Екатерина намерения бряцать оружием не проявляла, но настроение у неё в последние недели жизни было самое безрадостное. Преданная ей графиня В. Н. Головина описала вид Императрицы на одном из балов, который давал в Зимнем Дворце вскоре после размолвки с Королем Великий князь Александр Павлович.
«Государыня тоже присутствовала на празднестве, она тоже была вся в черном, что я в первый раз видела.[79] Она носила всегда полу-траур, кроме совершенно исключительных случаев. Ее Величество села рядом со мной; она показалась мне бледной и осунувшейся… Не находите ли Вы, — спросила она меня, — что этот бал похож не столько на праздник, сколько на немецкие похороны? Черные платья и белые перчатки производят на меня такое впечатление».
История не сохранила свидетельства, находились ли Цесаревич и Цесаревна в Тронном зале в момент провала помолвки их старшей дочери; если они даже там и находились, то, как и во всех предыдущих случаях, им уготована была тольхо роль сторонних наблюдателей. Их мнением Екатерина не интересовалась, и ни в какой форме с ними не советовалась. Уместно добавить, что Александра Павловна была выдана замуж уже в эпоху царствования Павла I. В октябре 1799 года она стала женой эрцгерцога Австрийского, палатина Венгерского, сына Императора Леопольда II (1747–1792) Иосифа-Антона (1776–1847). Александра Павловна скончалась от послеродовой горячки в марте 1801 года в Будапеште…
Помимо устройства брачных дел, Екатерину II в последние месяцы жизни чрезвычайно занимала и старая тема — отлучение Павла Петровича от видов на Престол. Она решила наконец-то придать всему этому проекту «законный» вид, Екатерина ознакомила ближайших сановников с намерением назначить наследником Александра, но, к её удивлению, даже среди них нашлись несогласные. Главным оппонентом оказался Александр Андреевич Безбородко (1747–1799).
Выпускник Киевской духовной академии, хитрый и умный малоросс сделал блестящую карьеру при Екатерине II. В 1775 году, по рекомендации фельдмаршала и графа П. А. Румянцева (1725–1796), Безбородко был назначен к Императрице секретарём по принятию прошений на Высочайшее имя. В 1780 году Екатерина привлекла Безбородко к обсуждению вопросов внешней политики. Он был причислен к Коллегии иностранных дел и фактически сменил Никиту Ивановича Панина на этом посту, хотя формально главой внешнеполитического ведомства состоял граф И. А. Остерман (1725–1811); Безбородко же числился только вторым членом Коллегии. В 1786 году Безбородко был введен в состав «Совета при Её Императорском Величестве» и стал одним из самых доверенных лиц.
Уместно заметить, что после смерти Екатерины именно Безбородко передал Императору Павлу бумаги, касающиеся деятельности по отстранению его от Престола, чем и завоевал расположение. Безбородко получил должность государственного канцлера, был возведён в княжеское достоинство и щедро награждён поместьями.
Так вот, на собрании Совета, имевшем место через несколько месяцев после женитьбы Александра Павловича, Безбородко произнёс монолог, который мог стоить карьеры; все ведь знали о желании Императрицы. Он заявил о возможных «худых последствиях» для Отечества подобного решения, так как «вся Россия привыкла почитать Наследником сына Её Величества». Екатерина быстро закрыла дискуссию; единогласия не было, а возражения она слушать не хотела.
Конечно, отдельные голоса несогласных Екатерину никогда бы не остановили; её смущало другое; позиция самого Александра, о чём звучали вопросительные голоса в Совете. В ответ сказать было нечего; ясной определённости не существовало. Она знала, что Александр не раз высказывался критически против «гатчинских порядков», но при этом постоянно бывал в Гатчине, и, как ей не раз передавали, маршировал со всеми прочими на плацу с видимым усердием. Бабушка приписывала эту двойственность «юному характеру» и вознамерилась воздействовать на внука с той стороны, с которой он был воздействию восприимчив. Она обратилась к Аагарпу, «демократические» и «анти-тиранические» настроения которого были хорошо известны.
Позже Лагарп изложил в своих воспоминаниях эту драматическую коллизию, которая стоила ему многих переживаний и закончилась отбытием из России. Как явствует из воспоминаний швейцарца, Екатерина 18 октября 1793 года имела с ним весьма обстоятельную беседу, продолжавшуюся около двух часов. Во время этого разговора вещи своими именами не назывались. Императрица рассуждала как бы на отвлеченную тему о «благе государства», а Лагарп, прекрасно понимавший подноготную, изо всех сил изображал, что он не понимает самого главного, что так заботило повелительницу России. Он не питал никакого расположения к Павлу, знал и о том, что Павел его ненавидит, но все-таки человеческая порядочность не позволила Лагарпу втянуть себя в это грязное дело. В подготовке государственного переворота он не хотел участвовать, хотя и называл Павла Петровича «новым Тиберием»[80].
Екатерина была разочарована. В 1794 году Лагарпу было объявлено, что его роль наставника Александра Павловича и Константина Павловича закончена и он — свободен. 31 января 1795 года появился рескрипт Императрицы, оповещавший, что Лагарп произведён в полковники, уволен со службы, награждён пенсией и на проезд из России в Швейцарию ему выдавалась солидная сумма. Лагарп же не спешил покинуть пределы страны, в которой он провел одиннадцать лет, но которую так и не полюбил. У него оставались моральные обязательства перед некоторыми людьми, которыми он не мог пренебречь.
«Я был возмущен до глубины души, — писал Лагарп, — предстоящей насильственной мерой и ломал себе голову, каким образом предостеречь Павла, постоянно окружённого шпионами и злонамеренными друзьями. Одно неосторожное слово, вырвавшееся у него, могло бы повлечь за собой самые гибельные последствия».
Лагарп, конечно же, не знал, насколько Павел Петрович был осведомлен о злокозненных намерениях матери. С Цесаревичем он никогда не разговаривал; их отношения ограничивались случайными встречами на некоторых придворных церемониях, причём Павел Петрович уже несколько лет при встречах демонстративно отворачивался. Потому Лагарп принял смелое и опасное решение: с одной стороны, настраивать Александра против согласия на насильственные меры, а с другой — встретиться с Павлом и объяснить ему сложившуюся ситуацию. И республиканцу Лагарпу удалось осуществить оба намерения.
Самое трудное — войти в сношения с Павлом Петровичем. Несколько недель он пытался получить доступ к Цесаревичу и, наконец, на 27 апреля 1795 года приглашение последовало. Лагарп прибыл в Гатчину рано утром, что уже само по себе произвело на Цесаревича благоприятное впечатление. Это был день рождения Великого князя Константина Павловича; ему исполнилось шестнадцать лет. По этому поводу в Гатчине на вечер был назначен бал.
Павел принял Лагарпа в своём кабинете почти тотчас, как только оказался в приёмной, что являлось свидетельством расположения. Беседа продолжалась около двух часов, подробности её не известны, но общий ход разговора, как это следует из воспоминаний Лагарпа, касался необходимости установить добрые отношения между отцом и сыновьями. Бывший наставник уверял Павла, что дети питают к нему самые возвышенные чувства и для достижения полной гармонии отношений необходимо более сердечное, открытое отношение и со стороны отца.
Естественно, Лагарп ничего не сказал о позиции Екатерины, о её происках, да этого и не требовалось. Павел весьма благосклонно выслушал наставления швейцарца, обнял его и пригласил на бал. Вечером произошёл забавный эпизод: Мария Фёдоровна пожелала, чтобы Лагарп был её кавалером в полонезе, но у того не оказалось необходимых в таком случае перчаток. Павел Петрович тут же снял и подарил свои, и их Лагарп потом хранил до самой смерти.
В своих «Записках» графиня В. Н. Головина рассказала одну историк), чрезвычайно показательную для оценки той атмосферы предательства, наушничества и лжи, в которой существовал Павел Петрович в последние годы своего гатчинского затворничества.
Некоторое время особым расположением Павла пользовался граф Никита Петрович Панин (1771–1837) — племянник его высокочтимого воспитателя графа Никиты Ивановича Панина (1718–1783), сын его брата графа Петра Ивановича Панина (1721–1789). В 1793 году Никита Петрович получил придворное звание камергера и именно в этот период он становится частым гостем и в Павловске, и в Гатчине. Воодушевляемый намерением «окончательно рассорить» Павла с матерью, молодой Панин задумал коварную интригу. В один из Аней он добился конфиденциальной встречи с Павлом и сообщил, что ему стало известно о «заговоре», составленном против него Императрицей.
Великий князь встретил сообщение спокойно и спросил: известны ли графу имена участников? Получив утвердительный ответ, Павел Петрович попросил Панина написать имена «заговорщиков» на листе бумаги, Панин написал несколько фамилий, после чего Цесаревич попросил графа подписать сей документ. Дальнейшее совершенно не соответствовало видан графа. Павел Петрович взял бумагу и произнес фразу-приговор: «Убирайтесь отсюда, предатель, и не показывайтесь никогда мне на глаза!» Цесаревич заслуженно расценил акцию графа как провокацию; для того чтобы «убрать» сына, Екатерине совершенно не требовалось составлять какой-то «заговор».
Чтобы довести всю историю до конца, Павел отправился с панинской бумагой к Императрице, которая «была также возмущена». Головина не указала время этой истории, но, возможно, это был 1794 год, так как в начале 1795 года Панин совершенно неожиданно был вынужден покинуть Петербург, получив назначение на место губернатора в Гродно. Почётная ссылка длилась недолго; уже в 1796 году Панин — член Коллегии иностранных дел…
25 июня 1796 года в Царской Семье произошло радостное событие: на свет появился новый царицын внук, которого при благодарственной молитве нарекли Николаем — будущий Император Николай I, Бабушка была чрезвычайно рада и, как и раньше, взяла новорождённого сразу же под своё покровительство. Павел Петрович так и не смог смириться с очередным актом насилия и сразу же после крестин, через неделю после родов, уехал в Павловск.