— Спасибо, Игорь, — отец довольно склонил голову, покачав мне головой.
Разговор снова перешел в спокойное русло, но, на этот раз Роменский несколько раз останавливал свой взгляд на мне. Случайный, но пытливый, изучающий.
Я почувствовала, как внутри поднимается раздражение. Мне никогда не нравилось быть под чьим-то внимательным наблюдением, особенно таким… хладнокровным.
Поспешно встала, помогая маме собрать грязную посуду со стола, надеясь деликатно скрыться на кухне и перестать быть объектом внимания своего декана. Но когда я протянула руку за его тарелкой, он внезапно подал её мне, и его пальцы на мгновение едва ощутимо коснулись моей руки.
Касание было таким лёгким, что его можно было бы принять за случайность. Можно было бы, если бы не это короткое, почти застывшее мгновение.
Я резко подняла глаза, но Роменский уже спокойно убирал руку, будто ничего не произошло.
— Спасибо, — ровно сказала я.
— Не за что, — так же спокойно ответил он, его лицо оставалось совершенно непроницаемым.
На кухне, уже бросая тарелки в раковину, несколько раз беззвучно чертыхнулась. Вот уж никуда это все не годилось. Еще днем хихикала над Ленкой и ее восторженностью, а сейчас сама веду себя не лучше нее. Да, красивый мужчина, отец его уважает, значит есть за что. Но мне-то что с этого?
Люди, подобные Роменскому, недостатка внимания у женщин никогда не испытывали. Восхищаться таким издалека можно, восхищаемся же мы античными статуями или творениями Микеланджело. Но чувствовать что-то более серьезно — упаси бог. Вот только я всё ещё ощущала его случайное прикосновение, и это злило меня больше всего. С какой стати вообще об этом думать? Глупо, нелепо, ненужно. От раздражения я сжала губы и с силой провела губкой по тарелке, будто могла стереть этим ненужные мысли.
— Лиана, — сзади раздался недовольный голос мамы, — ты что, решила помыть посуду прямо сейчас?
— Нет… — пробурчала, кидая недомытую тарелку в раковину.
— Помоги мне с пирогом, — велела мама, доставая великолепное вишневое произведение искусства из холодильника. — Красивый мужчина, — шепнула она мне, нарезая пирог на части.
— Наш курятник будет в восторге, — ответила я, ловко перекладывая кусочки на блюдца.
— Вот ну что ты опять о других, а? — мама уперла руки в бока. — Ты о себе подумай!
— Мам, — я круто развернулась к ней, — ты вообще, что предлагаешь? Скрутить его, привязать к стулу, изнасиловать и заставить жениться? Ты вообще в своем уме или последнее время весь мозг на сериалы и любовные романы спустила? Срешься с папой по поводу и без, меня пытаешься сбагрить хоть за козла однорогого! Ты вообще в каком мире живешь? — раздражение последних дней внезапно вылилось в неконтролируемую злость.
— А ну-ка помолчи! — рыкнула на меня мама, яростно сверкая черными глазами. — Думаешь, тебе легко будет без мужчины в этом мире? Думаешь, все тебе на блюдце преподнесут? Думаешь, никто в университете не знает чья ты дочь?
— Что? — кровь бросилась мне в лицо.
Я смотрела на неё в полной растерянности, пытаясь понять, что именно она только что сказала.
— Там что, идиоты сидят? — фыркнула она, отворачиваясь и судя по всему уже сожалея о своей вспышке.
Да нет, идиотка тут только я.
Бросив на стол полотенце я стремительно вышла из кухни, чувствуя как в груди стучит сердце от злости. В большей степени на себя — ведь какой надо быть наивной дурой, чтобы считать, что смена фамилии хоть на что-то повлияет в этой деревне.
— Лиана! — закричала мне в след мама. — Лиана, стой!
— Что случилось, зайчонок? — папа выскочил из гостиной в коридор.
— То, папа, — едва сдерживая слезы, ответила я, — что я — дура, а ты меня в этом активно поддерживал!
Папа нахмурился, его лицо приняло обеспокоенное выражение.
— О чём ты говоришь, Лиана?
Я вздохнула, пытаясь успокоиться, но эмоции захлёстывали меня.
— О том, что все в университете знают, чья я дочь. А я, как наивная дура, думала, что смена фамилии что-то изменит.
Папа посмотрел на меня с сожалением, затем бросил быстрый взгляд в сторону кухни, где осталась мама.
— Лиана, я…
Но я не дала ему договорить.
— Почему ты мне не сказал? Почему позволил верить в эту иллюзию?
Он опустил глаза, явно подбирая слова.
— Я хотел, чтобы ты сама выбрала свой путь. Думал, что так будет лучше для тебя.
Я покачала головой, чувствуя, как слёзы подступают к глазам.
— Лучше? Для меня? Или для тебя?
Папа сделал шаг ко мне, протягивая руку, но я отступила назад.
— Лиана, пойми…
Но я уже не слушала. Развернувшись, быстро вышла из квартиры, хлопнув дверью. Вылетела из подъезда, ощущая как прохладный осенний воздух холодит горящие щеки.
Где теперь правда в моей жизни, а где — ложь? Как я теперь могу быть уверенной в том, что меня ценили как самостоятельную единицу, а не дочь своего отца. Сжала пальцы в кулак, ощущая, как ногти больно впиваются в ладони. Теперь становился понятен и ужин, организованный отцом — он хотел деликатно уберечь меня от неловкого недопонимания с Роменским. Наверняка точно так же он договаривался с прошлым деканом. Думала, что сама выстраиваю свой путь, а оказалось, что за кулисами моего «независимого» существования кто-то осторожно расставлял мне подушку безопасности.
Да чтоб вас всех!
Всплеск злости накрыл меня с такой силой, что я, не думая, пнула по металлической ножке скамьи, вложив в этот удар всю ярость, разочарование и беспомощность.
Острая боль взорвалась в ступне, отозвалась вспышкой в мозгу. Я судорожно втянула воздух сквозь зубы, чувствуя, как слёзы мгновенно подступают к глазам, не спрашивая на то разрешения.
Ну вот, отлично.
Опустилась на скамью, прижимая ладони к лицу, и тихо зашипела — не от боли в ноге, а от всего сразу. От обиды, от злости, от чувства униженности, от осознания того, насколько я была наивной.
— Если сейчас сломала себе ногу и не явишься на мои лекции — я буду сильно разочарован, — послышался позади меня ровный, спокойный голос.
Я резко вскинула голову, сердце ухнуло куда-то вниз.
Игорь Роменский стоял в нескольких шагах, руки в карманах, лицо всё то же — непроницаемое, как у человека, которого невозможно застать врасплох.
От неожиданности я не сразу нашлась, что ответить, но ощущение, что он уже некоторое время стоял и наблюдал за мной, было неприятным.
— И как мне теперь с этим жить? — ехидно и зло бросила в ответ.
— Как жить — не скажу, а вот на экзамене тебе хана. Так устроит?
Я фыркнула в ответ, вытирая глаза тыльной стороной ладони. Роменский, несколько секунд постояв рядом, присел на скамейку рядом со мной. На мгновение на меня повеяло ароматом цитрусов и удового дерева, свежим и дымным, от которого слегка закружилась голова.
— Любой отец защищает своего ребёнка, — тихо сказал он, наклоняясь вперёд, локти на коленях, пальцы переплетены в замок. Голос его был ровным, спокойным, почти задумчивым. — Твой защищал тебя. Это нормально.
— Не нормально то, что он лгал мне, — ответила, потирая зудевшие глаза. — Дал поверить в то, что я сама справилась, а не за его счет.
— А ты не справилась, Лиана? Или в глубине души ты считаешь, что хуже отца, поэтому так боишься его фамилии?
— Нет…. — вопросы Роменского выбивали из меня всю злость, оставляя растерянность и усталость. — Только теперь я не уверенна, что….
— Лиана, — он повернул ко мне голову, и в полумраке я вдруг отчётливо осознала, насколько он красив. Не в том глянцевом смысле, от которого теряют голову студентки, а в чём-то другом — чёткие линии лица, холодный, уверенный взгляд человека, который привык понимать людей быстрее, чем они сами себя.
— Думаешь, все у нас на факультете любят твоего отца? — продолжил он. — Да огромное число людей, зная, что ты его дочь, и дай ты им повод, завалили бы тебя на первом же экзамене. Университет, девочка, — он сделал паузу, чуть склонив голову набок, — это не только наука, это ещё и политика.
Я сжала губы в тонкую линию, пытаясь уловить в его словах подвох, но не находила.
— Люди не любят тех, кто умнее их, не любят чужих достижений. У любого учёного есть недоброжелатели: у моего отца, у твоего. У меня. Будут и у тебя.
Он говорил спокойно, ровно, без лишнего нажима, но я чувствовала, как каждое слово ложится точно по адресу.
— Твоё решение сменить фамилию дважды щёлкнуло их по носу, — добавил он. — Не дало повод шипеть, что за тебя всё решает отец, и не дало возможности насолить ему. Вот сама и думай, всё ли было напрасно.
Я молчала, ощущая, как злость уходит, как вода сквозь песок, оставляя после себя только пустоту и странное, но почти неизбежное принятие.
И ещё стыд.
Оттого, что человек, с которым я практически не знакома, оказался свидетелем нашей семейной ссоры.
Я опустила голову, ощущая, как жарко горят щёки.
— Не думай об этом, — вдруг сказал он, и я резко подняла взгляд.
Его тон изменился, стал…. мягче?
— Я тоже не сразу понял, что к чему, — он хмыкнул, отвернувшись и глядя куда-то в сторону. — Подумал, что мне впаривают очередную «профессорскую дочку».
Я моргнула.
— В смысле?
Он посмотрел насмешливо.
— Я прямом. А зачем еще в гости звать неженатого мужчину 35 лет, которого не видели черт знает сколько времени?
— Ой, — щеки захлестнула горячая волна, я тут же вспомнила все разговоры, которые ходили в университете, да и мамины слова тут же пришли в голову.
— Но твой отец куда умнее других. Он и тебя защищал, да и мне дал понять, что поддержит в случае чего.
— Это в случае чего же? — подозрительно прищурила глаза.
— В случае, — Роменский едва сдерживал улыбку, — если меня кто-то попытается сместить с должности. А ты о чем подумала?
Я закрыла рукой глаза — да твою ж то мать!
— Примерно о том же…. — за этот вечер меня раза четыре уже мордой об асфальт приложили.
— Хорошо. Встать сможешь? — он кивнул на ногу. — Уже становится холодно, а ты даже без куртки.