Когда готов весь дидактический материал, к которому следует добавить небольшие вступительные брошюры, команда педагогов может представить людям их собственные темы в систематизированной и расширенной форме. Эти темы, полученные от самих людей, возвращаются к ним – но не в качестве содержания, которое следует принять как некий вклад, а в качестве проблем, которые необходимо решить.
Первоочередная задача педагогов, занимающихся базовым образованием, – представить общую программу образовательной кампании. Люди обнаружат себя участниками этой программы, и она не будет казаться им странной, поскольку они участвовали в ее создании. Педагоги также объяснят (на основе диалогического характера образования) наличие в программе буферных тем и их значение.
Если педагогам не хватает средств для того, чтобы провести предварительное тематическое исследование так, как описано выше, они могут, обладая минимальными знаниями о ситуации, выбрать некоторые базовые темы, которые будут служить «шифрами для изучения». Соответственно, они могут начать со вступительных тем и одновременно запустить дальнейшее тематическое исследование.
Одна из этих базовых тем (которую я считаю центральной и обязательной) – это антропологический характер культуры. Не важно, являются ли люди крестьянами или городскими рабочими, учатся они читать или участвуют в программе дальнейшего образования: обсуждение этого аспекта должно быть точкой отсчета в поиске дальнейших знаний (в инструментальном смысле слова). Обсуждая мир культуры, они выражают свой уровень осознания реальности, который подразумевает различные темы. Их обсуждение затрагивает различные аспекты реальности, которую они начинают воспринимать все более и более критично. В свою очередь, эти аспекты включают многие другие темы.
Обладая большим опытом, я могу утверждать, что понятие культуры, когда его обсуждают, обращая внимание на все его признаки или на большинство этих признаков, может обеспечить множество различных аспектов образовательной программы. Вдобавок после нескольких дней диалога с членами культурного кружка педагоги могут прямо спросить участников: «Какие еще темы или предметы мы можем обсудить, кроме этих?» По мере того как каждый участник отвечает, сказанное им фиксируется и немедленно предлагается группе в качестве проблемы.
К примеру, один из членов группы может сказать: «Я не прочь поговорить о национализме». «Что ж, хорошо!» – говорит педагог, записывая его предложение, и добавляет: «Что такое национализм? Почему нас интересует обсуждение национализма?» Мой опыт показывает, что, когда то или иное предложение позиционируется для группы как проблема, всплывают новые темы. Если в районе, где, скажем, в один вечер встречаются 30 культурных кружков, все координаторы (педагоги) будут поступать именно так, центральная команда получит широкий спектр тематического материала для изучения.
Самое важное с точки зрения освободительного образования – сделать так, чтобы люди почувствовали себя хозяевами своего мышления, обсуждая мышление и взгляды на мир, эксплицитно и имплицитно выраженные в их собственных предложениях и высказываниях их товарищей. Поскольку этот взгляд на образование начинается с убежденности в том, что нельзя предлагать собственную программу, а необходимо искать ее содержание в диалогическом общении с людьми, он служит для внедрения педагогики угнетенных, в разработке которой должны участвовать и они сами.
Глава 4
Антидиалогизм и диалогизм как матрицы противоположных теорий культурной деятельности: первый – как инструмент угнетения, второй – как инструмент освобождения; теория антидиалогической деятельности и ее характерные черты: покорение, стремление разделять и властвовать, манипулирование и культурная интервенция; теория диалогической деятельности и ее характерные черты: сотрудничество, единство, организация и культурный синтез
В этой главе, где анализируются теории культурной деятельности, разработанные на основе антидиалогических и диалогических матриц, будут часто упоминаться мысли, сформулированные в предыдущих главах, – либо с целью развить эти идеи, либо чтобы прояснить смысл новых утверждений.
Для начала стоит вновь подчеркнуть, что человек как существо, ориентированное на праксис, отличается от животных, которые ориентированы исключительно на действие. Животные не анализируют мир – они погружены в него. Люди же, напротив, выныривают из этого мира, объективизируют его и, делая это, могут понять и трансформировать его посредством труда.
Животные, которым труд не свойствен, живут в некоем окружении, за пределы которого они выйти не способны. Следовательно, каждый вид животных живет в подходящем для него контексте, и эти контексты, хоть и открыты для человека, не могут взаимодействовать между собой.
Что касается человеческой деятельности, она состоит из действия и размышления: она представляет собой праксис, трансформацию мира. И как праксис она требует наличия истолковывающей ее теории. Человеческая деятельность – это теория и практика, размышление и действие. Ее нельзя сводить к пустословию или активизму, как мы уже подчеркивали в главе 2.
Знаменитое высказывание Ленина «без революционной теории не может быть и революционного движения»[150] означает, что революция достигается не через пустословие или активизм, а через праксис, то есть через размышление и действие, направленные на структуры, которые необходимо трансформировать. Революционное движение, борющееся за трансформацию этих структур, ни в коем случае не должно приписывать лидерам роль мыслителей, а угнетенным – простых исполнителей.
Если истинная преданность народу, которая подразумевает трансформацию угнетающей его реальности, требует наличия теории трансформирующей деятельности, эта теория обязана выделять людям основополагающую роль в процессе трансформации. Лидеры не могут относиться к угнетенным как к простым активистам, которым не следует давать возможности размышлять, а следует лишь поддерживать в них иллюзию действия, в то время как на самом деле ими все так же манипулируют, в данном случае – предполагаемые противники манипуляции.
Лидеры действительно несут ответственность за координацию революционной деятельности, а иногда и за управление, но отнимая у угнетенных право на праксис, они тем самым обесценивают и свой собственный праксис. Навязывая другим собственное слово, они подделывают его и порождают противоречие между своими методами и целями. Если они по-настоящему преданны делу освобождения, их действия и размышления не могут осуществляться в отрыве от действий и размышлений других людей.
Революционный праксис должен быть противопоставлен праксису доминирующей элиты, поскольку они антагоничны по своей природе. Революционный праксис не терпит абсурдной дихотомии, при которой праксис народа заключается лишь в том, чтобы следовать за решениями лидеров, – дихотомии, отражающей директивные методы доминирующей элиты. Революционный праксис – это единство, и лидеры не могут относиться к угнетенным как к своей собственности.
Манипулирование, выдумывание слоганов, внесение «банковских вкладов», муштровка и система предписаний не могут быть составляющими революционного праксиса именно потому, что они являются составляющими праксиса доминирования. Если правитель хочет господствовать, его единственный выбор – отнять у людей право на истинный праксис, право произносить собственное слово и самостоятельно мыслить. Он не может действовать на диалогической основе, ведь это означало бы, что он либо отказался от господства и присоединился к делу угнетенных, либо потерял власть по ошибке.
Революционные лидеры, которые не действуют на диалогической основе в своих взаимоотношениях с людьми, либо сохраняют характеристики господствующих правителей и не являются по-настоящему революционными, либо обладают совершенно неверным представлением о собственной роли и, находясь в плену своего сектантства, являются столь же антиреволюционными. Они могут даже добиться власти. Но ценность любой революции, произошедшей в результате антидиалогических действий, крайне сомнительна.
Чрезвычайно важно, чтобы угнетенные участвовали в революционном процессе, все более критически осознавая свою роль в качестве Субъектов трансформации. Я убежден, что если они вовлекаются в этот процесс, оставаясь двойственными созданиями (отчасти – самими собой и отчасти – угнетателями, которые таятся внутри их), и если они приходят к власти, все еще воплощая эту двойственность, навязанную им ситуацией угнетения, они будут лишь воображать, что достигли власти[151]. Их экзистенциальная двойственность может даже поспособствовать созданию атмосферы сектантства, что ведет к установлению бюрократических механизмов, препятствующих революции. Если угнетенные не осознают этой двойственности в ходе революционного процесса, они будут участвовать в нем, проявляя скорее реваншизм, чем стремление к революции[152]. Они могут жаждать революции как пути к достижению господства, но не к освобождению.
Если революционные лидеры, олицетворяющие истинный гуманизм, сталкиваются с проблемами и трудностями, то перед группой лидеров, которые пытаются (пусть даже исходя из самых благих намерений) осуществить революцию ради людей, встанут проблемы и трудности гораздо более серьезные. Их попытки равноценны осуществлению революции без людей, ведь последние вовлекаются в революционный процесс при помощи тех же методов и процедур, что используются для их угнетения.
Диалог с людьми крайне необходим для любой настоящей революции. Именно он делает ее революцией и отличает от военного переворота. От переворота никто не ждет диалога, а только лишь обмана (ради достижения «легитимности») или применения силы (ради подавления). Рано или поздно организаторы настоящей революции должны начать мужественный диалог с людьми. Сама ее легитимность зиждется на этом диалоге