лепятся по берегам Страны Восходящего Солнца — от угрюмых скал мыса Соя на Хоккайдо до изумрудных заливов южного Кюсю. Правда, через Коидзу проходит железная дорога, и желающий может добраться до Токио за несколько часов. Однако влияние огромной беспокойной столицы ощущается в Коидзу очень слабо. Рыбакам и мелким лавочникам, составляющим основу его населения, совершенно достаточно десятка его ресторанчиков, замызганного кинотеатра и местной газеты. Поэтому праздники, особенно Новый год, они встречают, как это делали их предки, обстоятельно и весело. И в то время как оглушенные бешеным темпом жизни, ослепшие от блеска реклам, истомленные бурно проведенной ночью столичные жители еще спали, обитатели Коидзу, глубоко уверенные в том, что день первого января должен стать образцом для всех дней в году, уже вышли на мокрые улицы, свежие, нарядные, улыбающиеся, чтобы обменяться приветствиями, нанести друг другу визиты, солидно и спокойно повеселиться.
— Кубосава-сан, смэдэто-годзамайс[13]!
Сюкити Кубосава, стоявший в дверях дома между двумя кадомацу, плотный, коренастый, в плаще поверх чистого клетчатого кимоно, с достоинством поклонился.
— С Новым годом…
— Не совсем подходящая погода для такого праздника, не так ли?
— Совершенно верно. Впрочем, это не может особенно помешать нам.
— Согласен с вами. Прошу вас с почтенной госпожой Кубосава посетить нас.
— Покорно благодарю. Не оставьте без внимания и мое скромное жилище…
Кубосава раскланивался с соседями и знакомыми, принимал приглашения и приглашал сам, улыбаясь, произносил приличествующие случаю любезные слова. Так было первого января каждого года. Но в этом году он испытывал гораздо больше радости и удовольствия. Вчерашнее посещение господина Нарикава породило в его душе целый поток необычайных надежд. Всю ночь ему снились самые радужные сны, а хорошие сны в новогоднюю ночь — несомненный признак грядущего благополучия.
— С Новым годом, Кубосава-сан!
Перед Кубосава остановился механик «Счастливого Дракона», известный забияка и весельчак Тюкэй Мотоути. Широкое, скуластое лицо его лоснилось, из-под ярко-красного головного платка выбивались пряди жестких черных волос. Механику было около двадцати лет, жил он бедно со старухой-матерью и сестрой, ровесницей Умэко, но многие в городке побаивались его за острый язык и готовность отстаивать свое мнение крепкими жилистыми, темными от въевшегося в кожу масла кулаками. Кубосава не одобрял повадок Мотоути, но питал к нему некоторую слабость, ибо парень был сыном его приятеля, убитого где-то под Сингапуром.
— Здравствуй, Тюкэй. Поздравляю и тебя.
— Сестра не у вас?
— Нет… Впрочем, вон она, кажется, играет…
— Беда с ней. Чуть свет удрала из дому. Мать послала разыскать ее.
— Как здоровье почтенной госпожи Мотоути?
— Спасибо, все в порядке. Надеюсь, у вас тоже благополучно?
— Твоими молитвами. Вчера к нам заходил господин Нарикава…
Глаза Мотоути изумленно расширились, он хлопнул себя по бедру и воскликнул:
— Са-а-а!
Кубосава снисходительно помолчал, давая механику время хорошенько прочувствовать эту необычайную новость.
— Да… Заходил ко мне господин Нарикава. Вместе с капитаном и сэндо. «Счастливый Дракон» выйдет в море не позже чем дней через двадцать. Или раньше.
— Не может быть!
— Мне ты можешь верить.
Мотоути прищурился, соображая.
— Значит, числа двадцатого, так? — Он покачал головой. — Нарикава — старый толстый скупердяй. Я ему отрегулировал дизель, а он хотя бы поблагодарил… Значит, вот что он надумал! Ладно, спасибо за добрые вести. Я пойду. Займу где-нибудь денег в счет аванса. За это следует выпить.
Кубосава хотел было напомнить ему, что залезать в долги в первый день нового года не годится, но удержался и только скорбно покачал головой.
Скоро весь Коидзу узнал, что первым в этом году в море выйдет «Счастливый Дракон № 10».
Спустя неделю у пирса, где была пришвартована шхуна, началась суматоха. На шхуну грузили соль, приманку для рыбы, бочки с водой и квашеной редькой, рис, сигареты. Механик Мотоути проверял двигатель. Сэндо Тотими возился в трюмах с утра до позднего вечера. Нарикава и капитан Одабэ тоже целые дни напролет проводили в грязном, захламленном порту. К середине января все было готово.
Вечером, накануне выхода в море, Сюкити Кубосава принимал у себя дома родственников и друзей, явившихся на его проводы. Ацуко и старая Киё обносили гостей немудреной закуской. Гости прихлебывали саке и по очереди выражали надежду, что на этот раз «Счастливому Дракону» обязательно повезет. Об опасностях зимнего плавания никто, разумеется, не вспоминал. Только Умэко, подкравшись к отцу сзади, обняла его за шею тонкими смуглыми руками и шепнула на ухо:
— Папа будет осторожен в море, правда? Умэ всегда очень беспокоится о папе.
Прохладным январским утром «Счастливый Дракон» отправился в путь. Разноцветные флажки трепыхались на его мачте, рыбаки, столпившись на палубе, орали и махали руками. С берега толпа родных и знакомых тоже орала, стараясь, чтобы слова прощальных приветствий услышали рыбаки.
«Счастливый Дракон», пыхтя голубым дымком, уходил все дальше и дальше и вскоре скрылся из глаз.
Небо горит
Согнувшись в три погибели и упираясь локтями в края люка, Кубосава спустился в кубрик. Резкий запах квашеной редьки и тухлой рыбы перехватил дыхание. Тусклая лампа в сетчатом колпачке едва виднелась в плотном тумане из смеси табачного дыма, пара от сохнущей одежды и приторного чада тлеющего угля. У входа в машинное отделение смутно темнели фигуры рыбаков, сгрудившихся вокруг жаровни. Чей-то монотонный, размеренный голос слышался сквозь рев ветра над палубой и жалобный скрип деревянной обшивки.
— …и тогда он вскочил на коня и поскакал из Эдо вслед за предателем…
Шхуна резко легла набок, Кубосава поскользнулся и с грохотом скатился по ступенькам трапа. Рыбаки обернулись и сердито зашикали. Радист наконец разглядел говорившего. Разумеется, это был сэндо Тотими. Толстенький, лоснящийся, он сидел на чьем-то услужливо пододвинутом чемодане и рассказывал одну из своих удивительных и страшных историй. Его похожее на мокрую картофелину лицо было освещено снизу розовым пламенем жаровни, черные глазки блестели, а пухлые грязные пальцы непрерывно двигались — то барабанили по коленям, то описывали в воздухе замысловатые кривые, имеющие, вероятно, какое-то отношение к рассказу. Рыбаки слушали, затаив дыхание, не замечая ни качки, ни духоты. Пятнадцатилетний повар Хомма, забыв о куче мисок в кадушке с водой, зажатой у него между ног, таращил глаза и тихонько вскрикивал:
— Са-а! Вот так-так! Неужели это правда?
Кубосава пробрался на свое место и лег ничком, положив подбородок на руки. Тотими стоило послушать. Он битком набит всякими былями и небылицами и всегда рассказывает их так, словно сам был свидетелем или даже участником всех этих невероятных приключений. Рыбаки готовы слушать его целыми днями. Они прощают ему за это многое: скупость, склонность к мелким пакостям, рукоприкладство. Впрочем, неизвестно, кому и что доставляет большее удовольствие: рыбакам ли россказни Тотими или Тотими — восхищение и жадное внимание слушателей.
— …Да разве можно запугать этим старого морского разбойника? Надаэмон поднял топор — и…
Ага, легенда об острове Фусумэ. Кубосава когда-то уже ее слышал.
Давным-давно грозный пират Надаэмон ограбил корабль, перевозивший налоги, которые правительственные чиновники собирали в течение нескольких лет в южных провинциях страны. Команду корабля он, как водится, перебил, а деньги — сто тысяч золотых таэлей, целое сокровище, — зарыл на волшебном острове Фусумэ, похожем очертаниями на фигуру лежащей на спине женщины. Надаэмон не стал составлять карту острова с меткой, указывавшей место клада. Он поступил оригинальнее: вытатуировал условные значки на теле своей любимой единственной дочери. Несчастной девушке это стоило жизни, ибо один из прежних сподвижников Надаэмона задушил ее, чтобы узнать, где зарыт клад. Старому пирату удалось настичь и прикончить мерзавца на острове, когда тот уже достал сокровище. Но тут небо не вынесло такой массы преступлений, волшебный остров Фусумэ затрясся и погрузился на дно океана.
— …Так погиб гроза морей Надаэмон, так погибло сокровище, — закончил сэндо. — Дайте-ка сигарету.
Рыбаки помолчали, потом кто-то пробормотал:
— Сто тысяч золотых таэлей… Сколько это будет на наши деньги?
— На нынешние? Считай, золотой таэль не меньше, чем тысяч пять иен…
— Ого!
— И все это до сих пор на морском дне? — страдающим голосом спросил Хомма. — Эх, достать бы!
— Никогда никто не достанет, — авторитетно ответил сэндо. — Остров был заколдован, ты что, не слышал?
— Говорят, — заметил один из рыбаков, — что на месте затонувших сокровищ всегда селится громадный тако — осьминог — и стережет их. Я сам читал об этом в одном журнале.
— Громадный осьминог? — Хомма выронил миску и схватился за щеки руками.
— Не знаю, как насчет громадных осьминогов, — медленно произнес сэндо, — но с громадными ика — кальмарами[14] — мне приходилось сталкиваться.
Рыбаки разом замолчали, придвинулись, и сэндо, самодовольно поглядывая по сторонам, рассказал, как несколько лет назад, когда он плавал на «Коэй-мару» в Южных морях, на них напало огромное головоногое чудовище, щупальца которого достигали 20 сяку[15].
— Мы едва отбились от него баграми и ножами, а когда ика ушел, вся палуба была черной, как тушь.
Хомма круглыми глазами, не отрываясь, смотрел Тотими в рот:
— Ика? Такой огромный ика?
— А ты что думал, такой, каких ловит твой дед в заливе? И продает потом по десятке за штуку?
Мальчишка недоверчиво покачал головой:
— Неужто бывают такие страшные?