ГенриКаттнер, КэтринЛ.Мур.Пчхи-хологическаявойна
ВжизниневидывалникогоуродливеемладшегоПу. Вотуждействительнонеприятныймалый, чтобмнепровалиться! Жирноелицоиглаза, сидящиетакблизко, чтообаможновыбитьоднимпальцем. Егопа, однакомнилонемневестьчто. Ещебы, крошкамладший — вылитыйпапуля.
— ПоследнийизПу, — говаривалстарик, раздуваягрудьирасплываясьвулыбке. — Наираспрекраснейшийпареньизвсех, ступавшихпоэтойземле.
Уменя, бывало, кровьвжилахстыла, когдаягляделнаэтупарочку.
Мы, Хогбены, людималенькие. Живемсебетишеводыинижетравывукромнойдолине; соседииздеревникнамужепривыкли.
Еслипанасосется, какнапрошлойнеделе, иначнетлетатьвсвоейкрасноймайкенадМейнстрит, ониделаютвид, будтоничегонезамечают, чтобынесмущатьма. Ведькогдаонтрезв, благочестивеехристианинанесыщешь.
Сейчаспанабралсяиз-закрошкиСэма, нашегомладшенького, которогомыдержимвцистерневподвале. Унегосноварежутсязубы. Впервыепослевойнымеждуштатами.
Прохвессор, живущийунасвбутылке, кактосказал, будтокрошкаСэмиспускаеткакие-тоинфразвуки. Ерунда. Простонервыувасначинаютдергаться. Панеможетэтоговыносить. Наэтотразпроснулсядажедеда, аонведьсрождестванешелохнулся. Продралонглазаисразунабросилсянапа.
— Явижутебя, нечестивец! — ревелон. — Сновалетаешь, олухнебесный? О, позорнамоиседины! Ужельнеприземлютебяя?
Послышалсяотдаленныйудар.
— Япадалдобрыхдесятьфутов! — завопилпа. — Такнечестно! Запростомогчто-нибудьсебераздолбать!
— Тынасвсехраздолбаешь, пьяныйгубошлеп, — оборвалдеда. — Летатьсредибеладня! Вмоевремясжигализаменьшее… Атеперьзамолкниидаймнеуспокоитькрошку.
Дедазавсегданаходилобщийязыкскрошкой. Сейчасонпропелемумаленькуюпесенкунасанскрите, ивскоростиужеобамирнопохрапывали.
Ямастерилдлямаоднуштуковину, чтобмолокодляпироговскорейскисало. Уменяничегонебыло, кроместарыхсанейидвухпроволочек, дамненемногонадо. Толькояпристроилодинконецпроволочкинасеверо-северо-восток, какзаметилпромелькнувшиевзаросляхклетчатыештаны.
ЭтобылдядюшкаЛем. Яслышал, какондумал: «Этововсенея, — твердилон, понастоящемугромко, прямоуменявголове. — Междунамимилясгаком. ТвойдядяЛемславныйпареньинестанетврать. Думаешь, яобманутебя, Сонки, мальчик?»
— Ясноедело! — сдумаляему. — Еслибтолькомог. Ядалмачестноеслово, чтоникудатебяотсебянеотпущу, послетогослучая, когдаты…
— Ладно, ладно, мальчуган, — быстроотозвалсядядюшкаЛем. — Ктостароепомянет, томуглазвон.
— Тыжникомунеможешьотказать, дядяЛем, — напомниля, закручиваяпроволочку. — Сейчас, воттолькозаскисаюмолоко, ипойдемвместе, кудатытамнамылился.
Клетчатыештанывпоследнийразмелькнуливзарослях, и, виноватоулыбаясь, дядюшкаЛемпоявилсясобственнойперсоной. НашдядюшкаЛемимухинеобидит — дотогоонбезвольный. Каждыйможетвертетьим, какхочет, вотнамиприходитсязанимхорошенькоприсматривать.
— Какэтотысварганишь? — поинтересовалсяон, глядянамолоко. — Заставишьэтихкрошекработатьбыстрее?
— ДядяЛем! — возмутилсяя. — Стыдись! Представляешь, каконивкалывают, скисаямолоко?! Вотэташтука, — гордообъясниля, — отправляетмолоковследующуюнеделю. Принынешнихжаркихденькахэтогозаглазахватит. Потомназад — хлоп! — готово, скисло.
— Нуихитрюга! — восхитилсядядюшкаЛем, загибаякрестомоднупроволочку. — Толькоздесьнадопоправить, анетопомешаетгрозавследующийвторник. Ну, давай.
Яидал. Авернул — будьспок! — всескисло, чтохотьмышьбегай. Вкрынкекопошилсяшершеньизтойнедели, ияегощелкнул.
Эх, опростоволосился. ВсештучкидядюшкиЛема!
Онюркнулназадвзаросли, отудовольствияпритаптываяногой.
— Надулятебя, зеленыйпаршивец! — закричалон. — Посмотрим, кактывытащишьпалецизсерединыследующейнедели!
Нипрокакуюгрозуонинедумал, подворачиваятупроволочку. Минутдесятьяугробилнато, чтобыосвободиться, — ивсеиз-заодногомалогопоимениинерция, которыйвечноошиваетсягденипопадя. Ятакзавозился, чтонеуспелпереодетьсявгородскоеплатье. АвотдядюшкаЛемчего-товыфрантился, чтотвойиндюк.
Аужволновалсяон!… Ябежалпоследуеговертлявыхмыслей. Толкомвнихбылонеразобраться, ночто-тоонтамнатворил. Этовсякийбыпонял. Воткакиебылимысли:
«Ох, ох, зачемяэтосделал? Дапомогутмненебеса, еслипроведаетдеда, ох, этигнусныеПу, какойяболван! Такойбедняга, хорошийпарень, чистаядуша, никогопальцемнетронул, апосмотритенаменясейчас! ЭтотСонк, молокосос, ха-ха, какяегопроучил. Ох, ох, ничего, держихвострулем, тыотличныйпарень, господьтебепоможет, Лемуэль.»
Егоклетчатыештанытоиделомелькалисредиветок, потомвыскочилинаполе. Тянувшеесядокраягорода, ивскореонужестучалвбилетноеокошкоиспанскимдублоном, стянутымиздедулиногосундука.
То, чтоонпопросилбилетдостолицыштата, менясовсемнеудивило. Очем-тоонзаспорилсмолодымчеловекомзаокошком, наконецобшарилсвоиштаныивыудилсеребряныйдоллар, начемониипорешили.
КогдаподскочилдядюшкаЛем, паровозужевовсюпускалдым. Яеле-елепоспел. Последнююдюжинуярдовпришлосьпролететь, но, по-моемуниктоэтогонезаметил.
Однажды, когдауменяещемолоконагубахнеобсохло, случиласьвЛондоне, гдемывтупоружили, великаячума, ивсемнам, Хогбенам, пришлосьвыметаться. Япомнютогдашнийгвалт, ногдеемудотого, чтостоялвстолицештата, кудапришелнашпоезд.
Временаменяются, яполагаю. Свисткисвистят, машиныревут, радиооретчто-токошмарное — похоже, последниедвесотнилеткаждоеновоеизобретениешумнеепредыдущего.
ДядяЛемчесалвовселопатки. Яедванелетел, поспеваязаним. Хотелсвязатьсясосвоиминавсякийслучай, ноничегоневышло. Маоказаласьнацерковномсобрании, онаещевпрошлыйраздаламневзбучкузато, чтоязаговорилснейкакбыснебеспрямопередпреподобнымотцомДжонсом. Тотвсеещеникакнеможеткнам, Хогбенам, привыкнуть. Пабылмертвецкипьян. Егобудинебуди… Аокликнутьдедулюябоялся, могразбудитьмалыша.
Вскореяувиделбольшуютолпу, забившуювсюулицу, грузовикичеловекананем, размахивающегокакими-тобутылкамивобеихруках. По-моему, ондержалречьпроголовнуюболь. Яслышалегоиз-заугла. Сдвухсторонгрузовикукрашалиплакаты: «СредстваПуотголовнойболи».
— Ох, ох, — думалдядюшкаЛем. — Огоре, горе! Чтоделатьмне, несчастному? Яивообразитьнемог, чтокто-нибудьженитсянаЛилиЛуМатц. Ох, ох!
Ну, скажуявам, мывсебылипорядкомудивлены, когдаЛилиЛуМатцвыскочилазамуж, — дастойпорыещедесятигодковнеминуло. НопричемтутдядюшкаЛем, немогувзятьвтолк.
БезобразнееЛилиЛунигденесыскать, страшнакаксмертныйгрех. Уродлива — нетословодлянее, бедняжки. Дедулясказалкак-то, чтоонанапоминаетемуоднусемейкупофамилииГоргоны, которуюонзнавал. ЖилаЛилиодна, наотшибе, ией, почитай, ужсорокстукнуло, когдавдруготкуда-тостойстороныгорявилсяодинмалыйи, представьте, предложилвыйтизанегозамуж. Чтобмнепровалиться! Сам-тояневидалэтогодруга, но, говорят, ионнеписаныйкрасавец.
Аеслиприпомнить, думаля, глядянагрузовик, еслиприпомнить, фамилияегобылаПу.
ДядюшкаЛемзаметилкого-тонакраютолпыизасеменилтуда. Казалось, двегориллы, большаяималенькая, стоялирядышкомиглазелинаприятеля, размахивающегобутылками.
— Идитеже, — взвылтот, — подходите, получайтесвоюбутыль «НадежногосредстваПуотголовнойболи»!
— Ну, Пу, вотия, — произнесдядюшкаЛем, обращаяськбольшойгорилле. — Привет, младший, — добавилон.
Язаметил, потомпоежился.
Нельзяеговинить. Болеемерзкихпредставителейродачеловеческогояневидалсоднясвоегорождения. Старшийбылодетввоскресныйсюртуксзолотойцепочкойнапузе, аужважничализадавался!..
— Привет, Лем, — бросилон. — Младший, поздоровайсясмистеромХогбеном. Тымногимемуобязан, сынуля. — Ионгнуснорассмеялся.
Младшийиухомнеповел. Егомаленькиеглазки-бусинкивперилисьвтолпупотусторонуулицы. Былоемулетсемь.
— Сделатьмнесейчас, па? — спросилонскрипучимголосом. — Дайяимсделаю, па. А, па? — Судяпоеготону, будьунегоподрукойпулемет, онбывсехукокошил.
— Чудныйпарень, неправдали, Лем? — ухмыляясь, спросилПу-старший.
— Еслибыеговиделдедушка! Вообще, замечательнаясемья — мы, Пу. Подобныхнамнет. Бедалишьвтом, чтомладший — последний. Дошло, зачемясвязалсясвами?
ДядюшкаЛемсновасодрогнулся.
— Да, — сказалон, — дошло. Новызрясотрясаетевоздух. Янесобираюсьничегоделать.
ЮномуПунетерпелось.
— Дайяимустрою, — проскрипелон. — Сейчас, па, а?
— Заткнись, сынок, — ответилстаршийисъездилсвоемуотпрыскуполбу. Аужручищиунего — будьспок!
— Па, япредупреждалтебя! — закричалмладшийдурнымголосом. — Когдатыстукнулменявпоследнийраз, япредупреждалтебя! Теперьтыуменяполучишь!
Оннабралполнуюгрудьвоздуха, иегокрошечныеглазкивдругзасверкалиитакраздулись, чточутьнесошлисьупереносицы.
— Хорошо, — быстроотозвалсяПу-старший. — Толпаготова — нестоиттратитьсилынаменя, сынок.
Туткто-товцепилсявмойлокоть, итоненькийголоспроизнесоченьвежливо:
— Проститезабеспокойство, могуязадатьвамвопрос?
Этооказалсяхуденькийтипчиксблокнотомвруке.
— Чтож, — ответилястольжевежливо, — валяйте, мистер.
— Меняинтересует, каквысебячувствуете, вотивсе.
— О, прекрасно, — произнеся. — Какэтолюбезносвашейстороны. Надеюсь, чтовытожевдобромздравии, мистер.
Онснедоумениемкивнул. — Втом-тоидело. Простонемогупонять. Ячувствуюсебяпревосходно.
— Почемубыинет? — удивилсяя. — Чудесныйдень.
— Здесьвсечувствуютсебяхорошо, — продолжалон, будтонеслышал. — Несчитаяестественныхотклонений, народздесьсобралсявполнездоровый. Но, думаю, непройдетипарыминут…
Итуткто-тогвозданулменямолоткомпрямопомакушке.
Нас, Хогбенов, хотьцелыйденьпобашкемолоти — ужбудьспок. Попробуйте, убедитесь. Коленки, правда, дрогнули, ночерезсекундуяужебылвпорядкеиобернулся, чтобыпосмотреть, ктожеменястукнул.
И… некомубыло. Нобоже, какмычалаистоналатолпа? Обхвативголовырукамивсеони, отпихиваядругдруга, рвалиськгрузовику, гдетотприятельраздавалбутылкистакойскоростью, скакойонтолькомогприниматьдолларовыебилеты.
Глазаухуденькогополезлиналоб, чтоуселезнявгрозу.
— Омояголова! — стоналон. — Ну, чтоявамговорил?!
Ионзаковылялпрочьроясьвкарманах.
Унасвсемьеясчитаюсьтупоголовым, нопровалитьсямненаэтомместе, еслиятутженесообразил, чтоделонечисто! Янепростофиля, чтобытамманиговорила.
— Колдовство, — подумалясовершенноспокойно. —