Перед праздником — страница 3 из 5

ная судьба. Степан гордился тем, что кормит их и одевает; сам ведь он гораздо больше обязан детям, чем они ему. То тихое, радостное удивление перед своим существованием, в каком он неизменно пребывал, шло от детей. Детям он был обязан и тем, что из укладчика шпал стал сперва кочегаром, затем помощником машиниста, а быть может, — это решится сегодня, — и машинистом. Пусть это не так уж много для других — машинист на торфяной «кукушке», — для него, Степана, это было много. Когда он работал на укладке шпал и мимо проносились скорые поезда, а спаренные локомотивы тащили длиннющие, в километр, товарные эшелоны, разве мог он думать, что поведет когда-нибудь поезд! Пусть не такой — всего только пять-шесть маленьких платформ с торфом да один пассажирский вагончик, пусть не в такие дали — всего на тридцать километров, — все же и ему сигналят светофоры: путь свободен, — и ему бьет ветер в лицо. Вырастет Колька и поведет настоящие длинные поезда — какие они тогда будут: электрические, а то и ракетные? — поведет через всю страну к самому Тихому океану, на огромных, неслыханных скоростях…

Когда Наташа прибежала домой, отец смазывал подвесной мотор, Витька вытирал машину, а мать, красная и взволнованная, куда-то собиралась. Наташа, ожидавшая, что ей влетит за то, что убежала, не позавтракав, скромно присела к столу и налила себе остывшего чаю. Мать повязывала голову новой шелковой косынкой и не обратила на нее никакого внимания. Наташа заметила, что мать сменила сапоги на высокие резиновые боты. Уж не в гости ли собрались они с отцом?

— М-ам, ты куда?.. — спросила Наташа.

— Да грех меня возьми! — громко, сквозь смех отозвалась мать, стягивая косынку на шее узлом вместе с выбившимися из пучка волосами. — На маленьких мужиков поглядеть. Сказывают, прибыли тут какие-то…

У Наташи перехватило дыхание, глаза ее сухо заблестели.

— Не ходи! — крикнула она и ударила ложкой по блюдцу.

— Ты что, сказилась? — захохотала Марья Васильевна, заправляя кофту в юбку. — Матери запрещать!

— Не ходи!.. Не хочу!.. Не ходи!.. — Выскочив из-за стола, Наташа стала теребить и дергать мать.

Она и сама толком не знала, почему ей не хочется, чтобы мать шла смотреть на «маленьких мужиков». Это был ее, Наташин мир, и она не могла позволить, чтобы мать вторглась туда. Оберегая этот свой мир, Наташа с каким-то надрывным жалобным смехом не пускала мать. Не понимая упрямой причуды дочери, Марья Васильевна вначале с хохотом отбивалась, а когда ей надоело это, с силой забрала обе руки дочери в свою большую пятерню и запихнула Наташу за стол.

— А ну, брысь! Разошлась больно! Не маленькая!.. — Быстро, покачивая литым станом, она пошла к двери.

Наташа долго сидела совсем тихо, будто прислушивалась к себе. Затем подумала: надо, чтобы отец прокатил их на новом моторе. Они промчатся мимо «принца», и Наташа будет стоять на носу, вся в брызгах и ветре, и он, конечно, посмотрит на нее, а она помашет ему рукой. Наташа кинулась к отцу и в сенях столкнулась с Колькой. Он нес что-то, завернутое в газету, верно, опять грязные черепки.

— Покажи! — сказала она властно.

Колька бережно развернул газету.

— Фу, какая дрянь! — брезгливо сказала Наташа.

Колька снисходительно усмехнулся. Это задело Наташу.

— Отдай! — неожиданно для самой себя сказала она, протянув руку к свертку.

— Вот еще! — отстранился Колька.

— Ну, Коленька, отдай! — вкрадчиво заговорила она.

Ей вовсе не нужны были эти черепки, но ее злило, что Колька так с ними носится. Ей хотелось настоять на своем, почувствовать свою власть, пусть даже брату станет больно.

На Колькино счастье, в сени вошел отец с мотором в руках, и Наташа вмиг забыла о черепках. Конечно, отец сразу согласился. Он, правда, думал, что они поедут завтра, когда на реке начнется общее гулянье, но если Наташе так хочется…

— Ужасно хочется! Ты всех уж катал: и Кольку и Витьку, — одну меня…

— Ладно, — сказал он. — Коля, ты с нами?..

Наташа хотела поехать вдвоем с отцом, но она знала, что тут ничего не поделаешь. Все же, когда отец пригласил и Витьку, она не выдержала:

— Нечего ему ехать!..

— Что-о? — сурово произнес отец.

— Его же укачает…

— Смотри, чтоб тебя не укачало, — проворчал отец. — Ну как, Виктор, едешь?

Надо бы поехать, хоть назло Наташе, да жалко бросать машину, и Витька отрицательно мотнул головой.

— Смотри, может, надумаешь, тогда беги…

Они спустились к реке. Большая лодка отца была насвежо просмолена и покрашена в голубой цвет, а по борту шла красная полоса. Отец ловко и бережно навесил мотор, молочно-белый, гладкий, с красивой надписью «Чайка».

— Пап; а «Чайка» правда самый лучший мотор? — спросила Наташа.

— Да, — подтвердил отец. — Он и стоит хорошо: тысяча триста рублей.

— Ох! — изумилась Наташа, хотя отлично знала, сколько стоит мотор.

— Как в Москву ехал, думал «Скиф» купить, — продолжал отец. — А тут выбрасывают «Чайку». Что было делать? Восемь лошадиных сил машина!..

Дети слушают, затаив дыхание. Они наизусть знают эту нехитрую историю, но одно дело, когда отец рассказывал дома, другое дело — здесь, на реке, перед самым запуском замечательного мотора.

— Ну, думаю, где наша не пропадала! — На добром лице отца появляется испуганное выражение. — И бухнул в кассу все деньги: тысячу триста рублей.

Наташа хлопает в ладоши.

— Я ведь из зарплаты ни копейки не брал, — поясняет отец, хотя детям известно и это. — Два года копил мелкой работенкой… А как увели нашу пеструху, хотел я продать его, да мать не позволила. «Выкрутимся, — говорит, — а о моторе ты всю жизнь мечтал!»

— Молодец наша мать! — восхищенно говорит Колька.

— А ты, брат, думал! — с нежным светом в голубых глазах поддакивает отец.

— Что же мы не едем? — нетерпеливо спрашивает Наташа.

— Может, Виктор подойдет, — отвечает отец.

Он протирает тряпочкой мотор, прилаживает шнур, что-то подвинчивает.

— Ну, едем же! — просит Наташа.

— Неудобно будет, — повторяет отец, — вдруг Виктор подойдет…

— Да не пойдет он никуда от своей машины!..

— Коля, слышь, покличь-ка брата! — говорит отец.

— Витька-а! — кричит Коля, приложив ладонь трубкой ко рту. — Витька-а!..

— Видать, крепко занят, — решает отец и отталкивается веслом от берега.

Быстрое течение подхватило лодку и повлекло за собою. Но вот отец с силой дернул шнур, мотор взревел и тут же, опущенный в воду, умерил рев до натужливого урчания и погнал крутую пенную волну. На миг лодка стала недвижно, а затем, задрав нос, понеслась вперед против течения.

Наташа и не заметила, как остались позади тихие, пустынные берега и перед ними возник мост, усеянный рыболовами. Наташе казалось, что все с восхищением смотрят на них: отец так лихо и уверенно вел лодку, особенно на излучинах, где волна веером распахивалась от берега до берега. Но рыболовы провожали их недобрым взглядом: моторка распугивала рыбу. Стремительно приблизился мост, вобрал их под темный свод меж ослизлых деревянных быков, обдал холодом, запахом плесени и сразу выбросил на свет, солнце, тепло.

Стоя на высоком носу лодки, Наташа тонко и смешно повизгивала от восторга. Она едва не забыла о «принце» и вспомнила о нем, когда покосившаяся, старая банька уже осталась позади. Наташа обернулась, но «принца» там не было. Странно, она так мечтала его увидеть, она и самое катание затеяла ради него, а сейчас, когда его не оказалось, нисколько не была огорчена. «Принц» обрел существование в ее сердце, и совсем ни к чему было ей снова видеть крошечного человечка в игрушечном пальто, кепке и сапожках. Ведь придуманный ею «принц» все равно видел ее стремительно скользящей по реке на быстрой лодке, ее оттянутые назад ветром волосы, сверкающее от мелких брызг лицо, видел, как она летит к нему над водой…

Когда вернулись назад, мать уже была дома. Она сменила нарядные ботики на сапоги, но все еще оставалась в новой шелковой косынке, которая придавала ей праздничный вид.

— Нагляделась? — спросил Степан.

— Ей-богу, видела! — Мать зашлась смехом и обессиленно опустилась на лавку. — Чтоб мне с места не сойти, видела! А думала, брешут люди! — Она содрала с головы косынку и стала обмахиваться ею. — Да откуда же, Степа, они только берутся?

— Оттуда же, откуда все… — осторожно улыбнулся Степан.

Марья Васильевна сконфузилась, засмеялась и раскраснелась еще больше.

— Будет тебе!.. — замахала она на мужа руками.

Вдруг глаза ее потускнели, потом закрылись, нижняя губа отвисла, и мать, как была, сидя задремала. С ней и прежде бывало такое. Стоило случиться чему-то необыкновенному, что заставляло ее восторгаться, переживать, волноваться, как возбуждение разрешалось таким вот мгновенным, коротким сном. Этот сон мог застигнуть ее и на лавке, и у печи, и у корыта, и в огороде. Спала Марья Васильевна не более двух-трех минут. Чихнув, она открыла глаза и принялась готовить обед…

Щемящая, непонятная тоска овладела Наташей. В своем доме, среди своих она ощутила себя вдруг совсем одинокой. Как потерянная вышла она из дому и побрела через дорогу к прозрачно-редкому ольховому леску.

Звонко спотыкаясь на стыках рельсов, прошел из города торфяной порожняк. Продолговатые, белые, как кипень, облачка дыма поплыли над землей, оставляя на проводах и деревьях ватные хлопья. Едко, тепло и сладко запахло паровозом.

В ольшанике было прохладно и сыро. Вся земля давно просохла после вчерашних ливней, только этот маленький лесок не поддался солнцу. Под ногами хлюпало, мокрые высокие травинки щекотно липли к коленям, с деревьев стекали за ворот холодные струйки. Наташа шла напролом, с силой отмахивая мокрые ветки, и вслед ей будто рождался дождь: гулко барабанили по тугим лопухам сбитые капли.

Миновав лесок, Наташа очутилась на обширной вырубке. Ее до нитки промокшее ситцевое платье стало прозрачным, волосы жалкими прядками лепились на лбу, щеках и шее. Впереди, сколько хватал глаз, торчали скучные черные, рыжие и серые пни, — все деревья давно стали шпалами узкоколейных дорог.