет.
- Скучаешь?
Он промолчал.
- Ты не рад? - И прижалась к нему, обвила руками его шею.
Что было, то было, и голова кругом пошла, и от такой неожиданной близости женщины хотелось кричать, а ее податливость просто ошеломила, и появилось ощущение полной свободы, может быть, оттого, что вокруг ни единой живой души…
Неслышно - на велосипеде - приехал на «точку» проверить несение службы лейтенант Капустин. Он еще в окошко увидел, что солдат не один, и поэтому постучал в дверь, подождал, пока выйдет Ирина, зашел в домик и - с порога:
- Я снимаю вас с наряда и арестовываю на трое суток.
Затем он вызвал по телефону машину с дежурным по части, сел на табурет у стола и сидел так молча до того времени, пока не прибыла машина и прапорщик Пивень не увез арестованного.
Лейтенант никому не доложил о настоящей причине ареста, свое решение объяснил тем, что солдат спал во время несения службы.
Женя написал письмо матери, что отсидел на гауптвахте, весело написал, с философским юмором, этим ерничеством пытаясь снять с души тяжесть.
Увольняясь в запас, старший сержант Серегин отвел в сторону Женю, крепко пожал руку и сказал:
- Ты молодец. Тогда ночью, если бы ты спасовал, я бы сам, наверное, набил тебе морду. А ты поступил как мужчина. Так и дальше держись.
Мелькнула в его улыбке золотая фикса.
«Дембеля» уехали на станцию Тетерев. Все были в новых начесанных шинелях, в ботинках с набитыми каблуками, щеголеватые и снисходительные сейчас к «молодым». Провожая их, Миляев подумал: «Иногда я поступаю как мужчина, а иногда… Даже вспоминать тошно…»
Он действительно не знал, как себя называть после того случая на «точке». Несколько раз Миляев порывался подойти к лейтенанту, объясниться не как с командиром, поскольку в их отношениях было замешано нечто другое, а как с мужчиной, соперником, черт подери! И понимал он, насколько сложно было Капустину строить с мим отношения, чтобы не сбиться на личное. Ведь теперь даже справедливое замечание Женя был вправе расценить как месть.
И они обоюдно старались не замечать друг друга, впрочем, Миляев вел себя сдержанно, не давая повода для какой-либо нежелательной реакции лейтенанта, а солдаты все замечали и путались в догадках: почему это их отважный лейтенант теряется, когда нужно сделать замечание Миляеву, будто он с Евгением в тайные игры играл.
Зимой работы на аэродроме прибавилось. С утра и до поздней ночи работала мощная снегоочистительная техника, завывали моторы, горели в темноте фары, роторы вгрызались в толстый снежный покров и отбрасывали снег далеко в сторону.
Солдатам эта работа казалась бесполезной, потому что за все время службы они еще ни разу не видели приземлившегося самолета, кроме «кукурузника» парашютистов или «химика». Но приказ есть приказ, и мерзлая, будто бетонная, укатанная взлетная полоса тянулась лентой из одного конца аэродрома в другой, а кругом лежала белая нетронутая целина, на которой кое-где склонялись от ветра тонкие стебли трав, а возле них роились прилетевшие на зиму в эти края красногрудые снегири.
Как-то к Миляеву подошел лейтенант Капустин и, не глядя ему в глаза, сказал:
- Тебя хотела видеть Оксана. Просила прийти.
От удивления Женя, наверное, приоткрыл рот. Он не знал, что ответить, и чуть было не спросил: «Вы ей обо всем рассказали?»
Хотел, но не спросил.
10
Увольнительная лежала в военном билете, парадные ботинки начищены, бляха ремня сияет, точно купол церкви, и настроение поднимается от одной лишь мысли, что сейчас - на свободу.
Они встретились на стадионе. Женя был внимателен, смотрел на Оксану, будто хотел в каждом ее жесте или взгляде увидеть какой-то подвох.
Заснеженный стадион был идеально ровный, точно застеленный белой скатертью стол. На скамейках, как и всюду, лежал снег, и Оксана, прежде чем сесть, смахнула его варежкой. Жене показалось, что это то самое место, где они сидели втроем теплым летним вечером.
- Почему ты не приходил в село?
- А ты меня ждала? - спросил Женя.
- Ждала,- ответила Оксана, глядя ему в глаза.
- Вот я и пришел.
Он наклонился к ней, обнял рукой за плечо.
Она отстранилась:
- Не надо, увидят.
- Кто увидит? - удивился Женя, оглянувшись.
Кругом не было ни души. Ранние сумерки подсинили снег, вокруг было тихо-тихо, лишь слышно, как бьет над головой мерзлая ветка о ветку.
- Послушай…- он собрался с духом и спросил то, что давно вертелось на языке: - Что у тебя с Капустиным было?
- С Юрой? - она усмехнулась, а ему стало неприятно оттого, что назвала лейтенанта по имени: значит, было!
«Ревную, что ли, черт подери?»
- Ничего не было,- сказала, опустив голову, Оксана.- Провожал несколько раз домой. Он добрый и никогда себе этого не позволял.
- Чего этого?
Она засмеялась.
- Ну, не обнимался никогда.
«Не обнимался… Ну вот, приплыли в пансион благородных девиц! Да что такое обниматься или не обниматься?» Мысли были плохие, злые, хотелось их прогнать. Оксана ведь ни в чем перед ним не виновата.
- Командир добрым не должен быть,- сказал Миляев.- На то он и командир, чтобы не жалеть, а беречь солдата. Это командирская логика.
Оксана не ответила, прикоснулась варежкой к его щеке, и он вздрогнул от неожиданности.
- Ты злишься.
- Я?
- Ты, ты, я же вижу!
Оксана больше ничего не сказала, поднялась, отряхнула снег с шубы, зябко повела плечами.
- Холодно.
Он тоже поднялся.
- Идем, посидим где-нибудь в кафе или…
Оксана рассмеялась звонко, и смех ее полетел над заснеженным стадионом.
- В кафе… Это тебе не Москва. А в нашу чайную лучше не заходить, закрыли бы ее совсем. Идем ко мне домой.
Она увидела, что он колеблется,- это действительно не Москва. Заходить парню в чужую хату, где дедка, бабка, родители? Здесь ко всему относятся серьезно.
- Идем, не бойся. У меня отдельная комната. Не съедят же тебя. Посидим, музыку послушаем.
Он согласился:
- Идем. Будем слушать музыку.
…Поднявшись на крыльцо веранды, Оксана смахнула веником снег с сапожек, потом, улыбнувшись, обмела и ботинки Жени.
- Не робей! Мама, наверное, в сарае корову доит, а в доме только брат. Отец сегодня в пожарной дежурит.
- А дедушка с бабушкой?
- Они на другой половине живут,-успокоила Оксана.
Они повесили шубу и шинель на вешалку, разулись и прошли в просторную гостиную. В кресле у телевизора сидел Степка и грыз тыквенные семечки.
- Марш уроки учить! - сказала ему сестра, а тот, увидев солдата, от удивления чуть не поперхнулся семечкой.
- 3-здрасьте,- только и сказал.
- Привет! - Женя протянул ему руку.
Мальчишка вертел головой, ничего не понимая. Оксана провела Женю в свою комнату, включила свет и закрыла за собой дверь.
В комнате было аккуратно прибрано. У окна стоял письменный стол, над ним, на стене, висели фотографии артистов, большой плакат с изображением Аллы Пугачевой и чуть поменьше - с Валерием Леонтьевым, а еще дальше, посередине стены, Женя увидел портрет Оксаны - знакомые ямочки на щеках, аккуратную школьную прическу с челкой на лбу. Портрет был выполнен пастелью, и техника показалась знакомой (ребрышками мелков, плоскостями слепленная форма). Что-то даже очень знакомое…