«Чай, не чинить иду…» – уверенно решил флейтист, принаряжаясь и выпивая сто пятьдесят без закуски перед рывком в «райские кущи»…
Едва музыкант надавил звонок, как уверенность улетучилась. Почти год у Петровича были романтические отношения лишь с рукой. А тут сразу целая женщина! Много женщины! Килограммов сто румяной, статной, кудрявой, свежо и одуряюще пахнущей, волоокой, гладкой и вместе с тем изгибистой женщины.
Отворили. Едва потянув носом, Петрович откровенно поплыл. Баттерфляем с элементами танго…
– Куда пройти? В спальню?! – сходу приветствовал он хозяйку.
Та удивлённо пожала шёлковыми цветастыми плечами:
– Почему? Нет… В кухню.
Кухня. Стол. Утюг. Ни водки, ни закуски. Реально позвали чинить.
Но взвинченный предвкушением счастья и водкой малопьющий Петрович уже мало соображал. Не больше утюга. Музыканта заметно трусило.
– Где утюг? Что с ним? – спросил он, страстно стискивая тяжёлый электроприбор в руке.
Паня почуяла неладное.
– Не морозит… – процедила она.
– Отлично!
– Чё отлично? Ты чинить-то умеешь?!
– Чё тут уметь… – сдавленно прохрипел Петрович, и… насекомо и страшно прыгнул к женщине, что изголодавшийся паук, и благородными музыкальными пальцами попытался оторвать ей славную большую грудь. Ну, так бедняжке показалось по меньшей мере.
Но Паня оказалась не робкого десятка и выдержки. Методично (одна жадная рука, другая) отделила от себя сладострастно извивающегося, не владеющего эмоциями хлипкого музыканта и одним широким взмахом мягкой и сильной ладони по искажённому низкой похотью лицу образумила. Петрович мигом протрезвел и ужаснулся содеянному. Тонкую интеллигентную натуру обуял стыд. Заикаясь и трясясь, горячо просил он прощения и, исступленно вцепившись в волосы, с позором бежал.
«Ещё повесится из-за ерунды дурачок!» – не на шутку забеспокоилась Паня, в волнении кусая ногти.
Спустя несколько минут метаний, сердобольная женщина настойчиво звонила в соседскую дверь. Не сразу, но Петрович отворил – в лице подлинное страдание.
– Можно? – спросила Паня.
Не знаем, что произошло меж ними далее, но только знаем, что, к всеобщему мировому счастью, женское сердце не камень. Вскоре Петрович и Паня зажили вместе…
Весёлкин и Соня
Ванька Весёлкин вышел из пивного подвальчика в прекрасном расположении духа: пиджак нараспашку, кепка набекрень, папироска в зубах. Хотелось жить!
Алло, когда у человека в кармане получка, да плюс премия по итогам соцсоревнования, да пять кружек пива и двести граммов прицепа в животе, это склоняет натуру в розовый эмоциональный спектр. Личность тянется к прекрасному: скушать бутерброд с ветчиной или поговорить о какой-нибудь политической астрономии с кем-то симпатичным в юбке.
В автобусе Ваня брякнулся возле красивой строгой девушки и с улыбкой развязно поинтересовался:
– Эта, тётенька, Вашей маме работящий зять не нужо́н? Гы-гы! – и очень довольный собой и шуткой икнул алкогольными парами.
В другое время Ваня нипочём не осмелился бы эдак кривляться перед красивой девушкой, потому что обличье у него было для этого неподходящее. Костюмчик подкачал, внешность тоже без лоска: круглое веснушчатое лицо, старательно утопленные природой глазки, волос торчком, нос совсем невнятный, рот губаст, как пчёлы постарались, ещё и зуб спереди сколот.
Не знаем наверное, на что этот малоприятный щербатый тип рассчитывал, подпуская третьесортные турусы, а только красавица-пассажирка вдруг повернулась, впилась глазищами в глупо ухмыляющееся Ванькино лицо, прикинула чего-то себе в башке да и заявляет серьёзно:
– Нужен! А у Вас паспорт с собой? Через одну остановку как раз ЗАГС будет.
«Ненормальная какая-то, – решил огорошенный Иван, пробурчал: «Извините», – и живо пересел подальше, уткнулся в окно.
«Подумаешь, вся так и вспыхнула, как бензин! Фря какая! ЗАГС, говорит, через одну! Иди ты! Что за дебильные шуточки? А ещё в институтах учатся…» – негодует.
А тут его настойчиво толкают в плечо. Ванька обернулся, а это та самая девушка – уже сидит рядышком и, поджав губки, с обидцей говорит:
– Вы зачем сбежали в другой конец автобуса, а? Нехорошо получается, не по-джентльменски! Я же ясно выразилась, что согласна пойти за Вас! Ну?
Сказано было настолько без тени иронии, что Иван окончательно растерялся, вскочил, протиснулся мимо девки и подался на выход. Двери разъехались, Ванька покинул автобус и, не оглядываясь, зашагал в сторону дома, а в утлой кривоногой его фигуре читалась страшная досада. «Ссадила таки, сволочь дотошная! Вот дозебрилась! Уж и пошутить нельзя. Все интеллигентные – не тронь!..» – злится.
А тут его опять за рукав дёрг-дёрг. Ванька обернулся – снова она!
– Не бойтесь, – говорит пассажирка, – я серьёзно готова выйти за Вас. Вы мне сразу понравились. Меня Соня зовут. А Ваше имя?
Ванька недоумённо пятится от странной преследовательницы, а прохожие оглядываются на улыбающуюся красавицу и какого-то испуганного невзрачного паренька. А девушка за ним шасть-шасть и молвит:
– Правда, приглянулись. Вы, наверное, думаете, если девушка – красавица, то у неё кавалеров пруд пруди? А у меня давно и нет никого. Потому что клеятся всё какие-то смазливые, надушенные, расфуфыренные хлыщи с масляными глазками, а стоящие-то мужчины, вроде Вас, всё стороной норовят обойти. А Вы симпатичный, в моём вкусе. Лицо простое, но мужественное и открытое. Взгляд прямой и твёрдый, нос волевой. Да с Вас ударников или полярников писать надо! Работящий, говорите, и с юмором полный порядок – не соскучишься. Я чуть не обхохоталась. «Тётенька, маме зять не нужен?» Ой, не могу, ха-ха!!
– Чего?!.. – уже совершенно опешил Иван.
А эта Соня к нему подалась, пятерню навстречу ка-ак выбросит! Что поэт Маяковский в старой хронике, и шпарит в лицо:
– Твои глаза, как два тумана,
Как два прыжка из темноты.
Каким путём, каким обманом
В двадцатый век прокрался ты?!
Ванька перетрухал. «Девка полностью сумасшедшая, – безошибочно определил он. Сейчас ножиком пырнёт или махнёт бритвой по роже». Более не раздумывая, Иван кинулся наутёк через проезжую дорогу.
Раздался режущий слух визг тормозов. Как один ахнули прохожие на панели.
Когда Ваньку с переломом ноги и руки грузили в карету скорой помощи, сумасшедшая красавица маячила в дверях, тянула шею и причитала: «Это мой, мой! Я с ним в больницу поеду, пустите!» – и вправду, буром лезет внутрь.
«Добить меня рвётся!» – понял Ванька и истошно задрыгал на девку целой ногой, орёт:
– Да я первый раз вижу эту ведьму! Ходу отсюда, ходу, сейчас всех соломкой почикает! А-а!
Двери захлопнулись, машина тронулась. В окне удалялась красавица: руки картинно прижаты к молодой груди, в порывистой фигуре, прекрасном лице и глазах отчаяние. Прямо-таки сцена, достойная сильной кисти и околобиблейских сюжетов на тему «Любовь и кровь, кровь и страсть, страсть и алименты»…
– Первый раз видишь? А чего она тогда убивается? Да ещё такая красавица, – недоверчиво спросил здоровущий фельдшер, терпеливо распределяя дергающегося заморыша по каталке. Ванька вдруг отметил, что ему чертовски приятно, что такая красавица по нему убивается, а фельдшера он подковырнул:
– Невеста моя! Видеть её больше не могу, надоела! Понял ты, дядя в чепчике?
Фельдшер присвистнул и усилил нажим на перевозбуждённого клиента.
Следующим днём, после скромного больничного завтрака, Ванька заснул ненадолго, а, открыв глаза, увидал Соню. Подперев щёчку, девушка торчала на табурете подле койки и не сводила с Ваньки печального обволакивающего взгляда, что сестрица Алёнушка с единокровного глупого козлёнка… Увидев, что больной проснулся и испуганно заметался, чтобы немедля бежать или нырнуть под кровать, повелительно прикрикнула:
– Лежите спокойно! Да лежите же, говорю!
Два соседа по палате заржали как кони. Ванька взял себя в руки, а она уже очень тепло:
– Как Вы себя чувствуете, Ваня? Добрый день.
– Д-д-добрый. Н-н-ничего, – мычит тот и не знает, куда деть гипс, из которого торчат пальцы ноги, – а известно какие у одиноких мужчин непростой судьбы и грубых профессий могут быть пальцы на ногах…
– А я не спала всю ночь, переживала. Что говорят врачи?
– Говорят, скоро выпишут, говорят.
– Уф! А я вся извелась!
В глазах у Сони краснота. Видать, не врёт. Ваньке это опять польстило. Да и у протрезвевшего Ивана с самого утра девушка не шла из головы.
«И никакая она не сумасшедшая – так, психованная, как все бабы», – думал Ванька, а в башке по извилинам, методично и сладко их раздвигая, упорным слизнем ползла мысль, что и правда неплохо с такой эффектной штучкой закрутить, да и расписаться всем на зависть. Заманчиво и зыбко становилось на душе. Иван не чаял уже увидеть девушку, а она вот, тут как тут! Ванька был смущён и заинтригован, не знал, как быть. Не прогнать ли от греха? А то как-то всё слишком непривычно, с бухты-барахты…
А Соня говорит:
– Я Вам крепкий куриный бульон принесла и апельсины.
Ванька повременил прогонять: «Что я, больной, от апельсинов и бульона отказываться? На казённой-то размазне и тушёной капусте далеко не уедешь!» И вот девушка уже потчует его душистым бульоном с ложки и апельсин ошкуривает.
Едва за Соней закрылась дверь, как соседи по палате набросились: кто да кто такая? На артистку похожа! Эх и хороша!
– Даа… Так… Неважно кто, в общем… – отмахнулся Ванька и не знает, что и думать, голова кругом.
А на следующий день Соня принесла заботливо укутанную кастрюльку с котлетами и картофельным пюре, обильно заправленными аппетитной густой подливой. Соня помогла Ивану сесть, покрыла колени крахмальной салфеткой и влюблёнными глазами следит, как он с аппетитом трескает из кастрюльки ещё горячее усиленное питание. Таких толстых вкуснющих котлет Ванька отродясь не едал.
– Вкусно? – спрашивает девушка и подаёт больному домашний компот.