— Артефакторные барокамеры… Проклятье… Синицын… Изменение проклятья… Декабрь 2030 года… Артефакторные барокамеры… Проклятье… Синицын… Изменение проклятья… Декабрь 2030 года…
Хвала Эфиру, младший Геллерштейн назвал примерное время, когда обнаружил проклятье — так что был хоть какой-то шанс отыскать его воспоминания.
Я старался не думать о том, что сейчас сюда ворвётся охрана и, увидев меня, просто пристрелит.
Пуленепробиваемый амулет, прикупленный в Новгороде, выдержит не больше обоймы…
Прочь! Прочь, мысли! Мне нужно найти…
— Артефакторные барокамеры… Проклятье… Синицын… Изменение проклятья… Декабрь 2030 года… Артефакторные барокамеры… Проклятье… Синицын… Изменение проклятья… Декабрь 2030 года…
Картинки чужого сознания возникли в моём сознании внезапно — как и всегда.
Вихрем они пронеслись перед глазами — Дмитрий наблюдает за смертью девушки в барокамере, видит ругань отца и Синицына, исследует устройство артефакта, проверяет его, хмурится, обнаруживает в энергокристаллах посторонние колебания… Бессонная ночь, радость на лице, попытка управлять проклятьем… Вытянутые из барокамеры частицы чужих жизней вместе с этим проклятьем — и магия, которая после этого изменилась… Два эпизода, когда Геллерштейн-младший на волосок от того, чтобы отец узнал о его «иной» природе… Подделанные отчёты, внесение изменений в структуру барокамер…
Всё оборвалось также резко, как и началось. Меня и директора клиники отбросило в разные стороны, и я врезался спиной в ближайший стол. С него посыпались какие-то инструменты.
— Вы в порядке? — Синицын неожиданно оказался рядом и помог мне встать, — Что вы сделали⁈
— Просто… Показал Геллерштейну, что сделал его сын.
— Вы менталист⁈
— Можно сказать и так…
Профессор, оказавшийся у стены зала, медленно поднялся и потряс головой. Затем посмотрел на меня. В его пальцах вновь оказалось колдовское свечение, но… На этот раз он не атаковал.
— Что… Что вы сделали с моим сыном⁈
— Это не я, профессор. Он сам это сделал. Вы видели.
— Я не знаю, что я видел! — выкрикнул Геллерштейн, и его голос сорвался, прокатившись звонким эхом под сводами зала, — Не знаю! Вы… Вы превратили его в чудовище, и задурили меня! Спутались с этим…
Трясущимся пальцем директор клиники указал на стоящего рядом со мной Синицына, и с его руки сорвалась тонкая золотистая стрела.
Но, видимо, профессор был настолько ошарашен, и находился в раздрае, что заклинание получилось слабым — и я без труда его отбил.
— С кем, профессор? — спросил я, — С человеком, который отдал жизнь вашей клинике, и у которого вы всё отобрали? Дочь, работу, достижения — да ещё и выставили всё так, будто он сам виноват?
— Вы… Вы…
На Геллерштейна было больно смотреть. Обычно властный и высокомерный, сейчас он напоминал больного старика с трясущийся челюстью и тремором в конечностях. Он снова повернулся к сыну, который лежал у входа в зал, покрытый образованиями тёмной магии. Грудь Дмитрия судорожно вздымалась.
— Послушайте, профессор, — я сделал несколько шагов вперёд, примирительно поднимая руки, — Вы видели, что произошло. Я — неведомый, и у меня масса умений. Ментальных — в том числе. Я раскопал информацию про Синицына, нашёл его, как видите — и он рассказал, что случилось. Да, он подсадил проклятье в ваши барокамеры — но лишь для того, чтобы собирать жизненную энергию для воскрешения дочери.
— Безумец!
— Не об этом речь! — резко перебил его я, не давая распалиться.
А параллельно подошёл ещё на несколько шагов, оказавшись в зоне эмоционального воздействия. Голову рвало на части изнутри, но я понимал — если сейчас я не решу вопрос мирно — меня будут ждать очень большие проблемы…
— Ваш сын обнаружил это проклятье, и понял, что оно делает. Но вместо того, чтобы рассказать вам, или искоренить — решил воспользоваться открывшейся возможностью. Но, как видите — что-то пошло не так. Проклятье Синицына просто собирало крохи жизненных сил — не более того. С каждого, по чуть чуть. А «улучшенная» версия Дмитрия поселяется в энергетике пациентов навсегда, и потом медленно их убивает!
— Но… Но… Как? Зачем⁈
— Вам лучше знать своего сына, — я незаметно надавил на профессора сожалением, и он поник окончательно, — Но вечная жизнь может прельстить кого угодно, полагаю…
— Я не… Я не знал… Я не представляю…
— Зато я представляю, — я подошёл вплотную к Геллерштейну и положил руку ему на плечо — не только, чтобы усилить воздействие, но и чтобы просто не упасть от невероятной головной боли.
Дерьмо… Ещё пара минут, и меня просто вырубит…
— Нужно повернуть ритуал вспять. Очистить барокамеры, очистить энергетику клиентов — и мою в первую очередь! — но сделать это может лишь создатель проклятья, — я указал на хмурого Синицына, наблюдающего за моим монологом, — Потому что оно завязано на него.
— А… — профессор снова посмотрел на сына, — Что будет с Дмитрием? Вы… Вы сможете помочь ему? Андрей⁈ — он обернулся к бывшему коллеге, — Андрей, я прошу тебя… Я умоляю! Спаси… Спаси моего сына.
В зале повисло молчание.
Синицын пожевал губами.
— Просишь о помощи? После всего, что случилось? После всего, что со мной сделал⁈ После… После того, как ты УБИЛ МОЮ ДОЧЬ⁈ Просишь спасти твоего сына после этого⁈
Слова звенели как металл, и я не мог спрогнозировать, поможет Синицын Геллерштейну, или нет. Сил, чтобы проверять это эмоциональным пожиранием, у меня уже не осталось.
— Я знаю… Знаю, Андрей, — Геллерштейн опустился на колени, — Знаю… Я… Виноват в этом… Я не справился с твоим изобретением… Не рассчитал всё верно… Твоя дочь… Настя… Оказалась слабее, чем мы думали, и я… Я допустил ошибку… Мне снится тот день, Андрей… Каждую ночь снится!
— И поэтому ты превратил меня в изгоя⁈ Поэтому послал убийц⁈
— Я не… — глаза Геллерштейна округлились, — Я не посылал никаких убийц, Андрей! Я… Да, я испугался… И допустил много ошибок… Я повёл себя как последний моральный урод… Прости… Пожалуйста…
Синицын скривился, и ничего не ответил. Он отошёл к пульту управления, нажал несколько клавиш, запуская процесс настройки, затем достал из выехавшего откуда-то из глубин панели цилиндра несколько пробирок с разной жидкостью, внимательно их изучил, вылил одну прямо на пол, достал из кармана маленький складной нож и надрезал палец.
Накапав в пробирку своей крови, Синицын установил её обратно в цилиндр (как и прочие), затем вызвал магическую проекционную панель и принялся «загружать» в неё куски заклинания, то и дело поправляя их и связывая разными энергетическими блоками.
Мы с Геллерштейном внимательно наблюдали за его действиями.
Спустя пять минут Синицын закончил, и повернулся ко мне.
— Вы… Апостолов, верно?
— Да.
— Вы… Не заслуживаете смерти, Апостолов. И пусть вы лишили меня надежды на скорое возвращение дочери… Вы были правы. Никто не должен жить за счёт чужих сил. Никто. Залезайте в барокамеру, молодой человек. Избавим вас от этой дряни.
Глава 2Выписка
Месяц спустя. 13 июля 2031 года. Клиника «Тихое место»
Я сидел в кабинете профессора Геллерштейна, и внимательно прислушивался к своим ощущениям. Это было… Бесподобно, честно говоря.
После тех ночных событий в зале с барокамерами прошло чуть меньше месяца — и я, наконец, завершил курс усиления искры.
И теперь мог гордо именоваться Адептом!
Что это значит? То, что (наконец-то!), энергетика развилась настолько, что мне открылись возможности, доступные местным магам от рождения.
А именно — возможность заполнять искру без энергокристаллов, а просто впитывая магию из мира!
О да-а-а-а, это было превосходно… Это было такое приятное ощущение, которое и словами передать невозможно! Да, пусть скорость восстановления была не слишком быстрой — всё равно круто!
Теперь моя искра восстанавливалась сама, аккумулируя энергию окружающего мира со скоростью два процента в час. Крохи, конечно — но за двое суток энергетика восполнялась почти полностью! Правда, за счёт того, что я был «неведомым», выбирать тип энергии было нельзя — она «закачивалась» в меня вся подряд, вперемешку, да ещё и всегда в разных пропорциях, но…
Это было куда лучше, чем раньше!
Если же мне была нужна более «конкретная» зарядка, то следовало пользоваться Источниками — к которым доступа у меня пока что не было. Но с их помощью восстанавливаться можно было куда быстрее — четыре процента искры в час при нахождении в непосредственной близости и настройке на них, и шесть процентов в час — во время медитации.
Сам собой, я мог просто «пожирать» энергию из них, как и раньше. Но теперь у меня была и «легальная» возможность напитываться колдовскими силами, и это, как минимум, было прекрасным прикрытием.
А ещё… Я наконец-то почувствовал, что могу манипулировать Эфиром, который ранее вытянул из Кубка Синего Пламени!
О-о-о-о, вот уж чего я ждал на самом деле!
Управление вселенской энергией — то, ради чего изначально я и продумал развитие энергетики этого тщедушного тела! И вот теперь, постигнув второй из шести «официальных» рангов, я, наконец, сделал то, что давно хотел.
Потратил часть Эфира на первое эфирное заклинание.
Я сделал это вчера ночью, после того, как Геллерштейн провёл финальную процедуру в очищенной от проклятья барокамере, и я окончательно прочувствовал усиление искры.
И, разумеется, первым делом я соорудил себе защиту. Но не простую, далеко-о-о-о не простую…
На это ушла половина всего Эфира, который я вытянул из Кубка, но результат того стоил. Теперь в моей искре присутствовал незаметный прочим магам конструкт. При активации любого рода магической защиты — внутренней (которую колдую я), или внешней (защитные артефакты), конструкт мгновенно встраивался в неё, добавляя одну интересную особенность.
Теперь десять-пятнадцать процентов приходящегося на защиту урона трансформировались в энергию, из которой было создано атакующее заклинание — и эта энергия тут же попадала ко мне в искру.