— Всех бунтовщиков расстрелять на месте.
Солдаты вошли в вагоны и начали искать выживших и отстреливать зэков. Тут и там раздвалиьс одиночный выстрели. Трупы оттаскивали в грузовики и кидали в кузов ЗИС‑151 — военный грузовика 6×6.
Когда грузовики уехали, кот вышел из-под вагона и побежал тихими переулками Напряженки. Городок небольшой, здесь были сотни покосившихся домов царской постройки на пяти улицах. Мороз щипал за лапы, и пенсионер уже молился о том, чтобы побыстрей умереть и только бы не чувствовать этого проклятого холода. Но вот удача — в конце главной улицы показался ветхий старый храм — деревянный, оштукатуренный, недавно побелённый, дверь в храм была приоткрыта. Именно там кот решил найти приют. Но как только вошёл на порог, получил удар под дых и кубарем покатился по снегу.
— Ах ты старый. Вон отсюда! Коты — наместники Дьявола на земли! — проговорил высокий полный священник в рясе, отец Павел, поправляя бороду.
Вообще пенсионер всю жизнь, как и завещала партия и тов. Ленин, не верил в Бога. Но когда старость пришла, что-то в нём изменилось. Он начал думать, рассуждая внутри себя и разговаривая сам с собой, что жизнь даётся человеку не просто так, что есть, должен быть смысл всего этого безобразия. И что если человек живёт без цели — зачем тогда жить? Эти мысли тихо привели Петрова в местную церковь на Пречистенке, он сдружился с Ильёй Вареником, добрым пожилым священником, и каждую пенсию жертвовал и храм существенную сумму. В Москве жил пенсионер в своей переделанной в двухкомнатную хрущёвке. И вот настало время встретиться с Создателем, но, как теперь понимал пенсионер в шкуре кота, у Бога на него другие планы. Сейчас ему приходилось учиться бороться за существование.
Ту ночь он чуть не замёрз в кустах недалеко от церкви. Но утром вышло солнце, и пенсионер подумал, потягиваясь, что умирать пока рано: умереть он всегда успеет.
В поисках пищи он набрёл на задний двор рабочей столовой, увидел, как дородная повариха выкидывает что-то в мусорный бак. Дождавшись, пока баба ушла, пенсионер лихо вскочил на жестяной бак, принюхался: пахло рыбой или пригорелой кашей. Где наша не пропадала? Не впервой капаться в мусоре: бывало, забирал с бабками и другими стариками-пенсионерами просрочку с задников магазинов. И он прыгнул навстречу еде.
Поев объедков, он выскочил из мусорки и принялся чистить шерсть от ошмётков припасов. Так началась его нелёгкая жизнь в городе Напряжка.
Часто коту приходилось проявлять изобретательность: то прокрасться на рынок и стащить хвост селёдки с прилавка, то выследить тощего голубя на чердаке заброшенного склада. Он ел всё, что находил, и умел терпеливо выжидать добычу — часами сидел карауля неосторожную крысу. Да, теперь пенсионер не брезговал ничем. К тому же, он был котом. А коты едят мышей и крыс, почему он должен умирать с голоду из-за предрассудков? Мясо оно и есть мясо.
Ночами холод заставлял искать убежище. Пенсионер пробирался в подвальные котельные поближе к тёплым трубам или забирался на чердаки, где засыпал в сухом сене, прикрыв нос лапой. Задача была простая: дожить до тепла и не мёрзнуть под открытым небом.
Осторожность и хитрость стали для него второй натурой. Кот знал, когда можно довериться человеку, а когда лучше держаться подальше. Порой какая-нибудь добродушная торговка на рынке подзывала: «Кис-кис!» — и бросала ему куриную кость или огрызок варёной картофелины. Но чаще люди гнали его прочь: дворовые мальчишки кидались камнями ради забавы, сердитые работяги норовили пнуть тяжёлыми сапогами. Не раз Петров удирал и от голодных собак — спасался, вскарабкавшись на дерево или взобравшись по развалившейся кирпичной стене туда, куда псы не могли дотянуться.
Глава 8. Глас Божий
Однажды поздним вечером Петров-кот бродил по окраине города как раз там, где за высокими соснами прятался ветхий деревянный оштукатуренный храм. Этот сельский храм чудом уцелел: в войну его не взорвали, потому что здание использовали под склад, а недавно власти позволили вновь освятить церковь и возобновить службы.
Петров помнил, как священник дал ему пинка, но решил второй раз попытать счастье. Однако искал он уже не Бога — нужен был уголок потеплее да, может, удастся поймать зазевавшуюся мышь в церковном подвале. Теперь одичавший пенсионер не брезговал не то что мышами — и тараканов ел.
Стоял апрель, моросил холодный мелкий дождь, пронизывая потрёпанную шерсть до кожи. Кот, втянув голову в плечи, шмыгнул в приоткрытую дверь церкви.
Внутри храма пахло воском и лёгким дымком ладана. Тусклая лампада мерцала перед потемневшим иконостасом, отбрасывая пляшущие тени на облупившиеся фрески на стенах. В углу поблизости от алтаря потрескивали дрова в железной печке-буржуйке. Перед алтарём на коленях стоял священник — грузный мужчина лет шестидесяти, с окладистой седой бородой. Его чёрная ряса была вытерта на локтях, но чиста, а массивный крест на груди поблёскивал камнями в полумраке.
Батюшка был в храме один — ни пономаря, ни прихожан не видно. В будний ненастный вечер мало кто отважился бы прийти на службу. Да и вообще люди боялись: ходили слухи, что у каждого священника приказ от властей — доносить.
Кот проскользнул вдоль стены по рядам старых деревянных скамеек, стараясь не шуметь. Он прокрался ближе к иконостасу и юркнул за широкий киот, где перед образком Николая Чудотворца теплилась свеча. Оттуда коту отлично был виден батюшка, а сам пенсионер при этом оставался в густой тени. Священник не заметил нежданного гостя, он продолжал тихо говорить, склонив седую голову — будто молился шёпотом или просто беседовал с пустотой.
— Господи, — устало выговаривал батюшка, глядя в сумрак под куполом, — за что же Ты нас оставил? Паствы почти не осталось… люди боятся в храм идти. Старушки одни заходят тайком, да и тех всё меньше: кто умер, а кого дети увезли подальше. Власти грозят опять церкви закрыть, как прежде. Я ведь помню, как до войны всё разрушали, как братьев моих по вере ссылали да казнили. А сейчас вот дали нам молитвы возносить, да недолго — и неужто снова гроза собирается? — Он перекрестился и тяжко вздохнул. — Тягостно мне, Господи… Душа болит. Неужели зря мы всё терпим?
Батюшка умолк, склонив голову на грудь. В тишине слышно было, как дождь монотонно шлёпает по крыше. Пламя лампады дрогнуло — то ли сквозняк прошёл по пустому храму, то ли нечто невидимое отозвалось на жалобные слова священника. Кот почувствовал, как капля шлёпнулась ему прямо на нос — и он тихо чихнул.
Священник вздрогнул и поднял голову.
— Господи, кто здесь? — негромко спросил он, озираясь.
Храм был пуст, лишь тени от лампад и свечей густо шевелились по стенам. Батюшка еще раз перекрестился и прислушался, настороженно вглядываясь в полумрак.
Кот понял, что выдал своё присутствие, и затаился плотнее, прижав уши. Сердце у него застучало, но любопытство перевесило страх: ну что ему сделает этот человек в рясе? Ещё раз под рёбра пнёт? Или веником отоварит? Кот решил пока не показываться и переждать.
Священник постоял ещё немного на коленях, потом, успокаивая себя, подумал, что это всего-навсего ветер да старые балки скрипят. Он кряхтя поднялся на ноги и тяжело опустился на деревянную скамью. Лампада освещала его плешивую голову и круглое печальное лицо.
— Знаешь, Господи, поговорил бы Ты хоть раз со мной по-настоящему… — тихо пробормотал батюшка, устремив взгляд на распятие. — А то я не знаю уже, слышишь Ты нас или нет. Столько горя вокруг, а Твоего гласа не слыхать…
Кот навострил уши. Кажется, старик действительно жаждал услышать ответ. Что ж, раз просит — грех не откликнуться. Кот тихонько фыркнул про себя: авось сойдёт.
Прочистив горло, он тихонько протянул:
— Сын мой…
В пустом храме слова неожиданно громко отозвались под высокими сводами, дрожащим эхом прокатившись по куполу.
— Господи, это Ты? — пролепетал батюшка, охваченный благоговейным страхом, и стал оглядываться по сторонам. Затем трепеща упал на колени и стал неистово креститься, бурча под но молитвы.
Ответ не заставил себя ждать.
— Я слышу тебя, сын мой, — прозвучало вдруг из-под купола.
Священник ахнул, чувствуя приятную дрожь во всём теле. Он не видел никого — только тёмные углы под сводами, — но голос явно звучал извне, заполняя собой весь храм.
— Господи, благодарю Тебя! — прошептал батюшка, торопливо осеняя себя крестом. — Прости раба Твоего грешного, усомнившегося… О, Господи, Ты отвечаешь!
— Сын мой, — протянул сверху неизвестный голос, в котором священнику послышались добрые нотки, — слышу скорбь твою. Неверие одолело тебя, да?
— Прости! — взмолился батюшка, ударяясь лбом о пол. — Верую, Господи, помоги моему неверию… Я слаб был, роптал, словно Иов без терпения… прости меня!
— Вижу, — отозвался голос мягко. — Тяжко тебе нынче… и холодно, и голодно…
— Да нет, Господи, что Ты! — поспешил оправдываться священник. — Мне ли жаловаться? У других куда хуже… Хотя… прости, иногда и впрямь есть хочется, — виновато добавил он, — но я смиряюсь, честное слово смиряюсь. Христос терпел и нам велел!
Кота тем временем начали одолевать и более земные желания. Пока батюшка просил прощения, пушистый самозванец уловил носом аппетитный запах со стола у стены — там на блюдечке лежали надкушенная просфора и кусочек сыра. Не теряя благоприятного момента, кот скользнул вдоль стеночки, запрыгнул на стол и молниеносно стащил зубами сыр. В тишине храма послышалось едва уловимое чавканье.
Священник насторожился:
— Господи… Ты… кушаешь? — неуверенно спросил он, вглядываясь в темноту.
— Вкушаю за компанию с тобой, сын мой, делю с тобою трапезу, как завещал сын мой, — отозвался голос из тени, чуть смущённо.
Батюшка изумлённо заморгал:
— Прости, Господи, — залепетал он, — что трапеза моя столь скудна… Угостить Тебя больше нечем, кроме вот этого хлеба церковного и кусочка козьего сыра, что сварила и пожертвовала на храм моя прихожанка Агафья…