рженность не имеют ни малейшего значения для местных властей, а потом — и для развернувшегося «культрева». Проекту так и не суждено осуществиться, а главный герой, одержимый его успехом, сходит с ума.
После 2000-х Фан Фан всё чаще обращается к исторической тематике. В 2006 году выходит роман «Учан», высоко отмеченный критиками. Этот псевдоисторический роман описывает сорок дней осады Учана в период гражданской войны, принёсшие массу смертей и разрушений. Хотя позже Фан Фан признавалась, что использовала множество документальных свидетельств, чтобы придать происходящему достоверности, её главной целью было показать психологию обычных людей, живущих в ежедневной войне друг с другом. «Война — это такая вещь, когда кто-то обязательно кому-то противостоит и у каждой стороны есть свои причины… Но враг и плохой человек — это не одно и то же, так же как и „свой“ не обязательно оказывается хорошим», — написала Фан Фан в послесловии.
Одним из крупнейших литературных достижений Фан Фан стал роман «Вода под мостом времени» 2008 года. Это семейная сага, которая посвящена истории семьи Шуй, владельцев небольшой чайной. Хотя действие романа охватывает период с 1920-х по 1980-е годы, семья Шуй по-прежнему остаётся карикатурой традиционной феодальной семьи, в которой чтится конфуцианский домострой, а младшее поколение не вправе решать свою судьбу. Обитатели чайной — словно герои традиционной оперы, навечно застыли каждый в своём амплуа, а перипетии их жизни каждый вечер оживают в сюжетах, которые играет на сцене их дочь — артистка уханьской оперы Шуй Шандэн.
Последний роман Фан Фан «Похороненные без гроба», вышедший в 2016 году, и вовсе стал литературной сенсацией, даже появились слухи о его возможном запрете. Захоронение без гроба — страшный грех, который обрекал душу человека на вечное скитание между миром земным и потусторонним. «Когда я услышала эту деревенскую легенду, то подумала: живущий человек, который отказывается от своей памяти, своего прошлого, тоже „похоронен без гроба“ и обречён вечно скитаться во времени», — объясняет Фан Фан столь провокационное название.
Герой романа Дин Циньлин, желая помочь престарелой матери, потерявшей память, пытается по старым дневникам и обрывкам её фраз восстановить причину внезапной болезни. Роман постепенно превращается в личную летопись одного из самых драматичных периодов китайской истории — эпохи аграрной реформы второй половины XX века. Когда позже Фан Фан обвинили в «открытой критике реформы, которая накормила миллионы людей», писательница ответила: «Реформа была необходима, и я пишу об этом… Но на определённых этапах она происходила непросто. И я нашла людей, которые предпочли бы забыть об этом прошлом». И добавила, что не пыталась вынести однозначную историческую оценку: «В своём романе я даю слово людям, придерживающимся разных позиций, разных точек зрения, разрешаю им спорить друг с другом. Я не сужу их свысока».
Последние годы Фан Фан не только занимается творчеством, но также ведёт активную общественную деятельность. К примеру, в 2011 году она создала проект по сохранению старых районов и архитектурных памятников Ухани и регулярно рассказывает читателям своего блога об уникальных постройках города и их исторической ценности. Также она основала некоммерческую организацию, которая оказывает правовую поддержку молодым авторам, после того как ей самой пришлось стать жертвой публичного спора об авторских правах. «Я считаю, что должна бороться за своё право критиковать. Пусть это какой-то единичный случай, кто-то что-то сказал в сети — но это коснулось меня, и я решила принять бой», — написала она на своей странице. Однако главным делом для Фан Фан всё же остаётся литература. «Обычно я пишу каждый день, от полудня и до полуночи. Понимаете, в словах есть свобода, благодаря им ты чувствуешь, что можешь взять и побеседовать с любым человеком, забыв на время об одиночестве и печалях».
Мария Семенюк
ПЕЙЗАЖроман
Я вижу чудный мир в той чёрной бездне,
что скрыта за покровом жизни.[1]
1
Седьмой как-то сказал: когда ты увидишь в этом мире всё и поймёшь, что такой мир и гроша ломаного не стоит, ты наконец ощутишь вкус жизни, тогда ты сможешь пройти по жизни легко и свободно, от начала до конца и от конца — до начала.
Седьмой говорил, что жизнь словно листья на дереве: опадают, появляются вновь, и так без конца. Нежные почки распускаются весной лишь для того, чтобы стать листьями, которые осенью опадут на землю. Конец всегда один. Зачем переживать, потому ли ты ярко зеленеешь, что отнял у другого питательные соки?
Ещё Седьмой говорил, что те люди, которых называют справедливыми и честными, на самом деле живут лишь во имя собственной репутации, хоть не приносят вреда, но и пользы от них нет — ни обществу, ни человечеству. Зато возьми человека, разбогатевшего нечестным путём, объект всеобщего порицания — он ведь может потратить крупную сумму на постройку больницы или школы, отчего многим людям будет ощутимая польза. Вот и скажи, кто из этих двоих хуже, а кто лучше?
Каждый раз, когда Седьмой заходил домой, в него будто бы бес вселялся: постоянно орал, шумел, громко распоряжался, казалось, он жестоко мстил за то, что в детстве ему никогда не дозволялось говорить.
Отец с матерью не выдерживали такого Седьмого и с криками «Заткнись, слушать противно!» выбегали на улицу. Железная дорога Пекин-Гуанчжоу проходила почти что под козырьком нашего дома. Ровно через каждые семь минут по ней с грохотом и свистом проносился поезд, от шума можно было оглохнуть. Родители слушали, как каждый звук, который издавал Седьмой, измельчался в порошок под огромными колёсами.
Был бы отец такой, как прежде, Седьмой не успел бы рта открыть, тот схватил бы нож и отрезал ему язык. Теперь же он не смел ничего сделать. Теперь Седьмой Брат был большой шишкой. Отцу ничего не оставалось, как смирить своё огромное самолюбие и подстраиваться под желания шишки.
Седьмой стал высоким и толстым парнем с румяным лицом, которое частенько лоснилось. Живот немного выпирал и выглядел солидно. Трудно поверить, что все эти могучие телеса держались на его прежних косточках. Я подозревал, что тогда, в двадцать лет, ему не аппендицит вырезали, а вставили другие кости. Как иначе объяснить, что с тех пор он вдруг начал расти и толстеть? В европейском костюме, с галстуком, он стал выглядеть крайне представительно, вылитый гонконгский коммерсант. Потом ещё начал носить очки без оправы и вовсе стал похож на профессора или учёного. Когда Седьмой шёл по проспекту, девушки частенько провожали его восхищёнными взглядами. С посторонними он всегда вёл себя без всяких «бесов», культурно и интеллигентно делился своими умозаключениями, причём столь глубокими, отмечали собеседники, что так называемые философы и за несколько десятков лет до такого не додумались.
Одно время Седьмой жил в гостинице «Цинчуань» («Чистые воды»). Вначале отец в это не поверил. Каждый день, прогуливаясь вдоль реки, отец видел это огромное белое здание — он прожил в Ханькоу немало, но таких больших зданий не видел, поэтому был твёрдо уверен: в таком здании могут жить лишь первые лица страны — председатель Мао или премьер Чжоу Энлай. Мать возражала, что председатель Мао и премьер Чжоу уже на небесах и не успели пожить в «Цинчуань». Ну тогда председатель Ху Яобан или премьер-министр Чжао Цзыян, соглашался отец. На дворе был 1984 год.
Седьмой не мог объяснить толком, почему его там поселили, зато рассказывал, что на вывеске иероглиф «цин» написан так, что больше похоже на «ань», из «чистых» вод получились «тёмные»,[2] не верите — сходите и посмотрите.
Родители, само собой, и мечтать не смели, что им вправду удастся сходить туда посмотреть. Только потом, когда в газете напечатали про частника, который снял номер в «Цинчуань», Пятый и Шестой съездили туда с тысячью юаней на каждого. Вернувшись на следующий день, они сообщили отцу, что младший брат взаправду там жил, они видели вывеску, на ней «чистый» написан почти как «тёмный».
Седьмой рассказывал, что ездит в «Цинчуань» только на «таксомоторе», причём каждый раз швейцар в красной ливрее открывает дверь машины и, склонившись в поклоне, произносит: «Добро пожаловать!»
Пятый и Шестой ездили в гостиницу на автобусе, от остановки у большого моста ещё долго шли пешком, так что не могли подтвердить слова Седьмого. Но отцу и матери больше не требовалось доказательств, они окончательно поверили.
Теперь, когда отец, прогуливаясь вдоль реки, встречал кого-то из знакомых, то не мог удержаться и не сообщить: «Та гостиница, „Цинчуань“, вроде ничего, мой младшенький, Седьмой, там останавливался много раз».
— Да ладно? Твой Седьмой? Это который у вас под кроватью спал? — удивлённо спрашивали знакомые.
— Он самый, — отвечал отец. — Вот, спал под кроватью и вырос приличным человеком, — заявлял он, лучась гордостью и любовью к отпрыску.
Честно говоря, прежде отец всегда сомневался, что Седьмой его сын. Он узнал, что в семье грядёт прибавление, уже когда у матери обозначился живот. Сев на корточки у двери, он принялся считать дни. Считал-считал, вдруг как вскочит, схватил мать и отвесил ей пару затрещин. Он тогда плавал на грузовом судне в Аньцин! Старый друг был при смерти, нужно было увидеться в последний раз. Его не было пятнадцать дней, как раз тогда мать понесла Седьмого. Мать всю жизнь была вертихвостка, и отец это прекрасно знал. Если он уехал на полмесяца, разве она смогла бы удержаться? Вероятнее всего, это был сосед через стенку, Бай Лицюань, решил отец. Ну а что — он был худой и белокожий, глазёнки его всегда подозрительно бегали, тонкие губы ловко облекали мысли в слова, такой может завлечь любую бабёнку. Но самое главн