— Валентина Андреевна… Я хотела…
— Да, Верочка? Ну, говори, говори. Что-нибудь нужно? Что ты молчишь?
— Понимаете, ко мне сейчас должен зайти один человек…
Кочиева укоризненно вздохнула, сложила проспекты:
— Зачем столько предисловий? Я давно собиралась в буфет, могу и тебе занять очередь, придешь?
Если бы только Кочиева знала о ее заботах.
— Нет, спасибо, обедайте без меня.
— Все понимаю, можешь мне не объяснять.
После ухода Кочиевой она встала, подошла к зеркалу. Глубоко вздохнула, расслабилась. Спокойней. Еще спокойней. Вот так. Морщинки разгладились, лицо выглядит немного усталым. Хорошо, ведь она как раз этого и добивалась. Нарочно пришла сегодня на работу почти без грима, в глухом, под горло, свитере и длинной юбке. Если она всерьез хочет воздействовать на этого Таурова, не нужно ничего резкого, ни во внешности, ни в словах. Мягкость, спокойствие, ровность. Что же лучше — не мудрствуя лукаво, поговорить с Тауровым обо всем здесь? Или пригласить домой? Домой лучше, но домой он может не пойти, милиционеры обычно очень осторожны. Обычно. Но если она ему понравится? Очень понравится, действительно о-чень? Ведь такое вполне может случиться? Жаль, она так и не смогла выяснить, женат Тауров или нет. Никто на заводе этого не знает. Если бы она узнала, то уже сейчас, заранее, могла бы решить, как себя с ним вести. Ничего, она что-нибудь придумает. Придумает, конечно. Главное действовать, как подсказал Любимый: ничего не говорить до конца, одни намеки. Горько улыбнулась сама себе. Хорошо, намеки так намеки, это она сумеет. Вера, Верочка, Верунчик. Тебе сейчас тяжело, больно, но ты все еще хороша. Хороша.
Вера Сергеевна Гаева
Тауров постучал в дверь с табличкой: «Отдел технической информации». Услышал «да, да», открыл. Навстречу поднялась, как он понял, Гаева — и он несколько опешил. Конечно, он предполагал, что может увидеть интересную женщину, но никак не думал, что Гаева окажется такой… Он даже не смог подобрать слова — какой. Внешность Гаевой показалась ему какой-то особенной, хотя в ней не было ничего вызывающего. Она была спокойной, неброской, будто эта женщина изо всех сил пыталась спрятать, скрыть себя и свою привлекательность.
— Разрешите? Вера Сергеевна Гаева?
Темно-синий свитер подчеркивает чистоту линий. Нежный подбородок с ямочкой, пухлые губы, необычно закругленный маленький нос. Большие серые глаза. Улыбнулась:
— Да, это я, а вы… Тауров?
— Тауров, совершенно верно. Разрешите?
— Конечно. Присаживайтесь. Я не знаю, как вас по имени-отчеству.
— Вячеслав Петрович.
— Присаживайтесь, Вячеслав Петрович. Вот сюда.
Усевшись на стул, Тауров продолжал незаметно рассматривать Гаеву. Удивительно, если сравнить с уже знакомой ему фотографией в личном деле. Там была просто смазливая девчонка, здесь же — спокойная, уверенная в себе женщина. И ведь вполне может быть, это та самая, которую он всю жизнь хотел встретить… На вид не больше двадцати трех, хотя он отлично знает, что по паспорту ей двадцать семь.
Улыбнулась неловко, ему показалось — эта улыбка означала то ли вызов, то ли какую-то скрытую боль.
— Вы, конечно, получили…
Замолчала. Ясно, записку написала она, и все-таки он должен уточнить, что она имеет в виду.
— Получил — смотря что?
— Ну… — Она по-прежнему не смотрит в его сторону. — Вы ведь знаете. Или… — Повернулась, в глазах что-то вроде надежды. — Или вы не получили? Записку?
— Если вы имеете в виду это… — Достал из кармана бумажку, развернул, не показывая. — Вот этот листок. Узнаете?
— Вы… не хотите мне это показать?
— Пожалуйста, я покажу вам эту записку, но только в одном случае — если это писали вы. — Он все еще не переворачивал бумажку. — Вы могли бы повторить, что здесь написано?
— Я написала явную глупость. Якобы…
— Да, «якобы»?
— Якобы в форпике «Петропавловска-Камчатского» вы можете найти золото.
— Значит, это не так?
— Золото здесь ни при чем… Вячеслав Петрович, я не хотела бы продолжать разговор именно в этой комнате. Скоро придет моя сослуживица, и … Поймите меня правильно, я бы не хотела, чтобы на заводе узнали о записке.
— Понимаю. Не беспокойтесь, о записке никто не узнает, обещаю вам. Но у меня все-таки есть вопросы.
— Пожалуйста, я отвечу на любые вопросы. Но прошу, только не здесь. Пожалуйста. Может вот-вот войти Валентина Андреевна. Давайте не здесь. Я вас очень прошу. Очень. Видите ли, я живу одна, вы могли бы просто зайти вечером ко мне? На полчаса, на чашку кофе? Ну… Поймите меня правильно. Я все-таки хочу объяснить историю с этой дурацкой запиской. Если, конечно, вам это удобно?
— Вера Сергеевна, я просто обязан поговорить с вами об этом. Говорите, куда и когда, и я подойду.
— Я живу на Луговой улице. Луговая, двадцать три, квартира двадцать один. Запишите на всякий случай телефон. Я буду вас ждать, ну, скажем, часов в восемь? Вас устроит?
— Очень устроит. В восемь я у вас.
Краска «КО»
Выйдя из отдела информации, Тауров уже знал: чтобы рассеять наконец все сомнения с ремонтом питьевых танков на «Петропавловске-Камчатском», ему надо поговорить с Горбуновым из трубопроводного цеха еще раз. И все. Впрочем, достаточно будет задать пару вопросов любому из тех, кто имел отношение к ремонту, например, производственному мастеру, посреднику или строителю, и по их ответам он просто обязан понять, чисто или нечисто с этим форпиком. И тогда разговоры с людьми можно будет оставить и поработать с документами. Документы не соврут, это уж точно. Что же касается опущенной ему в карман записки и «личного»… Выяснить все это будет легче именно накоротке, за чашкой кофе, дома у Гаевой.
В стоящем на отшибе на заводской территории трубопроводном цехе Горбунова не оказалось, хотя Тауров обошел все работающие здесь бригады. Сторонясь от разлетающихся веером искр сварки, под лязг двигающихся под потолком мостовых кранов прошел в комнатушку, которую все называли дежуркой. Здесь, усевшись на табуретки, спорили о чем-то сменный мастер Лытков и инженер отдела снабжения Болышев. Одетый в добротную куртку осанистый Болышев криво усмехался. Было ясно — у него всегда есть свое мнение и он будет стоять на нем непоколебимо. Тауров хорошо знал и недавно работавшего Лыткова, и Болышева, считавшегося на заводе старожилом. Прервал их спор:
— Прошу прощения, не видели Горбунова?
— По расписанию Горбунов вроде на «Кондопоге», — сказал Болышев. — В первом доке. Вычеслав Петрович, хотите, вместе поищем. Мне он тоже нужен.
Выйдя из цеха, они с Болышевым двинулись вдоль причалов. На вид Болышеву было под пятьдесят. По причалам он шел легко, ловко переступая через натянутые, швартовы. Пройдя немного, заметил:
— Задолжал мне Горбунов краску «КО». Восемь бочек. Брал он и сухой цемент, но это я не считаю. Главное, «КО», дефицит ведь. Взял, а отчета до сих пор нет.
— И по каким судам?
— Главным образом по «Петропавловску». Стоял тут у нас такой месяц назад.
Конечно, краска «КО», может быть, и не связана с запиской Гаевой. И все-таки, кажется, Болышева он встретил кстати. Что же, надо проверить незаметно. Обогнув бочку, Тауров сделал вид, что отворачивается от ветра.
— Понятно, «КО», по-моему, бортовая?
— Краска используется для работ, связанных с предохранением металла от коррозии. На «Петропавловске» ее брали для ремонта питьевых танков. В форпике.
— А что именно покрывают этой краской в питьевых танках? Внутреннюю поверхность?
— Конечно. У краски специальное назначение, поэтому она и дефицит.
— Любопытно. Значит, я отстал. Мне казалось, внутреннюю поверхность танков покрывают цементным раствором.
— Насчет того, что отстали, — это точно. Раньше действительно внутренность танков покрывали цементным молочком. Но как появилась «КО», стали переходить на нее. Цементное покрытие изнашивается, его надо обновлять каждый год. Ну а, скажем, «КО-сорок два» — после нее в танки можно лет семь-восемь не заглядывать.
Перешагнув швартов, Болышев остановился. Прямо над ними возвышался борт с надписью: «Кондопога». История с краской «КО» любопытна, подумал Тауров. Все эти обстоятельства можно использовать прямо сейчас, при разговоре с Горбуновым. Ведь в любом случае бригадир не должен догадываться, что именно он, Тауров, пытается у него выяснить. Да, сам того не подозревая, Болышев сейчас ему помогает.
— Вадим Алексеевич, просьба — отмените-ка пока разговор с Горбуновым.
— Отменить?
— Да. Насчет краски для вас я выясню, вас же хочу попросить сейчас о помощи, не откажите.
Болышев с сожалением посмотрел на «Кондопогу».
— Ну пожалуйста. Но… в чем именно я могу вам помочь?
— Скажите, сколько бочек «КО» брал у вас Горбунов? Для окраски танков на «Петропавловске»?
— Восемь.
— И до сих пор не отчитался?
— Ну да. Я ведь уже месяц копии ведомостей с него пытаюсь получить. Не дает, хоть тресни. Он тут на договоре, «вечный ремонтник». Такие, если захотят, могут тянуть до бесконечности, прижать его трудно. Ну а мне, сами посудите, что делать?
— Ничего, попробуем его прижать. Вот что, Вадим Алексеевич, вы не могли бы чисто теоретически предположить, почему Горбунов тянет с этим делом?
— Почему? — Болышев явно колебался. — Вячеслав Петрович, вот уж не знаю. Обычная халатность, наверное. Что тут может быть еще? — Кажется, именно потому, что Тауров молчал, инженер наконец отбросил колебания. — Вы думаете… То есть, вы не исключаете, что этих документов у него вообще нет?
Может быть и такое, подумал Тауров.
— Не знаю, Вадим Алексеевич, всякое ведь бывает. Давайте сделаем вот что: я сам сейчас справлюсь у Горбунова об этих ведомостях под видом общей проверки. Меня устроил бы именно этот вопрос к нему, понимаете?
— Но только копии ведомостей по краске я все же хотел бы получить. От отчета ведь не уйдешь.
— Обещаю — как только добуду эти копии, сразу отдам вам. Вы же оставляете пока Горбунова мне, хорошо?