Я заподозрил, что призрак занервничал.
«Злопамятная и вредная баба, — заявил пекарь. — Вот кто такая Нора Белецкая. Помню Нору ещё девчонкой. Её родители держали бакалейную лавку у Северных ворот — тоже склочники были ещё те. Дочурка по вредности характера их переплюнула. Но красавицей была!.. лет двадцать назад. По молодости связалась с тогдашним ночным правителем города, етить его — тем, чья банда заправляла в Персиле до ушлёпков Крюка Рела Музила».
«И куда подевался тот ночной царёк?» — спросил я.
«Так зарезали — куда ж такие деваются, етить их. А Нору не тронули. Со многими она с тех пор полюбовничала. С бандитами, конечно. Детишками не обзавелась. Но дружков у неё среди разбойников осталось немало. Многие здоровенные детины, детишки её бывших полюбовников, доселе зовут её мамашей. Так её сейчас и называют — Мамаша Нора. Поговаривают, что сам Музил старается не переходить ей дорогу».
«Как интересно. Такой маленький городок, а как много в нём живёт выдающихся личностей — это помимо меня! А ведь я ещё ни с княжескими кланами не сталкивался, ни со жрецами. Тут у вас, небось, у каждого есть своя интересная история — каждый если не Крюк, то Мамаша. Считаешь: не возьму у неё мёд — эта ваша Мамаша Нора сожжет пекарню?»
«Да что ты заладил, етить тебя: сожжёт, сожжёт! Пекарня много кому деньги приносит! Кто ж её тронет? Это ж нужная всем вещь! Доходная! А вот хозяин у неё может смениться. Это да. Если старый владелец сбежит из города или свернёт себе шею. Ну, или если не поделит чего с Мамашей Норой, и та велит своим мальчикам оторвать ему руки и ноги — подобные случаи бывали. Так что смотри, парень…»
«Хочешь мне что-то посоветовать, старый?»
«А что тебе мой совет? Если Белецкая расщедрилась на бочку мёда — не сумлевайся: заставит тебя всю стоимость мёда сполна отработать. Попробуешь шельмовать — натравит на тебя своих бугаёв «детишек». И не рассчитывай, что кто-либо за тебя вступится. Городская стража ест у неё с рук — баба унаследовала от покойного ночного царька немало деньжонок. И сумела сберечь свои богатства, что тоже немалого стоит».
«И что предлагаешь, старикан? — спросил я. — Что мне теперь с вашей Мамашей делать? В зад целовать?»
«А хоть бы и целовать, — сказал призрак мастера Потуса. — Но лучше: продавай пекарню, парень, и беги из города — ехай в эту свою столицу. Ты мне нравишься, етить тебя, пусть ты и бездельник. Но если не собираешься обхаживать Мамашу Нору (для этого тебе пригодились бы твои магические «усиления»), то беги — быстро и далеко. Мне будет жаль, если тебе открутят голову. Хотя они могут сделать проще: оторвут твою женилку».
«Ну… расставаться с женилкой мне бы не хотелось. Он мне дорог, как память. Вдруг у меня с возрастом протечёт крыша, и я надумаю жениться? Всякое может случиться на старости лет-то. Кто ж выйдет за такого красавца меня, если останусь без женилки? А сейчас… бабы достали — все: и мои две вдовушки тоже. Если только эта ваша Мамаша не сногсшибательная красавица…»
«Хех! — перебил меня призрак. — Ещё какая! С ног сшибёт — не подымишься!»
«…тогда я может и сделаю для неё исключение. На пару ночей, не больше. А так-то… мне сейчас некогда женщинами заниматься. Я кулинар, если ты забыл. Мне нужно… учить Полушу выпекать медовые батоны — вот. Да и самому не мешало бы попробовать что-то новенькое — я о кулинарии говорю, если ты не понял, старикан. Ведь согласись: какой-никакой талант пекаря у меня есть».
Я закряхтел, припомнив радикулит из прошлой жизни, встал с лавки. Доедать хлеб уже не хотел: сейчас не отказался бы от куска мяса. Сделал в уме пометку заглянуть вечерком в ближайшую таверну. Уже разведал тамошнюю кухню — курицу в сухарях там запекали просто превосходно. Да и вино продавали средней паршивости — не слишком противное, но холодное.
«Ладно, так и быть, — сказал я. — Пошли, старый, взглянем на мою бочку мёда. Хотя ума не приложу, куда я её дену: чтобы истратить Полушин мёд мне придется весь город накормить медовыми батонами. Ну а что делать со вторым бочонком — тут мне фантазия отказывает. Ну ничего. Придумаю что-то. Сперва нужно тот мёд отработать. Пошли, старпёр, не отлынивай. Заценим ту красотку, что принесла мне гостинцы».
«О! Отлынивать я и не собирался, етить тебя, — подозрительно легко повёлся на мои слова постэнтический слепок личности бывшего владельца пекарни мастера Потуса. — С удовольствием снова взгляну на Мамашу Нору Белецкую. С прошлой зимы её не видел, тьфу, тьфу, тьфу. Ха! Забавно будет послушать, как Нора станет орать под тобой, парень. Но увидеть её на тебе я бы не хотел. Такое зрелище, етить его, не для моих старых нервов».
Первое, что меня удивило, когда вошёл в магазин — отсутствие улыбки на лице Лошки. Давно я не видел свою подчинённую такой насупленной и несчастной. Или испуганной? За прошедшие дни я не однажды объяснял продавщице, что на рабочем месте она обязана улыбаться всегда, даже когда в магазине кроме неё никого не было. Пытался донести до Лошки, что её улыбка напрямую влияет на продажи. Те в свою очередь — на её премиальные.
Мои усилия в итоге увенчались успехом. Продавщица научилась-таки изображать на лице счастье и радушие. Во всяком случае, в моём присутствии. Теперь же она не улыбнулась и при виде меня. Вручила очередной покупательнице каравай ржаного хлеба, поблагодарила за покупку, бросила в коробку монету. Взглядом указала мне на посетительницу магазина (лет сорока на вид). Та сидела, надув щёки и выпучив глаза, на бочке, очень похожей на ту, что не так давно презентовала мне Полушина родня.
Дамочка расположилась неподалёку от входа, помахивала точно веером веткой клёна, от чего её пышная крашеная шевелюра шевелилась. Я невольно приподнял брови: слова призрака о том, что он не желал видеть меня под Мамашей Норой, обрели для меня новый смысл. Пробежался взглядом по похожему на огромный комок теста женскому телу — грудь… значительно больше пятого размера не придавала ему прелести. Женщина разглядывала меня, тяжело дышала.
Представил, что она будет так же дышать, сидя на мне.
Вздрогнул.
Нафиг этот мёд.
Чуть в стороне от женщины застыл здоровенный бородатый детина — выпятил живот, скрестил на груди руки, взглядом из-под косматых бровей рассматривал покупавших хлеб горожанок. Колоритная личность. Внешность здоровяка впечатлила меня не меньше, чем облик его спутницы. Вот только что-то меня насторожило в его образе. Нет, не ржавый клинок тесака, висевшего у мужика на поясе. И не его похожие на сардельки волосатые пальцы.
Сообразил!
Странным мне показалось отсутствие у мужчины тюремных татуировок.
Другой мир — другая мода…
— Ты что ль и есть мастер Карп?! — прохрипела сидевшая на бочонке женщина.
Впилась в моё лицо выцветшими голубыми глазами.
Не дождалась моего ответа — повернулась к Лошке.
— Это он и есть, что ль? — спросила она.
Голова у продавщицы закачалась, точно у болванчика.
— Энто он, госпожа Белецкая, — донесла на меня Лошка. — Энто мастер Карп, наш хозяин.
Я едва совладал с желанием улизнуть в пекарню.
Или не сумел сбежать из-за слабости в ногах? Та появилась после промелькнувших в моей голове эротических фантазий; или ужастиков — тут как посмотреть. Кому-то госпожа Белецкая могла бы показаться… милой — на вкус и цвет, как говорится… Вот только в своём видении я чётко услышал хруст костей — своих; и он мне не понравился. Показал продавщице пример профессионализма — сохранил на лице улыбку.
— Ничо так! — заявила Мамаша Нора.
Понял, что говорила она обо мне.
Если бы она плотоядно облизнулась при этом, я бы всё же набрался сил, дрогнул — сбежал.
Но женщина лишь показала ямочки на щеках.
С грацией борца сумо она вспорхнула с бочки (крепкие в Персиле бочонки!), хрустнула суставами (или это затрещали под ней доски пола?). Её макушка замерла на уровне глаз бородача. Но пышная шевелюра создала видимость того, что Мамаша Нора со своим спутником едва ли не одного роста.
Белецкая растянула в улыбке пухлые бледно-розовые губы, блеснула ровными зубами. На миг я представил её на два десятка лет моложе и в другой весовой категории. И правда: она могла быть красавицей — когда-то.
«Была-была!» — заявило привидение старого пекаря.
Призрак замер рядом с Белецкой; мне показалось: он приобнял её за плечи.
«Сам на неё тогда облизывался! — заявил мастер Потус. — Уж больно хороша была девка, етить её! Да токмо не про меня. Мне бы к ней и пальцем прикоснуться не позволили. Мужики из-за неё раньше глотки друг другу рвали. Страх сколько кровищи пролилось ради этой бабы! Ей, стервозине, это нравилось. Сказывают, даже клановый по её вине головы лишился. Но врали, наверное — князевы люди такого бы нашим душегубам не простили. И всё же хороша была. Да… Мамаша Нора всегда любила токмо деньги. А откуда у пекаря богатства-то?»
Он тоскливо вздохнул. Покачал головой (или я вообразил это?).
«Эх!.. Такую красоту… раскормили».
«Да уж, — согласился я. — Не для всех хлеб одинаково полезен».
Госпожа Белецкая рассматривала меня без стеснения, неторопливо. Примерно так я в прошлой жизни раздевал взглядом симпатичных молоденьких девиц — давал волю фантазии. Никогда не думал, что однажды окажусь на их месте. Жизнь — непредсказуемая штука. На миг я почувствовал себя голым: невольно прикрыл ладонями особо уязвимое место на своём теле, чем вновь привлёк к нему внимание. Увиденное не разочаровало женщину, если судить по не увядавшей на её лице улыбке.
— Рад меня видеть, милок? — сказала Мамаша Нора. — Пчёлка Нора выполнила твою просьбу. И с превеликим удовольствием пожужжит с тобой: ведь я тоже люблю сладенькое. Сказывают, надоело тебе молоко? Это правильно. Больше тебе его не принесут. Уж я об этом позабочусь: для Мамы Норы нет ничего невозможного. Но ты не боись, милок. Я тебя не обижу. Вот твой мёд.
Её нога врезалась в бочонок — к моему удивлению, тот устоял: не отлетел к стеллажам, не опрокинулся.