я надо мной, а принял мои рвения всерьёз, и тренирует уже на протяжении почти десяти лет, он для меня больше чем наставник, наверное я отношусь к нему как к отцу, о котором почти ничего не помню, он остался там на поверхности. Спросите, почему он не здесь со мной и мамой, я вам отвечу, что не знаю, у меня есть его фото и только, ни воспоминаний, ни рассказов о нем нет, и думаю, не будет. В последнее время мама часто стала впадать в беспамятство. Чаще всего даже меня не узнаёт. Ну об этом я подумаю позже. А пока…
– Привет, Пол! Ну как, много желающих в этом году?
Тоже облокачиваюсь на канаты и обвожу взглядом людей, стоящих в очереди на осмотр, большинство из них мои ровесники, может старше лет на пять-шесть. Поколение, которое помнит, что творилось восемнадцать лет назад на поверхности, предпочитает оставаться здесь и не высовываться, у многих семьи и ответственность за них. Только что за импровизированную ширму зашла девушка лет двадцати шести, кажется, ее зовут Кристина или Кэролайн, ну что-то там на "К".
– Привет, да не особо, тридцать шесть, но половина из них никудышные, например, видишь вон того парня с серьгой в носу?
– Ага, а что с ним не так? – Пол обреченно качает головой.
– Он ни разу не приходил в зал, я даже имени его не знаю, и он на нервах, пока подписывал формуляр, два раза уронил ручку.
– Ну знаешь ли, на кону его шанс.
– Он не пройдёт отбор. Трусливым на поверхности не место, но, если произойдёт чудо, и его кандидатуру подтвердят, думаю, он будет первым погибшим.
– Ясно. Почему ты решил, что будут погибшие? – в ответ получаю лишь тяжелый вздох. – А где формуляр взять? Желающих уже тридцать семь.
Улыбаюсь, и чувство предвкушения переполняет меня. Слышу тихий шёпот своего сердца: «ты на правильном пути». Скоро я уберусь отсюда и буду свободна, хоть на один день своей никчемной жизни, но я добьюсь независимости.
– Было поручение, тебя не допускать до отбора.
Смотрит теперь на меня и слегка улыбается. Эта улыбка подбадривала меня на протяжение долгих лет, она настолько радушная и до боли родная. На секунду… всего на одно мгновение, меня одолевает печаль. Еще несколько дней и, возможно, я его больше никогда не увижу. Настолько близкого человека у меня больше нет и, думаю, не будет. Плохо схожусь с людьми. Только он видел мои слезы и срывы. Истерики и неудачи. Ни Дженни, ни мама не знают меня настолько насколько знает Пол.
– Ты же это несерьезно? – усмехнулась.
– Серьёзней не бывает, я не хочу, чтобы оба моих ребёнка покидали меня в один и тот же день. Знаешь, сын твёрдо намерен в этом году пройти отбор. Приглядывай там за ним. Хорошо?
Протягивает мне листок и ручку. Он верит в меня, и это даёт мне неописуемое ощущение победы. Я не знаю, как благодарить его за всё, что он для меня делал и как много давал поддержки и понимания в самые ужасные моменты моей жизни.
– Хорошо. – подмигнула ему.
Заполняю бумагу и ставлю подпись, двигаюсь в сторону очереди. И вот я уже следующая перед ширмой. Слышен хлопок и ругань за ней, словно фурия из-за ширмы вылетает девушка в одном нижнем белье. Она безумно красивая, длинные рыжие волосы, точеная фигура и гневом пышущие зелёные глаза, что смотрят прямо на меня. Мы знакомы? Сомневаюсь. Такую внешность невозможно забыть. Хотя, что-то знакомое в чертах её лица есть.
– Вот тварь, решил меня облапать! Ну я ему съездила и по морде, и по яйцам! Представляешь, принял меня за шлюху, которую пошлют с отрядом, для справления нужды! Урод! – надевает через голову сарафан, под всеобщим взглядом. Не обращая ни на кого внимания, словно она у себя дома одна, а не в огромном зале, где большинство мужчин.
– Думаю к тебе он не полезет, а то и так <<бо бо>> шарикам.
Подмигивает мне, перекидывая свои шикарные волнистые волосы через плечо и уходит, а я стою с разинутым ртом и провожаю ее взглядом, в общем, как и все.
– Следующий.
С той стороны смотрового кабинета раздаётся приглушённый голос, наполненный болью, от чего у меня вылетает смешок. Захожу и вижу; сидит наш врач с красным лицом и ещё более красной правой щекой.
– На что уставилась? Раздевайся. – рычит он.
Берет мой формуляр и что-то активно начинает в нем писать.
– Генетические заболевания? Жалобы? Аллергии? Переломы? В общем рассказывай всё о своём здоровье.
– Ммм… я совершенно здорова. Жалоб, переломов, аллергии нет. Чувствую себя прекрасно.
Даже если бы это было не так, я все равно ему не сказала бы, да и мама то особо мне не сообщит, даже если я о чем-то и спрошу. Померил мне давление, пульс, осмотрел на наличие травм и повреждений. Отпустил и сказал, что через два часа список будет висеть здесь же с именами тех, кто прошёл осмотр. Оделась и пошла в свой блок, молясь лишь о том, чтобы я была здоровее как минимум половины пришедших на осмотр.
Глава вторая
Открываю дверь домой, хотя это громко сказано: "дом". Перед глазами комната, куда входит: односпальная скрипучая кровать, старый стол, у которого одна ножка короче остальных на пару сантиметров и узкий шкаф, широкий нам и ни к чему. И у меня, и у мамы по одной сменной одежде, да пара ботинок, хорошо размер один, в этом же шкафу лежит свернутый матрасик, на котором я сплю. Он настолько пропах плесенью и сыростью, что порой ночью просыпаюсь от приступа тошноты. С потолка свисает одинокая лампочка и сейчас она опять мигает, да так, что глаза начинают слезиться.
Мама лежит, свернувшись в клубочек и тихонько постанывает, не могу на неё смотреть без сожаления, в душе каждый раз возникает камень из боли и безысходности.
Когда-то Анна Морис была красивой женщиной, так я могу судить по фото, которое всегда ношу с собой. На нем изображена девушка примерно моего возраста, она улыбается так искренне, как я не улыбалась ни разу в жизни. Её темные волосы собраны в небрежный хвост, несколько прядей выбились и развеваются на ветру, одной рукой она пытается их придержать, а второй – обнимает девочку двух лет, которая стоит на пеньке и показывает в объектив свой маленький розовый язычок. Эта маленькая милая девочка по имени Джей Хелена Морис – это я. А с другой стороны стоит высокий, стройный и очень симпатичный блондин – это мой папа, но его я, к сожалению, не помню. Этот снимок был сделан за две недели до так называемого конца света. Такой беззаботной и счастливой маму я не видела ни разу, точнее видела, но не помню. Когда мы попали в Подземелье, ей было очень тяжело зарабатывать на пропитание для себя и маленькой девочки, но она нашла выход.
Имя этого выхода – Тедди Болмен, и он ужасный человек. Если я ещё когда-либо его увижу, то не знаю, что делать – бежать или попытаться убить его. Он много боли принес маме и только за это он достоин смерти.
Мне было четыре года, когда мама познакомила нас. Было такое правило "он приходит – я ухожу". Тогда я не понимала, что происходит на этой скрипучей кровати, когда меня нет. После его визитов у нас была еда, не просто жижа, которую выдают в столовой, а хлеб, рис и даже пару раз консервы. Это продолжалось долго, иногда после того, как Тедди уходил, мама была в синяках и ссадинах, часто ночами она тихонько плакала в подушку, думая, что я ничего не замечаю. В это время меня и пересилили на матрац, мама говорила: «не могу позволить тебе спать на этой кровати». Тогда, будучи маленькой невинной девочкой, я думала, что чем-то огорчаю свою маму, и она меня больше не любит. Когда мне исполнилось семь, он пришёл не один, а с дружком, имя его Рональд Эшвуд, он же.... Сенатор. Именно в этот день я вышла из комнаты, побежала к своей единственной подруге Дженни и вспомнила, что оставила фото на столе, а это единственная вещь, которая принадлежит мне и только мне, я со всех ног понеслась обратно. За несколько шагов до двери, я услышала крик полный боли и отчаяния. Это кричала моя мама. Я начала ломиться в дверь. Ручка под моим напором не поддавалась, я плакала и била по двери, прося, чтобы мама открыла её, после того, как дверь резко открылась, и я ввалилась внутрь, меня тут же оторвали от пола и бросили на кровать к маме, которая пыталась прикрыться покрывалом и плакала. Плакала и просила их меня не трогать, все время твердила Тедди, что они так не договаривались.
– Всем молчать!!!
От этого крика я вздрогнула и подняла глаза на Сенатора, с того дня этот голос вселяет в меня ужас и отвращение. Он присел на корточки передо мной, сразу после того, как застегнул ремень на своём обвисшем животе.
– А это кто у нас такой сладенький? – подкрадывается он ко мне.
– Нет, прошу вас, не трогайте её, она ещё ребёнок. Я сделаю всё, что вы хотели от меня, но её не трогайте. Прошу…. Умоляю вас… – заикаясь на каждом слове, мама о чем-то молила его.
Она уже просто захлёбывалась своими слезами, которые градом катились из красных опухших глаз. Дернула меня ближе к себе за руку, и я почувствовала её дрожь и страх, что плавно перетекли в меня.
– От тебя я больше ничего не хочу. Как твое имя, дитя? – растягивая слова улыбнулся он. Но его глаза не затронула эта улыбка.
– Мам? Почему ты кричала? -прижимаюсь ближе к ней. Подальше от него.
На тот момент маленькая я не понимала, что это – переломный момент наших с мамой жизней. Мой взгляд искал поддержки в глазах единственного родного человека, но там плескалась только всепоглощающая безысходность. Уже тогда она понимала, её дочь попала на радар чудовища, а она бессильна что-либо сделать. Противостоять ему невозможно. Сбежать невозможно. Спасения нет.
– Твоя мама напугалась мышку. Её никто не обижал, так как твоё имя? – начинает раздражаться.
– Мышку? Их здесь никогда не было… – в недоумении смотрю на мужчину, от которого веет чем-то жутким и ранее мне не знакомым.
– Джей, меня зовут Джей Хелена Морис.
– Милая малышка Джей. Я буду называть тебя Хелена. Ты не против? – и не дожидаясь ответа. – Сколько же тебе лет?
Я помню те ощущения до сих пор, мне было очень неуютно под его взглядом, казалось, что он подмечал каждое мое движение, каждый мой вздох и каждую слезу, что скатывается из уголка глаза.