И что-то зародилось в нем: то разгоралось, как костер из сухих веток, то затухало, но никогда не исчезало, тлело под ребрами, свернувшись злым клубком. Павел старался затолкать это внутрь – отец учил его обходиться словами, без драки, «драка – путь глупцов, умный человек найдет способ обойтись без кулаков». Он почти привык жить в полуприседе. Молчать побольше, не смотреть в глаза: они выдавали то, что иногда стоило прятать. Всего-то надо подождать до выпуска. Но Шваль внутри Павла разрослась, надела его тело, как костюм, и вкрадчиво шептала: «Ждать будем сколько? Еще три года или пока ему не надоест? Что делать будем? Спустим ему и козлам в школе всё с рук?»
Это Шваль первой пустила в ход зубы и кулаки, не Павел.
Это Шваль избила одноклассника, а после еще пару пацанов. Не он. Павел был умным парнем, он бы не стал так подставляться.
Он нашел другой выход: стал поджидать с телефоном под дверями, прятал его в воспитательской, записывая разговоры. Сфотографировал Просто Костю, правда, издалека, и изображение вышло смазанным. Попробовал поискать по фото аккаунты в соцсетях, но ничего не обнаружил. Потом он установил нехитрое приложение на мобильный Борисовны. Оно записывало и сохраняло все звонки в облаке. Ссылки на эти файлы Павел выслал блогерам, новостным каналам и в прокуратуру.
Вышло очень легко, никто не ожидал, что Чжан, бесправный благоразумный Чжан такое учудит. Ведь всех же всё устраивало: Просто Костя выпускал пар, Борисовна и директриса пилили выручку, Павел оставался жив и почти здоров. И тут вдруг поднялся шум.
О торговле детьми в подмосковном детдоме трубили по всем каналам в Telegram и блогам в Facebook (тогда их еще не запретили), писали по всему Weibo (тот уже появился и набирал обороты). Одни вставали на защиту Павла, другие обвиняли его во лжи, называли записи поддельными, хоть он их полгода собирал.
Он стал отжиматься, молотить грушу и бегать по утрам. Он выискивал среди прохожих и посетителей детдома знакомое лицо, в любую секунду готовый броситься наутек. Он хотел спереть журнал посещений, но тот успел пропасть бесследно с фамилиями «гостей». Он запирался в компьютерном классе и рыскал по сети в панической боязни, что его личность раскроют. Повсюду будет его печальная смуглая рожа с припиской: «Вот он, несчастный Павел Чжан», и вся страна узнает. Будут таращиться на улицах, предлагать и приставать, глумиться.
Еще он искал по базам отца, – но ничего не находил, отец исчез бесследно. Через полгода их с матерью официально признали умершими, хотя Павлу от этого уже было ни холодно ни жарко.
В его жизни появился Гольдман Герман Львович, степенный московский адвокат с огромным опытом. Он вызвался представлять Павла в суде бесплатно и объяснил, что по закону журналисты не имеют права разглашать тайну личности несовершеннолетнего. Первым его советом было сидеть и не высовываться: не светить лицом, не отвечать на звонки и сообщения, всё перенаправлять ему. При появлении Просто Кости не говорить с ним, сразу бежать, звонить в полицию.
По ходатайству Германа Львовича Павла перевели в другой детдом, ближе к Москве, и держали этот перевод в строжайшей тайне. На новом месте Павлу запретили драться и хоть как-то привлекать к себе внимание. Но внимание он все равно привлекал – одной своей внешностью, учебой, манерой держаться и говорить. Одногруппники его оценивали, ощупывали взглядами, покусывали, проверяя.
От этого Павел чувствовал себя обезьяной в клетке.
Он не хотел известности. Он лишь просил, чтобы нашли Просто Костю и заперли с зеками в камере. Павел просматривал новостные каналы, ожидая заголовка вроде «Пойман педофил», но заголовка не было. Он прошел кучу экспертиз: урологических, психолого-психиатрических, проверку на полиграфе. На закрытом заседании суда все так на него смотрели, словно он сам был виноват, словно ему не стоило мутить воду, сидел бы под камнем и не смущал честных людей своей грязью. На видео из суда, каким-то образом слитом в сеть, его лицо было размыто, но поза и голос, слова, которые он говорил, – всё казалось таким жалким и узнаваемым, что Павел еще долго озирался в страхе.
Комментарии под видео лишь подтвердили его догадки. В них писали, что он врал, что совратил, а может, и оболгал невинного приличного мужчину, и воспитателей оболгал, и в Самаре вообще десятерых в колледже застрелили, и лучше бы чиновников судили и написали про тот закон, что в мае принят, а не про «заднеприводного» из детдома. Иные следили за его историей с ленивым любопытством, с которым дети тычут палкой в голубиный труп в пыли на тротуаре. Наблюдали за ним с безопасного сетевого расстояния, поддразнивая свою жизнь, бодря ее адреналином и вздыхая облегченно: как хорошо, что вот у нас не так.
Борисовну и директрису в итоге посадили, прикрыли кого-то из «клиентов», Гольдман прославился на всю страну. Шумиха вскоре схлынула, все переключились на другое: жестокое обращение с животными, продажу заводов Китаю, адюльтер телеведущего. История Павла забылась.
А Просто Костю так и не нашли.
Лифт снова не работал. Неделю назад кто-то в нем застрял, сам отжал двери и вылез. Кабина два дня выглядывала на второй этаж, криво раззявив створки, мастер не торопился, и все ходили пешком, таская по ступеням сумки и коляски с орущими детьми. Потом лифт починили, Павел даже успел прокатиться разок вместе с Соней, но сейчас в шахте опять царила тишина.
Плюнув, он расстегнул куртку и побежал по лестнице. Шаги гулко отзывались в подъездном колодце, метались меж зеленых стен с маркерной росписью. На шестом этаже истерично мерцала лампочка, выхватывая из тьмы углы и двери. Кто-то возник на верхней ступени, вдруг протянул к Павлу невозможно длинные руки. Павел от неожиданности чуть не сверзился вниз, сжал кулаки, но с очередной вспышкой тень исчезла.
Показалось, всего лишь показалось.
Он вошел в квартиру, стараясь не греметь ключом в замке. Свет в коридоре не включил, чтобы не тревожить соседей, и тут же за это поплатился – зацепил ногой разряженный пылесос, и тот с шумом прокатился по полу. Так и не убрали на базу, кто же так делает? Чертыхаясь шепотом, Павел ввалился в комнату и разогнал тени, переключив режим на «дома, ночь». Поставив сумку на журнальный столик возле универсальной зарядки для всего на свете, он с удивлением заметил длинную трещину в стекле, идущую от толстого шлифованного края к одной из ножек. Это было обидно, столик ему нравился. Павел сделал пометку набрать мастера и заказать новую столешницу. Разувшись, он протиснулся мимо кровати к окну и распахнул его, впустив апрельский воздух.
Снег, выпавший с утра, успел растаять. Между мокрыми панельками, одинаковыми и унылыми, ютились школа и детсад, горбились машины на забитой до опасной тесноты парковке. Вдали с гудком пронесся первый экспресс, замелькали пустые вагоны. Спальный район спал, лишь единичные окна горели пикселями, словно ярких крошек набросали в ночь.
Со своим сном Павел уже опоздал. Мог и не уезжать с работы, на самом деле.
Вскипел и щелкнул чайник. Раздевшись до трусов, Павел заварил лапшу с креветочной приправой, выпил уже готовый и остывший кофе, прослушал сообщение от Сони, снова чуя ее запах – разлитый по комнате, впитавшийся в подушки. Он сел на кровать, устроив тарелку на скрещенных ногах, и включил редактор кода с таймером на два часа. После следовало встать и разминаться минут пять: Павел не хотел стать одним из «овощей» Сониного реабилитационного центра.
Работа шла лишь первый час. Потом внимание рассеялось, поплыло куда-то в сторону школы, родительской деревни, Просто Кости и мужика из фонда. Воспоминания обретали плоть. Обычно Павел спешил заталкивать их обратно, в те пыльные сектора, куда он не заглядывал даже в минуты глубоких раздумий. Но той ночью заталкивать не очень получалось. Эпизоды прошлого всплывали смутными тенями, проскальзывали между пальцами, плескали плавниками, нашептывали: «Разве бывают такие совпадения?».
Павел сам не заметил, как вместо редактора кода очутился в ленте новостей ушедшего дня. Больше всего писали о грядущей встрече генсека Лина и президента Енисеева с президентом США. Атмосфера, как всегда, была напряженной, политологи и просто любопытствующие со сторон САГ и Америки делали прогнозы, тысячи комментариев и видеопостов. «Министр иностранных дел КНР Ю Фан с иронией ответил на слова американского президента об экономическом давлении», – сообщалось ниже. Тут же дополнительным слоем вылезло видео, пока без звука, на котором высокий и изможденный Ю Фан что-то вещал с трибуны прессе. Иронии на его лице Павел не увидел.
Он закрыл видео и рекламные ролики, которые пропустил фильтр, пролистал ленту. Дальше шла небольшая подборка статей о суде над пойманными «контрас» – те обвинялись в вандализме, распространении вредоносных программ и наркотиков, организации несанкционированных акций и умышленном причинении средней тяжести вреда здоровью, – они оказали сопротивление при задержании. Многие комментарии под статьей были удалены и заменены стандартной формой: «Пользователь заблокирован за клевету и оскорбление человеческого достоинства. Сформирована комиссия по расследованию дела, она ведет свою работу». Та же комиссия наверняка назначила большой штраф. Люди не следили за собой в сети, хотя после закона о клевете стоило бы научиться.
«Контрас» понуро сидели на скамье за решеткой в зале суда, осунувшиеся и бледные, всем около двадцати, не больше. Павлу не было их жаль. Сами полезли туда, куда не стоит лезть, и десятка была еще мягким приговором, – в том же Китае хакеров и протестующих сажали до пенсии. И было бы за что бороться. «Спецслужбы собирают данные», – говорят они. Как будто факт сбора данных может кого-то удивить.
Кого-то, кроме извращенцев, которые возят мальчиков на «прогулки» и оформляют гостевой режим.
Сдавшись, Павел набрал в поисковике: «добродел фонд». Найденный сайт оказался дешевеньким, не особо ярким, обычная визитка без 3D эффектов, всплывающего меню и прочей шелухи. Под шапкой с фотографиями чистых и милых сирот была закреплена портянка текста о миссии фонда и связи его с Правительством Московской области, о сотне праздничных мероприятий для воспитанников детдомов и лечении тяжелобольных детей, о необходимости запретить интернет в детских учреждениях, тем самым оградив детей от эпидемии цифровой зависимости. Ниже – аудиоверсия для плохо видящих и ленивых. Текст был подписан жирным курсивом: «Краснов Сергей Константинович».