Я ведь почему вам в таких деталях повествую?
Много было в моей жизни историй, а иногда и просто расчудесных. Но эта, бегемотская, особая. И запечатлелась в памяти столь отчетливо, столь выпукло, что порой даже страшно становится от какой-то очевидности ее, немеркнущей, однако же, с годами. Ей-богу! Я ведь наперед знаю, как все будет, чем все кончится, но всякий раз раскручиваю эту историю по минутам-часикам, а ощущение таковское, что все это происходит на глазах…
Тут как-то, года три тому назад, рассказал я ее одному газетчику - налетел, помнится, кавалерийским наскоком на наше предприятие, как раз в канун Девятого мая. Ну, думаю, запишет, причешет, подправит да и тиснет на радость нам, дуракам-читателям! А я в таком разе наконец-то, глядишь, и отрешусь напрочь от истории этой неправдоподобной, которая, видит бог, не один год душу мне мотает.
Куда там! Этот газетчик прослушал все, даже восхищнулся необычностью, но записать наотрез отказался. «Я,- говорит,-не сумасшедший, чтобы в святой День Победы нашей о какой-то случке бегемотов повествовать».
Как будто тут дело в бегемотах!
Так она, история эта, при мне и осталась. И жжет по-прежнему душу-то печалью…
Ладно, кончаю отступаться! Пошли дальше по дороге, как пишут в книгах, этой гугенотской.
Ну, еще два привала прошли по образу и подобию первого, уж рассказанного - бегемотиха сперва сворачивала с шоссейки, потом плюхалась в лужу, потом жрала неторопливо, а мы костерик разжигали. После не без труда подымали Берту из лужи и шлепали дальше. Так и не заметили толком, как день к концу пришел…
И очутились мы к ночи в месте, однако же, заранее по карте запланированном. В замке старинном. Только владельцами брошенном.
Говорила Эльза, что владельцы поместья этого - какие-то там бароны! - якшались очень тесно с заправилами фашистского рейха. Поэтому и сдуло их ветром.
Но замок, столь роскошный - только в кино такое и увидишь! - как стоял во все времена, так стоять и остался. Разве что чуть кое-где стены его раскрошили снарядами…
Нет, какие-то там мирные немцы во дворовых флигелях все же копошились. Так что появление наше, бегемотское, близ башен готических было отмечено необыкновенным групповым глазением всех в изумлении сбежавшихся!
Первые этажи пятибашенного этого красавца занимала малочисленная комендантская команда. Мы ведь и объявились-то спустя всего трое суток, когда основные ударные части прошли здесь с боями. Но прошли столь стремительно, что второй эшелон, - там, резервы, тыловики, комендатура базовая - не успевал за наступлением. Тем более что ударная группа войск прошла даже чуть стороной.
И разместили нас на втором этаже, а бегемотиху - не без труда! - загнали на ночь в винный полуподвал.
И смех и грех - пришлось долго упрашивать тамошнего капитана, коменданта новоиспеченного, чтобы он выставил, значит, близ Бертиной опочивальни часового. Помнится, капитан ругался истошно и все грозился позвонить командованию, но часового все же выставил.
А мы после ужина - заметьте, Вилли уже не отказывался!- разбрелись по отдельным комнатам.
…Сейчас мне даже на минуту трудно представить себя в баронской этой кровати! Роскошная такая была- не то что эта больничная! - с резной позолотой спинок, со всеми этими простынями прозрачными, по-душками крахмальными, одеялами наиатласными… А главное - необъятная, как ринг борцовский какой.
Я сперва никак себе места не мог найти - ну, точки расположения, что ли. То сбоку приткнусь, то по центру лягу, то диагонали испробую. Все как-то неуютно! Потом на потолок высоченный глянул пристально - елки палки! А там… сцены различные из греческой жизни. Ну, которая в древней древности протекала.
Тогда-то знал я об этих допотопных греках весьма понаслышке. Эго сейчас только про Древнюю Грецию и слышишь - хоть по телевизору, хоть по радио, хоть от Райкина…
Так вот сцены эти различные - все про любовь исключительно! Сплошь и рядом объятия, поцелуи, а подчас и непристойности явные. И верите ли, почти каждая гречанка в изображении на потолке напоминала мне чем-то Эльзу - то своей белокуростью, то улыбкой загадочной, то поступью отчасти надменной. А одна картинка…
Там у ног какого-то важного, видать, грека стояла в своей бесстыдной изогнутости молодушка, весьма аппетитная. И тоже, как Эльза перед бегемотихой, на четвереньках спину выгибала. Помнится, все никак глаз отвести не мог от гречанки этой податливой…
Еще, конечно, будоражила меня, мысль, что совсем рядом, буквально за стенкой, в соседней, то есть, спальне баронесской, раскинулась Эльза на подобных кружевах и небось сны первые свои, немецкие, уже видит…
Только стал я, переволнованный, наконец засыпать, как вдруг слышу за стеной какие-то глухие удары! Словно кто-то, аккурат в мою стену, что справа от меня, что-то бросает, весьма весомое.
Я сперва со спокойствием отнесся. Потом меня озарило: там же Эльза как раз! А вдруг?..
И вспомнил я адъютанта. Он меня официально предупредил, чтобы я за своими немцами присматривал и в обиду их не давал, поскольку уже были случаи, когда убирали из-за угла прислужники фашистские честных граждан немецких - по подозрению в сотрудничестве с нами.
Оделся я в доли минуты, как по тревоге. И стремглав в коридор, а уж из Эльзиной спальни не только шум слышится, но и голоса повышенные раздаются.
Я пистолет в руки - и в дверь!
А там…
…Там на этом постельном ринге Паша катается в обнимку с Эльзой! И все чего-то ей хрипит-шпрехает, а она, царапаясь как кошка, никак не может вырваться из объятия его железного…
- Что я мог сделать? Я себя уж не помнил.
Только и крикнул: «Отставить!»
Паша отскочил как ужаленный. А Эльза?..
Эльза так и осталась лежать - смятая, растерзанная, полуодетая…
Вернулся я к себе.
Так, не раздеваясь, в гимнастерке и сапогах, завалился на кровать баронскую.
Руки за голову закинул и стал глазеть на потолок. Только теперь все эти греческие сцены уже не казались мне такими волнующими, такими красивыми. И степенные, профильные гречанки уже не походили на растрепанную, шипящую, красную от натуги немку.
А Паша?..
Хорош гусь!..
Вот ведь, хитрец, для чего он давеча вызвался с нею пошпрехать! Впрочем, как ни странно, я его тогда не винил. Уж больно все же хороша была наша попутчица…
…Проснулся я от чьего-то мягкого прикосновения.
Знаете, меня мать в детстве, когда спать укладывала, всегда гладила по голове ласково-ласково. Отец-то от нас рано смылся, так что пришлось хлебнуть ей со мной. Тем более никакой путевой специальности у нее и не было. Работала себе табельщицей да уборщицей на полставки. А что это все в рублях-то? Но вот, несмотря на работу не столь опрятную, руки у нее были бархатные какие-то.
И тут такое же, как в детстве!
Я глаза открываю и вижу: сидит надо мной, как русалка сказочная, Эльза. Ей-богу! Сидит и голову мою гладит, а сама улыбается. И вся светится мягкой такой белизной, потому что сидит в совершенной обнаженности. Голая почти что, рубашку-то шелковую совсем до живота спустила…
Я глазам не верю! Эльза!
Захлопнул ресницы - открыл. Захлопнул - открыл. Эльза!
Эльза…
А она все улыбается, все гладит меня.
Потом говорит: «Ты ошен кароший, ошен…»
Представляете, по-русски?
…«Ошен кароший, ошен…»
Потом нагибается ко мне и в губы меня целует. Э-эх, братцы! Что это за поцелуй был! Что за истома за такая…
Ну, и я тут…
Черт! Кто там стучится в палату? Какая еще уборка?..
Да нет-мы не против. Входите, раз такое дело…
3
Ну наконец-то! Сподобилась…
Пошли, следовательно, дальше.
Как говорит мой сосед по лестнице: «Юпитер, если хочешь соврать - говори правду».
Дался ему этот Юпитер, бог древностный! Только на него и ссылается.
Однако ж человек ученый. Кандидат наук словесных.
Но дымила, скажу вам, почище меня. Так что не зря гонят нас с ним из дому для перекура на клетку эту лестничную…
Я к тому, что рассказец мой очень даже по жизни - ни убавить, ни прибавить. Хотя охотно верю, эту вот правду повествования как раз весьма просто за вранье необычное и воспринять. У нас ведь если война - так даешь взрывы, атаки победные, знамена, на ветру бегущие! Как будто война только руки да ноги корежит! Она в души влезает, огнем нестерпимым изнутри жжет…
Стало быть, третья серия.
«Сказ о том, как младший лейтенант Усов бегемотиху полюбил» - так, что ли, Петр?
Это Петр сегодня за завтраком подобным образом окрестил мою эпопейскую историю.
Видите, опять же «сказ». Ну, то есть, почти что сказка…
Ладно, ладно - кончаю трепаться вокруг да около! Как там у нас по ящику-то заведено? «Напоминаем содержание предыдущей серии».
Вот что такое, когда анализы получше - уж и в шутку тянет!
…Значит, помните? Открыл я глаза, а Эльза, как русалка какая, надо мной сидит* В одной рубашке шелковой, до низу спущенной…
Я спросонья глазами от изумления стал хлопать. А она меня гладит да улыбается,
И еще по-русски слово молвила!
Так что понимала она по-нашему - об этом, впрочем, разговор еще особый - и, следовательно, уяснила тогда у костра Пашины возмущения… Помните? «Все они фашисты, и не надо с ними цацкаться!»
Так прямо и молвила: «Ты ошен кароший, ошен…»
Потом к губам прильнула…
Тут и вышел конец серии - нянечка с метлой как раз ввалилась.
Так что начнем с того, что уж лежу я, поверженный, без гимнастерки. И без сапог, которые, запуленные в беспамятстве, валяются - какой где…
А она, пришелица добровольная, то погладит меня рукой своей пухлой, то прильнет-поцелует.
То погладит, то поцелует.
Потом легла она, трепетная, рядом: грудь открытая в грудь, губы сочные в губы.
Вдруг по коридору кто-то зашаркал, закашлял. Она тут вмиг вскочила, рубашку натянула, в лице изменилась.
«Фатер», - шепчет, а сама к двери бесшумно подалась.