И это письмо, нашедшее своё место в повести «Далёкие годы», вряд ли является вымыслом писателя, написанное лишь для украшения текста. Возможно, оно было несколько другим по содержанию (время не сохранило подлинника, да и Константин Георгиевич вряд ли воспроизвёл текст дословно), но по смыслу оно наверняка было именно таким – обращённым в будущее.
В Брянск Костя Паустовский ехал с ощущением холода в сердце.
Иначе ведь и не могло быть. Преломление жизни. Новая обстановка. Потеря душевного комфорта. Наделённый от природы тонкой внутренней созерцательностью, острым чутьём, умением всё зорко подметить и впечатлительностью, Костя глубоко переживал случившееся. И если первый, двумя годами раньше, самостоятельный приезд к дяде Коле в село Рёвны (Николай Григорьевич ежегодно снимал там дачу на лето) был предопределён нескрываемой любознательностью, то теперь его мучили обречённое прощание со своим прошлым и неизвестность.
В декабре 1906 года его встречал заснеженный, продуваемый всеми встречными и поперечными ветрами город Брянск, стоящий на берегах реки Десны.
В начале XX века Брянск – «маленький, деревянный, очень пыльный, плохо мощённый, без перспектив….» городишко, где «каменные здания – в основном казармы и арсенал, несколько двухэтажных домов брянских миллионеров, купеческие лабазы…», и то, что радовало, так это «вид с Покровской горы в сторону Десны, её широчайшей левобережной поймы, окаймлённой вдали сосновым лесом»{30}.
И всё же из всего этого городского пейзажа и окружающего его антуража Паустовский выберет Десну, реку, которая на все последующие годы его жизни станет доброй памяткой, олицетворением его пребывания в Брянске в тот непростой в его юной жизни год. И спустя ровно 30 лет, в августе 1937 года, будучи уже известным писателем, в ответ на предложение Московского городского дома пионеров и популярного журнала «Пионер» совершить лодочное путешествие с группой московских школьников по одной из рек, соединяющих земли Великороссии, он выберет именно Десну, чтобы проплыть по ней от Бежецка до Новгород-Северского. И пусть путешествие станет намного короче и закончится в Трубчевске, для Паустовского это будет глоток воздуха юности, возможность ещё раз, но уже с новой силой ощутить крепкую связь прошлого и настоящего, понимая, что самым главным и ценным звеном в этом восприятии, конечно же, является природа, красота которой словно маяк освещает не только душу, но и творчество.
«Всё было звонко и весело в доме у дяди Коли. Гудел самовар, лаял Мордан, смеялась тётя Маруся, из печей с треском вылетали искры.
Вскоре пришёл из арсенала дядя Коля. Он расцеловал меня и встряхнул за плечи:
– Главное – не скисай! Тогда мы наделаем таких дел, что небу будет жарко»{31}.
Это весьма феерично-восторженное и несколько наигранное литературным мастерством писателя описание атмосферы, царившей в доме дяди Коли, Паустовский вытянет из потаённых глубин своей памяти, чтобы ещё раз на фоне семейного благополучия принявших его родственников показать трагедию собственной семьи.
Дом дяди Коли, который принял Костю Паустовского, находился «на улице, которая поднимается от арсенала в гору» напротив Горно-Никольского монастыря, и стоял в окружении яблоневого сада. В «Далёких годах» Паустовский называет его как «дом купца Салютина» (правильно – дом купца Самохина).
Исследователями творчества Паустовского чаще всего упоминается двухэтажный дом с верандой и мезонином, стоящий на «Генеральской горке», предназначавшийся для начальника Брянского арсенала, в котором якобы и жил в период зимы – весны 1906/07 года Костя Паустовский, и даже указывают на соответствующую квартиру, которая своим расположением смотрит окошками во двор.
Но в этом утверждении есть маленькая неточность. В этом доме Николай Григорьевич Паустовский поселился в мае 1917 года, когда стал начальником Брянского арсенала.
Так вот, будущий писатель действительно останавливался в этом доме у дяди Коли, вероятнее всего, в период с мая 1917-го по осень 1918 года, так как точных сведений на этот счёт нет.
Как пишет Паустовский, дядя Коля походил «на Вершинина из чеховских “Трёх сестёр” даже внешне – чёрной бородкой и тёмными живыми глазами»{32}. Имевший за плечами военные университеты – Киевский кадетский корпус и Михайловскую артиллерийскую академию, прошедший службу в лейб-гвардейском артиллерийском полку и в дальнейшем как военный инженер-технолог посвятивший себя службе на артиллерийских военных заводах, закончивший свою военную карьеру в генеральском чине и имевший не только русские награды – ордена Святого Владимира 3-й степени, Святой Анны 3-й степени, Святого Станислава 3-й степени, но и французский орден Почётного легиона 2-й степени, он был весьма одарённой личностью. По мимо того что он был «хорошим металлургом, автором многочисленных статей о свойствах разных металлов», печатал свои статьи о металловедении не только в России, но и во Франции, причём сам их переводил на французский язык, он ещё «…выписывал почти все литературные журналы, прекрасно играл на рояле, знал астрономию и философию, был неистощимым и остроумным собеседником».
Супругой дяди Коли была Мария Ивановна Высочанская, в девичестве Теннова, выпускница Высших женских курсов в Санкт-Петербурге, с которой он познакомился в годы своей учёбы в Михайловской артиллерийской академии.
Перевод по службе и определил в 1899 году «дядю Колю» на Брянский арсенал, которому он посвятит лучшие годы своего офицерства.
В Брянске семья Николая Григорьевича держалась «очень изолированно», жила «почти затворнической жизнью». Городская публика, в большинстве состоявшая из купцов, торговцев, обывателей, неизвестно чем существовавших, его не радовала{33}. Среди хороших знакомых «две-три семьи офицеров арсенала (также окончивших Михайловскую академию), несколько военных врачей из Петербургской медицинской академии, несколько учителей с университетским образованием»{34}.
Обстановка в семье Высочанских, круг их общения оказывали благотворное влияние на Костю, что было явно на пользу его исковерканной семейными неурядицами душе.
«Я провёл зиму и лето в дружной семье арсенальцев, – впоследствии отметит Паустовский о том периоде. – Мне нравился арсенал, его низкие здания, построенные ещё при Екатерине, дворы, заросшие муравой и заваленные чугунными отливками, сирень у мастерских, цилиндры старых паровых машин, блестевших маслянистой медью, запах спирта в лабораториях, бородатые кузнецы и литейщики и фонтан голубоватой артезианской воды, бившей из-под земли около стены арсенала»{35}.
А вместе с тем были ещё уютные вечера в семейном кругу дяди Коли, общение с его друзьями, походы в театр, рыбалка на Десне и, конечно же, учёба в Брянской гимназии[4], куда Костя был устроен Николаем Григорьевичем.
И всё же все блага дяди-Колиного дома были для Кости Паустовского не более чем как живительный бальзам для юной души, способный пусть и не вылечить глубокую душевную рану, но несколько притупить боль. Память настойчиво тянула в Киев. «Горечь пережитого в Киеве не проходила. Я постоянно вспоминал о маме, об отце…» – отметит Паустовский. Что и говорить, переживания о потерянной семье стоили Паустовскому слишком дорого.
Ещё до окончания третьего класса Брянской гимназии, скорее всего, не надеясь на положительный ответ, Костя напишет письмо в Первую киевскую гимназию своему бывшему классному руководителю – Владимиру Фаддеевичу Субочу, в котором, высказавшись о всём наболевшем, попросится вернуться обратно в свой, уже ставший родным гимназический класс.
Субоч услышит просьбу бывшего своего воспитанника.
Костя не только будет зачислен в Первую киевскую гимназию, но и освобождён от оплаты за обучение.
По сути, это письмо для Кости Паустовского было вызовом самому себе, своему внутреннему состоянию. Словом, оно стало первой ступенью в непреодолимом желании самому построить свою судьбу.
Но как?
Вот этого пока он не знал.
К началу нового учебного года – в начале августа 1907 года Костя Паустовский покинул Брянск. С какими думами он возвращался в родной Киев, мы не знаем.
Но то, что с лёгким сердцем, – это точно.
Начинался новый период его жизни.
«Я смотрю на мир холодно и удивлённо…»
Гимназию Паустовский окончил двадцатилетним. Начало взрослой юности. Время переосмысления ценностей, которым доверяешься в детстве и которые, как бы перерождаясь в сознании, становятся стержнем личности. Время первой любви, дарящей расцвет всего человеческого существа и ощущение бесконечности жизни, её безбрежности. Пора, когда отступают все страхи, даже страх смерти. А самое главное – поиск смысла собственного предназначения.
К этому времени жизнь Кости Паустовского будет ещё весьма спокойной и в ней не будет войны и тех мучительных скитаний, которые с лихвой выпадут на его долю. И всё же романтическое начало его натуры уже крепко преломится сквозь призму восприятия обыденности, такой далёкой от того восторга, с которым он пришёл в этот мир.
Годом раньше, словно оглядываясь вокруг, познавая действительность, отыскивая точку опоры, он запишет в своём дневнике такие волнительные строки: «Я стою по ту сторону жизни, я вырван из неё и смотрю на мир холодно и удивлённо, точно я в первый раз понял его несообразность, измерил глубину его глупости, понял ненужную жестокость жизни»{36}.
Своё третье десятилетие жизни Паустовский начнёт с поражения самому себе, осознавшему своё собственное положение в жизни. И это была стена, которую надлежало преодолеть. А для этого нужно было время. Пройдут годы, и время излечит его душевный «недуг» двадцатилетнего юноши, но так и не подчинив себе.