Постукивая зубами от страха, Жиртрест догадался, что там привязан человек, лицо которого скрыто тенью.
Прервав короткую паузу, длинный с посохом поднял руку и заговорил торжественно и громко:
– Заклинаю тебя, великий и могучий дух! Явись сию же минуту! Силой великого Адоная, именем Элоима, именем Ариэля и Иеговы, именами тринадцати повелеваю тебе покинуть место, где находишься. Явись предо мною в огненном кольце. А если не исполнишь приказания – именем Аглы, Таглы, Сильфы и Саламандры, именами Земли и Неба, – поражу тебя и твой род и не дам тебе покоя ни на земле, ни на воде, ни в небе, ни в геенне адовой. Слушай меня, о великий непокорный дух! Ечто шан ежи исе ан хасенеб!
Жиртрест задрожал, когда человек в круге начал читать заклинания на диком, чудовищном, словно вывернутом наизнанку языке. Что-то жуткое должно было теперь произойти, толстяк чувствовал это всем нутром, но, что именно и почему, он не знал и не хотел даже думать.
– Прими жертву крови! – воскликнул черный у столба. Взмахнул рукой – и… что-то случилось. Ветер стих. Деревья и люди на поляне замерли. Сухо стукнул нож: влажный хрип уходящей жизни разодрал тишину. Жиртрест не видел, что творится у столба, но невольно схватился рукой за горло, чтобы прикрыть, защитить от удара и гибели.
Ноги ослабели и подогнулись, жаркая волна хлынула по телу, он вдохнул… И тут чья-то рука хлопнула его по плечу:
– Попался, сученыш?! Салки!
Оглянувшись, Жиртрест наткнулся на крохотные и жесткие, как прицел ружья, глаза Рауля. Справа и слева щурились дерганый Дюфа и Юрас с его безумной ухмылкой.
Рауль поигрывал скальпелем. Сталь наливалась багровым в скачущих отблесках пламени.
– Да, толстый… А я ведь предупреждал, – сказал Рауль, перебрасывая лезвие с пальца на палец и опасно приближая руку к животу Жиртреста. – Слушайся папочку. Не лезь поперек…
– Э-э-э?! – Жиртрест выпучил глаза, замахал руками, пытаясь подать знак приятелям, привлечь их внимание к тому, что происходит за его спиной, но слова не шли с языка.
– Страшно? – спросил Рауль и кивнул. – Страшно.
Ласково и жутко улыбаясь, он положил руку на плечо Жиртресту, а другой сделал выпад, полоснув справа налево. Лезвие рассекло толстовку, майку и царапнуло кожу под слоем одежды. Боль ящерицей проскользнула под ребрами. Тяжело дыша, Жиртрест изумленно уставился на свое белое брюхо, вывалившееся между клочьев материи. Кровавая роса выступила по краям царапины.
– Бей жирдяя!
Рауль выбросил вперед руку с лезвием, но Жиртрест отбил, взревел быком, и рыхлый мясистый кулак его опустился на голову обидчику. Рауль покачнулся.
Дюфа и Юрас, как псы, вцепились с двух сторон, и спустя мгновение клубок дерущихся с треском и шумом выкатился на поляну.
Люди завизжали, кинулись врассыпную. Строгий черный круг распался. Чей-то властный голос скомандовал, перекрывая испуганные вопли:
– Разнять! Леонтий, сюда! Держите их!
Несколько рук подхватили Жиртреста, рывком поставили на ноги. Подняв голову, он увидел, как Дюфа и Юрас вяло отбиваются, но черные в капюшонах цепко держат их за локти.
Парней в минуту скрутили и поставили лицом к огню. Рауля на поляне не оказалось. Успел смыться, подумал Жиртрест, и почему-то эта мысль порадовала его.
Человек с посохом откинул капюшон с лица. Жиртрест узнал длинного очкарика из электрички – и ему сделалось смешно. В круге освещенных пламенем мужчин, женщин, детей, подростков он разглядел и девушку, ту, что была с очкариком в вагоне.
В свете костра она выглядела невозможной красавицей, настоящей русалкой. Слегка растрепанной, правда, но с такими сияющими глазами, словно в каждый вставлено по алмазу. Плакала, сразу видно. И чего она такая перепуганная? Жиртрест поймал взгляд девчонки и подмигнул. Просто хотел ее развеселить.
Девушка вздрогнула и поспешила перевести глаза на того, кто стоял в центре круга.
– Связать! – скомандовал очкарик, указывая на парней. Он весь дрожал от непонятного возбуждения. Что-то его, видать, сильно обрадовало. – Леонтий, неси веревки. Сергей, Алевтина! Церемония все равно прервана. Идите все по домам. Ну, что встали?! Расходимся!
– Не рано ли, Вадим Николаевич, отпускаешь? Время детское! – проскрипел вдруг чей-то голос, и тут же раздался противный смешок. Все, кто его слышал, оцепенели. Вадим Николаевич уронил посох, а лицо Алевтины исказилось от страха.
Скрипучий голос, прозвучавший негромко, перекрыл шум ветра, дождя, шелест листвы, все звуки в лесу: он ввинчивался в уши, он заставлял вибрировать каждую молекулу воздуха, от него дрожала земля и мышцы людей.
– Зачем прогоняешь от меня малых сих? – юродствуя, пропел голос.
В толпе заплакал ребенок. Вадим Николаевич упал на колени перед деревянным столбом и, морщась, словно у него разболелись зубы, вглядывался в темную безжизненную массу, свалку тряпья у его подножия. Голос шел оттуда.
– Кто ты? – прошептал он и неожиданно хихикнул. Ему вдруг померещилось, что у столба стоит маленькая беленькая девочка с волосами, как пух одуванчика, и улыбается стылой улыбкой.
Между тем мертвец встал, зияя разверстой, от уха до уха, раной, и подошел ближе.
– Брось, Вадим Николаевич! Я ведь говорил тебе, кто я. Но ты не поверил. Ты ничему не веришь. Вера других нужна тебе, чтоб завладеть их помыслами и душами, но сам ты не веришь. Глянь, Алевтиночка, как жалок этот мужчина. Он ведь всегда обманывал тебя. Говорил о жребии, о великой справедливости Просветителя, мятежного духа, низвергнутого с небес. А сам хитрил, изворачивался. Спроси, что хранит он в сейфе? Куда прячет деньги за проданные куски трупов, за чужие сердца и почки? Он обманул вас, брошенные люди! Убедил, что вы никому не нужны, кроме него. Но вы служили не мятежному духу, не Справедливости, вы служили ему!
Мертвец говорил, и внутри него разгоралось огненное сияние – вспыхнув в глазах, лучилось изо рта и раны, дышало жаром, просвечивая сквозь кожу лица и рук. Физическая оболочка зашипела, начала чернеть, сворачиваться и облезать. Макушка обгорелого черепа лопнула, как скорлупа переваренного яйца, и наружу выперлись витые высокие рога, руки и ноги покрылись разрывами, сквозь лопнувшую кожу просунулись вперед острые копыта, и, наконец, гигантский мохнатый черный козел, скинув прежнюю обуглившуюся личину, предстал перед обомлевшей толпой. По длинной курчавой шерсти стекали тонкие горячие струйки огня. В воздухе явственно ощущался едкий запах серы.
– Я – шатун, – громыхнуло эхо. – Великий козел, отпущенный из полей ада Создателем. Несу грехи падших ангелов и самого Бога. Меня нельзя отдать в жертву – я всем нужен. И вы все нужны мне. Хочу приютить вас, каждого. Ни одного не брошу.
Рассыпая искры и сполохи, черный козел захохотал. Красный язык выстрелил из раскрытой пасти – и Вадим Николаевич покатился, извиваясь и воя, объятый пламенем. Огонь брызнул вперед, метнулся змеей по рядам – люди с воплями бросились удирать, но поздно: живые факелы осветили лес, подожгли кору и смолистую хвою. Поляну заволокло дымом и гарью.
Рауль из кустов видел, как Юрас с Дюфой, выйдя из ступора, сиганули в чащу, но только хотел он подбежать к ним, как языки огня настигли его приятелей, и парни сгорели заживо.
Жиртрест подскочил к рыдающей взахлеб Алевтине, дернул за руку и потянул за собой, в тень леса. И вовремя: огненный змей, не допрыгнув до них, кинулся вверх по верхушкам сосен, рыча, разодрал темноту и заплясал по кругу, беснуясь.
А они убежали. Но Алевтина споткнулась о выступающий корень и упала бы, если б не подоспел Рауль.
Он набежал на беглецов сзади. Схватил Алевтину за руку, и понеслись втроем, не разбирая дороги, в глубь леса.
Огонь же, озлобившись, бросался на все, что было на пути: дохнул – и деревянные дома снесло волной пожара, вспыхнули и обрушились кирпичные стены забытого завода. Столб пламени выхватил в небе неизвестно откуда приплывшую, рокочущую пузатую махину, мелькнул крест лопастей и потонул в дыму, округлое брюхо громадины с грохотом взорвалось, вылив на лес из обширного чрева красные реки огня. В черных клубах плакало низвергнутое железо, и, слизывая растопленный металл, рыдал огонь…
Никого живых не осталось на поляне.
Сбежавшие от расправы Рауль, Алевтина и Жиртрест остановились, слушая, как трещат и валятся наземь деревья под наскоками озверевшей стихии.
– Успели! Нас-то там нет, – порадовался Жиртрест. Выпустил из руки узкую девичью ладонь, чтобы вытереть пот со лба. – Жарковато. Черт… Надо быстрее.
Не глядя, он потянулся назад, чтобы снова взять ослабевшую девушку за руку… Но что-то хрустнуло под пальцами и обожгло ему кожу.
Толстяк вскрикнул, обернулся: за его спиной стояли, держась за руки, две тлеющие тени. Через секунду они рухнули, выбросив в темноту фонтан искр, и на толстяка пахнул жар рассыпанных раскаленных углей.
– Ребята? – нерешительно позвал Жиртрест. Но понял, что остался один.
Крохотная красная змейка соскользнула с ветки ближайшей ели и уставилась в глаза беглецу. Толстяк взвизгнул и рванул через бурелом, размазывая по щекам едкую соленую влагу.
Рано утром на безлюдной безымянной станции в электричку втиснулся парень – толстый, грязный, в разодранной одежде, вонючий и черный от сажи.
– Господи, и как ты такое попускаешь? – тихо проговорила женщина с ясными глазами, когда он проходил мимо нее. – Несет, как от людоеда.
– Эй, пацан, ты кто такой? Откуда? – спросил, брезгливо поводя носом, мужик в куртке защитного цвета.
Толстяк оглянулся и ответил, подрагивая щеками:
– Я? Шатун. Меня отпустили.
Отчетливый запах тления растекался от него по вагону. Пассажиры отворачивались, а безумец помаргивал бессмысленными глазенками и повторял свое:
– Отпустили меня.
Александр Варго. Кошкин дом
Старушка лет семидесяти громко пукнула и, улыбаясь беззубым ртом, прошла на кухню. Засаленный халат, накинутый на выцветшую ночную рубаху, пропах потом и кошачьей мочой. Но женщина не замечала ни запаха, ни беспорядка вокруг. Не замечала уже лет десять. С тех пор как умер муж.