Сразу за зданием Управления начинались жилые кварталы, где обитала привилегированная публика. Чиновники, гвардейцы, инженеры и их семьи. Дома в этой части города были относительно чистыми. Здесь работали водопровод и канализация, имелось электричество. Энергию давал реактор завода. Воду закачивали из скважин, использованную сливали в море.
Был тихий, безветренный полдень. Многие окна были открыты. На балконах сушилось белье. Звучала музыка. Для человеческого уха эти звуки были лишены гармонии и ритма. Похоже, кому-то из жителей «повезло» активировать «болтушку», отдаленный аналог земного телевидения. В комнате Лещинского тоже была «болтушка» – полусферическая ниша в стене, которая иногда, ни с того ни с сего, начинала звучать и мелькать объемными, цветными картинками, опять же – лишенными, с человеческой точки зрения, смысла.
Впрочем, в домах было много странных вещей. Чего только стоили «привидения», которые поначалу очень пугали новичков. Неосязаемые прозрачные фигуры со сложной внутренней структурой появлялись либо рано утром, либо поздней ночью. Профессор Сахарнов утверждал, что «привидения» – нечто вроде бродячих дисплеев, подключенных к местному Интернету. И в самом деле, стоило сосредоточить взгляд на «привидении», как в его структуре начинали происходить едва заметные изменения. Заводские инженеры пробовали экспериментировать с «привидениями», ведь в цехах их было полным-полно, но вскоре выяснили, что вмешательство мыслей чужаков ни к чему хорошему не приведет. В производственном процессе начинались сбои, и «колбаса» получалась испорченной. Прослышав об этих экспериментах, Корсиканец разозлился и приказал инженерам дегустировать каждую новую партию продукции.
Тесная улочка вливалась в широкую площадь перед воротами завода. Здесь собирались все, кому было нечего делать. Домохозяйки всех возрастов и рас судачили на лавочках в тени укропных деревьев. Наверное, сетовали на мужей и делились маленькими секретами. Их дети возились тут же, в пыли. Мальчишки ловили «вечные обручи», которые катились сами по себе. Суть игры заключалась в том, чтобы поймать такой обруч и как можно дольше не давать ему двигаться. Девчонки наряжали самодельных кукол, баюкали и напевали им колыбельные. Отцы семейств коротали время за кружечкой-другой грибной настойки, они резались в карты или в иные азартные игры, изобретенные под нездешними солнцами.
Идиллия.
Лещинского узнавали. Громко здоровались. Предлагали опрокинуть кружечку, перекинуться в буру, отслоить кальпу. Но Лещинский только отмахивался. Корсиканец вполне мог позвонить Данеляну и уточнить, прибыл ли проштрафившийся гвардеец к новому месту службы. Дотошный…
Давняя неприязнь всколыхнулась в Лещинском.
В первые дни все вокруг казалось диким сном: Кольцо в небе, две луны по ночам, чужой непонятный город – вернее, инопланетные руины, населенные самым невероятным сбродом, наполовину состоящим из людей, а наполовину – из созданий, как будто сбежавших из компьютерной игрушки. И всем этим странным миром правил малорослый, говорливый, снисходительный мужик – жестко правил, но вроде бы справедливо. Поначалу Лещинский преклонялся перед ним, но те времена давно миновали. И дело было не только в интеллигентском неприятии всякой диктатуры. Со временем Лещинский стал подозревать, что Корсиканец по-настоящему заботится только об одном существе во всей Вселенной, а именно – о Фреде Вельянове.
Судьба Аркадия Семеновича Сахарнова окончательно укрепила Лещинского в этом подозрении.
Оранжевый зрачок солнца мигнул. На миг стало прохладно, но потом опять включили зной. По пыльной площади побежали тени, словно спицы гигантского колеса. Сумрак. Свет. Сумрак. Свет. Прохлада. Зной. Прохлада. Зной. Сорванцы всех рас дружно завопили и пустились наперегонки с тенями. Взрослые смотрели на них и благодушно ухмылялись. Полосатое затмение было одной из любимых подданными Корсиканца диковинок этой планеты.
3
Профессор Сахарнов поначалу был у Корсиканца на хорошем счету.
Фред Вельянов приказал гвардейцам и ополченцам разыскать всех, кто имел отношение к науке. Гарантировав ученым защиту и обильный паек, он поручил выяснить, что за хренотень вообще происходит, почему они оказались в вымершем городе на чужой планете.
Доктор Уильямс из Массачусетского технологического университета и доктор Агванг из Института онкологии и медицинской радиологии Йоханнесбурга занимались проблемой фагов. Несколько импровизированных научных групп изучали методом тыка местную технику и городскую инфраструктуру. Сахарнов получил задание расследовать причину исчезновения аборигенов и по возможности связать это явление с фагами. Декан философского факультета звал Лещинского в помощники, но Константин решил забриться в гвардейцы. Прошли времена «Сталкера» и «ВКонтакте», больше не просиживать ему штаны в аудитории и не гонять «на спор» ночами по проклятому кладбищу. Лещинский посчитал, что он может принести больше пользы, охраняя Колонию от головорезов-хитников, и Корсиканец одобрил его выбор. Тем не менее Лещинский и Сахарнов поддерживали дружбу, насколько это было возможно. Позднее статус Лещинского повысился, а вот профессор оказался на дне. Дело в том, что Сахарнов в первое время продолжал ощущать себя руководителем. Перед Корсиканцем он ходил гоголем и открыто критиковал того за жестокость мер и авторитарный метод правления. Когда же Корсиканец потребовал, чтобы Сахарнов предъявил результаты своей работы, профессор лишь фыркнул да развел руками. За что был обозван «гунявым либерастом» и изгнан в Чумное городище без права на паек.
Лещинский наведывался к профессору с бутылкой грибной настойки и «тройными стейками» – лучшей едой, которую можно было раздобыть во владениях Корсиканца. Делал он это нечасто, поскольку свободного времени было мало, к тому же Оксанка всякий раз надувала губы, когда Лещинский намыливался с гостинцами в Чумное городище. Она считала, что ее красавец гвардеец непременно направится к бабе Зое, в ночные посиделки с профессором она не верила. Составить сожителю компанию Оксанка отказывалась, потому что до белых глаз боялась смрадной окраины, где были зверски убиты ее братья в первый же час пребывания под Чертовым Коромыслом.
– Что мы знаем об аборигенах… – благодушно рассуждал профессор, глядя на пылающую в небесах арку; ночной темноты в понимании землянина в этом мире не существовало. – Они были гуманоидами с соотносимой антропометрией и биохимией. Мы носим их одежду, мы пользуемся их утварью, мы едим их биомассу, если она, конечно, не играла роли органического удобрения, поскольку на вкус похожа на компост. Да, наше понимание прекрасного серьезно разнится. Так ведь, например, и меня тошнит от шансона и русского рэпа, хотя для многих моих соотечественников подобная, упаси господи, музыка – как бальзам на душу. Поэтому я предполагаю, что существенных различий между людьми и аборигенами этого мира нет. Вам ведь знаком принцип антропоцентризма? Человек – центр мироздания. Это воззрение ненаучно, но я все больше убеждаюсь в его применимости. Причина исчезновения аборигенов? Пожалуйста. По какой причине однажды может исчезнуть человечество? Эпидемия, вызванная вирусом-мутантом? Всеобщий исход в иномировые колонии? Демографический кризис? Высокая смертность, особенно – в детском возрасте?
– И засилье корейской поп-музыки, – добавил Лещинский.
– Безусловно… Так что при желании можно назвать уйму причин. Выбирай любую, и нашему лысому зубастику такого обоснования хватит за глаза. Не это – главная загадка пустынного мира. Главная загадка, друг мой, в другом… Они исчезли, точно их никогда и не было, – профессор показал узловатым пальцем в сторону безлюдных, неосвоенных кварталов буферной зоны, Лещинский расслышал в голосе Аркадия Семеновича нотки иррационального, мистического страха. – И вместе с ними исчезли все рисунки, картины, гравюры, статуи: все то, что помогло бы нам реконструировать их облик.
– Хм, – только смог выдавить Лещинский.
…У ворот завода дежурила пятерка вооруженных ручными излучателями гвардейцев. В комбезах с наплечниками и наколенниками, в тяжелых шлемах: никто не роптал на жару или неудобство. Каждый знал, что затишье в мире Чертова Коромысла обманчиво. Хитники пробираются крысиными норами, чтобы напасть исподтишка. Законопачиваешь одну дыру, в другом месте появляется вторая. Среди местных хватает лихого люда, который использует каждую заварушку, чтобы урвать, ухватить, пустить кровь. «Колбасный цех» многим не давал покоя, как говорится – видит око, да зуб неймет. Такое себе Кольцо Всевластия, надетое на палец пологой возвышенности.
– К Данеляну. Распоряжение Корсиканца, – объявил Лещинский парням, пожимая им по очереди руки.
Сержант связался с начальником службы безопасности, Лещинскому пришлось какое-то время подождать у раскаленной полуденным солнцем стены. От железа веяло зноем, над площадью колыхалось марево. Из открытых ворот тянуло сельдереем.
Вскоре в проеме появилась коренастая фигура человека в штатском. Гвардейцы приосанились: пожаловал сам директор Гриша Данелян – со скоросшивателем под мышкой и с очками на залысом лбу. Весь деловой и озабоченный.
– Константин, кажется? – уточнил он, ткнув в сторону Лещинского пальцем, на котором не хватало одной фаланги. – Ну, идем. Чего стоять на пороге…
Лещинский проследовал за директором во двор. Запах сельдерея стал сильнее.
Вагончики из рифленого металла выстроились в ряд, их очертания были нечеткими из-за жаркой дрожи воздуха. В вагончиках до и после смены переодевались и принимали душ рабочие. Возле входа в заводской корпус, под бетонной аркой портала, возвышался шагающий транспорт – машина, вроде бронехода, только вместо пилонов с излучателями и огнеметами по бокам у нее были два контейнера, загруженные сейчас продукцией «колбасного цеха». Транспорт принадлежал службе доставки и распределения Колонии – еще одной одиозной структуры, учрежденной Корсиканцем. Шагающую машину также сопровождала пятерка гвардейцев, а иначе было нельзя, иначе транспорт разобрали бы по винтику прежде, чем он дотопал бы до ближайшего продовольственного склада. Такое уже случалось.