— В смысле, что с ними сделать? — я почувствовал, как у меня начался нервный тик, — Они свидетели?
— Свидетели, — немного испуганно кивнул староста, — Да вы не переживайте, их деревенским сходом назначили, и они согласные на всё! Васька — бобыль, детей нету и не будет. Митрофановна ужо совсем старая — ослепла и почти не ходит, жизнь в тягость. А Корней — шалопут! Но за обчество готов пострадать!
Я размял руками щёки, надеясь утихомирить тик, и произнёс:
— Ведите, показывайте, где вонявший убиенный лежал!
Глава 9. Как разобраться в рисунках
Вони никакой не ощущалось. Лишь трава на месте убийства была примятая. Да затоптано всё селянами. Но я смотрел не туда. Я с удивлением смотрел на бревенчатую стену дома, где были мелом намалёваны какие-то каракули. Если вкратце, то горизонтальная восьмёрка, из которой хаотично торчали четыре тонкие чёрточки, оказалась разрисована вдоль и поперёк.
— Эт-то что? — от волнения я даже заикаться начал.
— А это как раз Федос убиенного нарисовал! — стал объяснять мне староста.
Я сел на какое-то брёвнышко, достал папироску и закурил, поглядывая на каракули. Тварь неодобрительно покосилась на меня, но ничего не сказала. Хотя она и говорить не умеет, конечно, но это не важно. Я поскрёб затылок и проговорил:
— Зовите, Владимир Пантелеевич, своего микеланджело!
— Кого звать? — всполошился староста, — Мы таких не знаем, господин Пентюх!
— Федоса зовите! Пусть объясняет, что нарисовал! А то непонятно ни черта.
— Как непонятно? — Корюх аж руками всплеснул: — Вот же мундир! Иностранный. И пуговицы на нём. Блестящие. Видите?
— А! — воскликнул я, — Эти паучки — пуговицы?
— Какие паучки? — обиделся Владимир Пантелеевич, отчего лицо его ещё больше сморщинилось, а глаза, казалось, ещё ближе съехались друг к другу: — Это пуговки! А от них лучики! Сияли пуговки так, значит!
— Понятно, — я затянулся и спросил: — А эта клякса слева что значит?
— Какая клякса? — чуть не в ужасе вскричал староста: — Орден какой-то был у него на кафтане! С мечами! Видите? Мечи нарисованы!
— Мечей не вижу, — честно ответил я, встал, подошёл поближе: — Я думал — это крестики какие-то.
— Мечи же! — у старосты даже губы от обиды задрожали: — Вы гляньте, как Федос нарисовал красиво! Прямо, как было на убиенном! Не отличить!
Я проморгался, глядя на каракули на стене. Подумал уже, что с ума схожу. И спросил осторожно:
— А вот эта кля… э-э-э-э орден? На брюхе?
— Да какой же это орден? Пряжка от ремня! Тоже блескучая! Видите, как лучики от неё? Прям во все стороны блестят!
— Ага, — я глубокомысленно покивал и спросил: — А раны на нём были?
— Вот этого не видали! — категорично заявил староста, — Мы его быстренько завернули и закопали! Чтобы не вонял. Не рассматривали-с.
— А мундир снимали-то с покойного? — я выкинул окурок. Подумал и затоптал его.
— Зачем? — удивился староста, — В мундире и закопали!
— Закопали далеко?
— За кладбищем сразу! Кто его знает, какой веры? Батюшка сказал, что отпевать не будет. Человек незнакомый, а вдруг не христианской веры?
Я вздохнул тяжело, посмотрел на Тварь и спросил:
— А как вы поняли, что он убиенный?
Староста потоптался, почесал темечко и ответил нерешительно:
— Так годков тридцать на вид ему было. Вид не хворый. Отчего ж ещё умирать в таком возрасте?
Я вздохнул ещё раз и проговорил печально:
— Ну что, Владимир Пантелеевич, берите пару мужиков с лопатами, будем откапывать вашего убиенного!
— Как откапывать? — оторопел староста.
— Как-как? Лопатами! — я посмотрел на ошалевшего старосту и пояснил: — У меня указание от пристава и председателя земской управы — сделать опись ран на теле убиенного. Если он убиенный, конечно. Потому берите мужиков и пошли копать!
— Да как же можно, Господи? — прошептал Корюх и перекрестился: — Господа побойтесь, Семён Петрович!
— Я, Владимир Пантелеевич, исправника нашего и председателя больше боюсь, чем кого бы то ни было, — я сделал вид построже, показывая, что спорить не собираюсь, — Да и покойник ваш уже ничего никому не сделает, а мне новую работу искать неохота! Сказано описать — опишу!
— Никто из мужиков не согласится, господин Пентюх, — староста набычился и смотрел на меня исподлобья.
— А вы им скажите, — зло сказал я: — Кто не согласится — в свидетели запишем! А может, не в свидетели даже, а в понятые! И с вас начнём!
— Какие такие понятые? — осипшим враз голосом спросил Корюх.
— А это вам исправник Добронравов расскажет! — я повернулся, сделав вид, что собираюсь уходить, и бросил через плечо: — Когда почтовая карета до Бирюля?
— Не надо карету! — староста забежал вдруг ловко вперёд и остановился передо мной: — Выкопаем мы убиенного! Сейчас найду народ!
— Даже не знаю, — я посмотрел на Тварь и спросил: — Останемся?
Тварь опять ничего не ответила, и я сообщил животине:
— Ладно, раз говоришь, что останемся, то останемся!
Повернулся к старосте и сообщил:
— Откапывайте убиенного! А мне бы гостиницу какую надо, где покушать можно, да ополоснуться с дороги!
— Сейчас откопаем, господин Пентюх, — засуетился староста, — А гостиница у нас всего одна — во-о-он, в центре села стоит. Возле неё карета как раз останавливалась! Видите, и сумочку вашу там уже поставили, возле гостиницы!
Гостиница в Разумном была поплоше, чем в Лопани. Одноэтажная, потемневшая от времени, но при этом добротная. Из хороших таких брёвен. Я приказал Твари дожидаться меня во дворе, а сам робко зашёл внутрь, приоткрыв скрипящую ужасно входную дверь. Внутри была гостиница тесноватой, темноватой и напоминала деревенскую избу. Ни стойки тебе, ни консьержа. Только на лавке в длинной кухне прямо перед печью сидела толстая баба. Да из кухни расходились на две стороны четыре двери в комнаты.
— Здравствуйте, — тихо сказал я, — Комната будет у вас?
— Слепой что ли? — баба чистила картошку, и даже головы не подняла: — У нас аж четыре комнаты!
— Действительно, четыре, — я прокашлялся, — И все свободные?
— Свободная одна! — баба кинула в чугун с водой очищенную картошку, отчего из чугуна взметнулся целый фонтан брызг.
— Снять можно свободную комнату? — я переступил с ноги на ногу.
— Ежели деньги есть — снимай, — баба ловко ухватила очередную картошку и стала её чистить.
— И сколько стоит у вас проживание?
— Рупь за день! — баба ловко очистила вторую картошку и вновь метнула её в чугун. Новый фонтанчик всплеснулся над посудиной.
— Давайте я на два дня сниму! — я достал два рубля и спросил: — Кому деньги платить?
Баба увидела деньги, встала, вытерла руки передником и вразвалку подошла ко мне. Выхватила из рук бумажные рубли и чуть поклонилась, что сделать ей было явно тяжело:
— Добро пожаловать в гостиницу, значит, барин!
— Не барин я, а писарь земской управы.
— А хвамилия ваша как?
— Пентюх Семён Петрович, — обречённо сказал я.
— Петрович, значит, — баба запихала купюры в карман передника и пошла влево, открыла дверь в комнату и сказала: — Вот твоя комната, Петрович! Кровать — лучшая в Разумном! Там ещё столик… поставит хозяин скоро, может даже на следующей неделе.
— Так на следующей неделе меня уже не будет, — я развёл руками.
— Значится, не повезло, — сокрушённо сказала баба, — Живи без столика!
Глава 10. Как труп откапывали…
Разуменская гостиница поражала своим комфортом и уютом. Кровать оказалась несколькими широкими досками, застеленными дерюжкой. Я спросил обед, и баба — которая назвалась Марфой, принесла мне миску с варёной картошкой. Осмотрелась, куда поставить, и сунула в руку. А рядом на кровать положила деревянную ложку, вытерев её о передник. Я посмотрел на сероватую картошку, на грязную ложку и решил не рисковать своим здоровьем. Спросил, сколько стоит сей обед, услышал, что двадцать копеек. Покачал головой, но спорить не стал. Отдал два гривенника, а потом демонстративно вышел с картошкой во двор и поставил миску перед Тварью:
— Кушай, моя хорошая!
Марфа, которая вышла за мной, поджала губы, глядя, как я кормлю животинку. А когда Тварь сожрала картошку с аппетитом, я протянул миску хозяйке. Та молча выхватила посудину и ушла в гостиницу, громко хлопнув дверью. Я пожал плечами и зашёл следом. Прошёл в комнату, лёг на кровать и стал смотреть в потолок. Марфа гремела чем-то на кухне, а потом открыла дверь ко мне в комнату, втиснула своё туловище и произнесла обидчиво:
— Ежели ты моей едой собак кормить удумал…
— Это не еда, — я обычно вообще старался вести себя тихо и незаметно, но события последних двух дней совсем выбили меня из колеи: — И дверь закройте с той стороны! Мало того, что замка нету, так ещё и врываетесь без спросу! А если я тут голый бы был?
— А ты голый разговаривать не умеешь? — опять поджала губы Марфа.
— Слушай, — вдруг разозлился я, — Ты деньги за два дня получила? Теперь на два дня это МОЯ комната! А ну, выйди отсюда!
— Ты это скандалить удумал? — завизжала баба, — Да я таких скандалистов знаешь, как успокаиваю?
— Едой своей кормишь? — я рывком сел на кровати, и вдруг неожиданно даже для себя сказал: — А ну, возвращай деньги! Я лучше на улице переночую, чем в этом гадюшнике!
Марфа сразу попятилась и заговорила примиряюще:
— Ну чего скандалить? Я вечером мяса наварю! И колбаска есть хорошая! Хлеб! И посуда чистая найдётся! Мы для гостей рады расстараться!
Баба аккуратно прикрыла дверь, а я вновь лёг на кровать. В животе урчало от голода, но идти искать еду я не захотел. Так и заснул на голодный желудок.
Староста пришёл за мной ближе к вечеру. Посопел и проговорил:
— Выкопали, господин Пентюх, убиенного! Гроб открывать не стали. Решили с вами.
Мы пошагали к сельскому погосту. Тварь вертелась рядом и с умилением смотрела на лающих на неё деревенских собак. Я показал ей кулак и подошёл к небольшой группе мужиков, хмуро стоящих с лопатами. Возле выкопанной могилы стоял гроб, больше напоминающий ящик, потому как сколочен он был наспех из плохоньких досок. Я подошёл, достал из сумки блокнот, карандаш, и скомандовал: