Перегрузка — страница 2 из 4

Глава 1

Дейви Бердсон, осматривающий впечатляющие апартаменты клуба «Секвойя», развязно спросил:

— А где личная сауна президента? И потом, мне хотелось бы посмотреть ваш унитаз из чистого золота.

— У нас его попросту нет, — с металлом в голосе ответила Лаура Бо Кармайкл. Она чувствовала себя скованно с этим бородатым дородным шутником, который, став американцем много лет назад, все еще не отрешился от провинциальных манер своей родной Австралии. Лаура Бо, уже несколько раз встречавшаяся с Бердсоном на собраниях, пришла к выводу, что он похож на весельчака из «Вальсирующей Матильды». Конечно, он был другим человеком, и она знала об этом. Дейви Бердсон говорил как обыкновенный фермер и соответственно одевался — сегодня на нем были неряшливые залатанные джинсы и разношенные ботинки без шнурков, — но президент клуба «Секвойя» знала, что он изучал основы законодательства, имел степень магистра социологии, а также на полставки читал лекции в Калифорнийском университете в Беркли. В свою организацию он собрал потребительские, церковные и левые политические группы, назвав ее «Энергия и свет для народа».

Своей целью «Энергия и свет для народа» провозгласила «борьбу с разжиревшим от прибылей чудовищем «ГСП энд Л» на всех фронтах», в частности, она выступала против увеличения платы за электричество и газ, боролась против выдачи разрешений на строительство АЭС, восстанавливала против «ГСП энд Л» общественное мнение всякий раз, когда последняя пыталась доказать целесообразность того или иного своего проекта. Все такие попытки Бердсон и К° называли оплаченной потребителями ложью. А еще они призывали к скорейшей передаче контроля над этой энергетической компанией муниципалитету. В последнее время возглавляемое Бердсоном движение вознамеревалось объединить силы с престижным клубом «Секвойя», чтобы успешнее противодействовать экспансионистским планам «ГСП энд Л». Предложение Бердсона должно было быть рассмотрено на встрече с высшим руководством клуба, ожидавшейся в ближайшее время.

— Ого, детка, — заметил Бердсон, пробежав взглядом по просторной, обшитой деревянными панелями комнате, где они разговаривали, — я думаю, что работать в такой отличной обстановке просто одно наслаждение. Посмотрела бы на мою свалку. По сравнению с тем, что у тебя здесь есть, это же кошмар.

Она объяснила ему:

— Этот дом достался нам по завещанию много лет назад.

В какие-то моменты, а сейчас был именно такой, Лаура Бо Кармайкл считала особняк Кейбл-Хилл, где размещалась штаб-квартира клуба «Секвойя», чересчур роскошным: слишком многое свидетельствовало о том, что когда-то в нем жил миллионер. Она предпочла бы что-нибудь попроще, но по условиям завещания они, переехав, потеряли бы дом и ничего не получили бы взамен.

— Я бы не хотела, чтобы ты называл меня деткой, — вдруг сказала она.

— Возьму на заметку. — Усмехнувшись, Бердсон достал записную книжку, шариковую ручку и что-то записал.

Закрыв записную книжку, он посмотрел на миссис Кармайкл и задумчиво произнес:

— Завещание, значит? Подарок мертвеца. Мне думается, такие вот подарочки и сделали клуб «Секвойя» таким богатым.

— Богатство — понятие относительное. — Лауре Бо Кармайкл захотелось, чтобы поскорее пришли трое ее запаздывающих коллег. — Нашей организации действительно везет на поддержку страны, но у нас и значительные затраты.

Большой бородач рассмеялся:

— Но уж не настолько, чтобы вы не могли поделиться своим хлебом с другими группами, делающими такую же работу, но перебивающимися с воды на воду.

— Посмотрим, — твердо сказала миссис Кармайкл, — но не думай, пожалуйста, что мы настолько наивны, чтобы принять тебя за бедного родственника. Кое-что мы о тебе знаем. — Она посмотрела в свои записи, которые до той поры не собиралась использовать. — Нам, например, известно, что в вашей организации почти двадцать пять тысяч членов, ежегодно выплачивающих по три доллара, так что сборщики взносов приносят тебе до семидесяти пяти тысяч долларов. Из этой суммы ты выплачиваешь себе зарплату в двадцать тысяч долларов в год плюс неизвестные расходы.

— Надо же парню зарабатывать на жизнь.

— Неплохо зарабатываешь, сказала бы я, — Лаура Бо Кармайкл снова заглянула в свои записи. — Вдобавок тебе идут гонорары за лекции в университете и за твои статьи, да еще одна зарплата от организации по подготовке активистов. Так что твоя борьба за справедливость приносит тебе где-то до шестидесяти тысяч в год.

Бердсон широко улыбнулся.

— Отлично проделанное исследованьице.

Теперь наступила очередь улыбнуться и президенту клуба «Секвойя»:

— Да, у нас действительно отличный исследовательский отдел. — Она отложила записи в сторону. — Конечно, это не предназначено для посторонних. Я хотела лишь показать тебе, что мы знаем, как живут профессиональные бунтари вроде тебя. Ты осведомлен о нас, мы — о тебе, и это сэкономит нам время, когда мы перейдем к делу.

Дверь тихо отворилась, и в комнату вошел стройный немолодой мужчина в очках без оправы.

— Мистер Бердсон, полагаю, вы знаете нашего секретаря мистера Притчетта, — сказала Лаура.

Дейви Бердсон протянул большую мясистую руку.

— Мы раза два встречались на поле боя. Здорово, Притчи!

После энергичного рукопожатия вошедший сухо сказал:

— Я не стал бы называть слушания по экологии полями боя, хотя их и можно истолковывать таким образом.

— Чертовски верно, Притчи! Но когда я выступаю против такого врага народа, как «Голден стейт пауэр энд лайт», я бьюсь изо всех сил. Жестче и еще жестче — таково мое правило. Но я, конечно, не говорю, что нет места и для оппозиции вашего типа. Есть! Вы, ребята, делаете все классно. Однако именно я появляюсь в заголовках газет и в телевизионных новостях. Кстати, детки, вы видели меня по телевизору с этим сучарой из «ГСП энд Л» Голдманом?

— В шоу «Добрый вечер», — вспомнил управляющий-секретарь. — Да, видел. Мне кажется, ты ярко выступил, но, объективно говоря, Голдман весьма искусно отбивал твои атаки. — Притчетт снял и протер очки. — Возможно, что твоя борьба с «ГСП энд Л» справедлива. Не исключено даже, что мы нуждаемся друг в друге.

— Молодчина, Притчи!

— Правильно произносится Притчетт. Или же, если тебе больше нравится, можешь называть меня Родерик.

— Возьму на заметку, старина Родци. — С усмешкой взглянув на Лауру, Бердсон снова взялся за свою записную книжку.

Тем временем вошли еще двое. Лаура Бо Кармайкл представила их: Ирвин Сондерс и миссис Куинн, члены правления клуба «Секвойя». Сондерс был лысеющий адвокат с грохочущим голосом, специалист по бракоразводным делам, часто упоминающийся в сводках новостей. Миссис Куинн, модно одетая и привлекательная для своих сорока с лишним лет, — жена крупного банкира; принесла известность ей общественная деятельность, но в число своих друзей она включала только богатых, занимающих высокие посты людей. Без особой радости она пожала протянутую руку Дейви Бердсона, рассматривая его со смешанным выражением любопытства и неприязни.

— Думаю, мы можем сесть и продолжить обсуждение дела, — предложила Лаура и показала на длинный красного дерева стол.

— Всех нас касаются недавние предложения «Голден стейт пауэр энд лайт», которые, как уже решил клуб «Секвойя», окажутся вредными для окружающей среды. Мы будем активно выступать против них на предстоящих слушаниях, — сказала она, когда все уселись.

Бердсон громко забарабанил по столу:

— И да здравствует «Секвойя»!

Ирвин Сондерс выглядел озадаченным. Миссис Куинн подняла брови.

— Мистер Бердсон предложил установить определенные связи между нашей организацией и его для решения общих задач. Я попрошу его обрисовать их.

Общее внимание переключилось на Дейви Бердсона. Он приветливо кивнул всем по очереди.

— Наша общая задача — борьба против «ГСП энд Л». Поодиночке мы потерпим поражение. Как и на всякой войне, нападение должно осуществляться с разных фронтов.

Бердсон отбросил игру в деревенского простачка:

— Используя и дальше военную терминологию, скажу, что мы должны вести огонь по «ГСП энд Л» при каждом удобном случае.

В разговор вступила миссис Куинн:

— Думаю, что ваши образные сравнения не совсем уместны. Этот разговор о войне просто неприятен. В конечном счете…

Адвокат Сондерс тронул ее за руку:

— Присцилла, дай же ему договорить.

Она пожала плечами:

— Ладно.

— Дела частенько проигрываются, миссис Куинн, — многозначительно заметил Бердсон, — из-за излишней мягкости, нежелания посмотреть в глаза жестокой реальности.

Сондерс закивал головой:

— Веское утверждение.

— Давайте все-таки разберемся с определениями, — призвал собравшихся Притчетт. — Мистер Бердсон, вы упомянули о разных фронтах. Что вы имели в виду?

— Прекрасно! — Бердсон был сама деловитость. — Первый, второй, третий фронты — это публичные слушания по объявленным планам относительно Тунипа, долины Финкасл и Дэвил-Гейта. Вот там-то вам, ребята, и сражаться. Как, впрочем, и моей доблестной армии.

— Интересно было бы узнать, — заинтересовалась Лаура Бо, — с каких позиций вы будете выступать против?

— Пока точно не знаю, но не волнуйтесь. Не сегодня завтра мы что-нибудь придумаем.

Миссис Куинн была явно поражена. Ирвнн Сондерс улыбался.

— Потом, есть ведь еще и слушания по расценкам. Это уже фронт номер четыре. Предложению по увеличению тарифов на коммунальные услуги мы будем яростно сопротивляться, как и в прошлый раз. Пока что, добавлю, мы это делали с успехом.

— С успехом? — спросил Родерик Притчетт. — Пока, насколько мне известно, о решении объявлено не было.

— Вы правы, не объявлено, — Бердсон понимающе улыбнулся, — но у меня есть друзья в соответствующих инстанциях, и мне известно, что там произойдет через два-три дня: «ГСП энд Л» получит нокаут.

— А компании об этом уже известно? — полюбопытствовал Притчетт.

— Сомневаюсь.

— Давайте продолжим по существу дела, — предложила Лаура.

— Пятый, и весьма важный, фронт — это ежегодное собрание «Голден стейт пауэр энд лайт», которое состоится через две с половиной недели. У меня имеются кое-какие планы на этот счет, хотя я предпочел бы, чтобы вы не особенно расспрашивали меня о них.

— Вы полагаете, — сказал Сондерс, — что нам лучше о них не знать?

— Так точно, советник.

— Тогда о каком взаимодействии может идти речь?

Бердсон ухмыльнулся и потер большим и указательным пальцами.

— О денежках идет речь.

— Я так и думал, что мы подойдем к этому.

— И еще кое-что о нашей совместной деятельности, — продолжал Бердсон. — Лучше, если бы сведения о ней никуда не просачивались. Все должно быть конфиденциально, только между нами.

— Выходит, наш договор должен остаться в секрете и для членов клуба? — заинтересовалась миссис Куинн. Заговорил Ирвин Сондерс;

— Но это не просто тактический ход. Если наш договор о борьбе против «ГСП энд Л» будет подписан, то сохранение его в тайне оправданно с любой точки зрения, это я вам говорю как адвокат.

— А зачем вам деньги? — спросил Притчетт. — И о какой сумме идет речь?

— Они нужны нам, ибо одни мы не в состоянии обеспечить эффективность подготовки и необходимых действий наших людей.

Бердсон повернулся прямо к Лауре.

— Вы верно сказали, у нас есть свои собственные ресурсы, но их не хватит для проведения мероприятия такого масштаба. — Он обвел глазами остальных. — Я предлагаю клубу «Секвойя» внести сумму в пятьдесят тысяч долларов двумя частями.

Притчетт опять снял и протер очки.

— А вы определенно не мелочитесь.

— Правильно, не мелочусь, но ведь и ставка крупная. Речь-то идет о возможном серьезном воздействии на окружающую среду.

— Во всем этом звучали весьма определенные намеки на грязные схватки, и это мне совсем не нравится, — заметила миссис Куинн.

Лаура Бо Кармайкл покачала головой:

— У меня точно такое же ощущение.

И опять в роли примирителя выступил Сондерс.

— Давайте будем реалистами, — обратился он к своим коллегам. — Выступая против последних проектов «Голден стейт пауэр энд лайт» — «Тунипа», «Финкасл», «Дэвил-Тейт», — клуб «Секвойя» оперирует вескими аргументами. Но момент сейчас такой, что многие требуют без какого-либо учета сложившегося положения все большего и большего производства электроэнергии. В таких условиях мы не можем рассчитывать на то, что обязательно возобладают разум и рационализм. Так что же нам предпринять? Я считаю, что нам необходим союзник более агрессивный, вызывающий и прямолинейный. Он сильнее, чем мы, будет воздействовать на эмоции общественности, а это, в свою очередь, привлечет на нашу сторону многих пока индифферентных политиков. На мой взгляд, мистер Бердсон и его группа, как он там сказал…

— «Энергия и свет для народа», — подсказал Бердсон.

— Благодарю. Так вот, они, выступая перед слушаниями и на самих слушаниях, весьма существенно помогут нам в нашей работе.

— Телевидение и пресса любят меня, — подхватил Бердсон. — Я устраиваю для них целое представление и таким образом оживляю их передачи и статьи. Поэтому-то все, что я говорю, публикуется и выходит в эфир.

— Это верно, — подтвердил секретарь. — Средства массовой информации смакуют даже его наиболее резкие выпады против оппонентов, в то время как наши комментарии или же заявления по поводу «ГСП энд Л» они не замечают.

Председатель задала вопрос:

— Следует ли из сказанного вами, что вы выступаете за предложение мистера Бердсона?

— Да, — ответил Притчетт. — Однако хотелось бы услышать от мистера Бердсона заверения в том, что его группа ни при каких условиях не будет прибегать к насилию и запугиванию.

Бердсон с силой ударил рукой по столу.

— Заверяю вас в этом! Моя группа презирает насилие любого рода. Мы уже выступали с такими заявлениями.

— Рад слышать это, — признался Притчетт, — и клуб «Секвойя», конечно же, разделяет мое мнение. К слову, я полагаю, что все видели репортаж в сегодняшней «Кроникл Уэст» о новых взрывах на «ГСП энд Л».

Собравшиеся согласно закивали головами. В репортаже описывались разрушения в гараже «ГСП энд Л», где за ночь в результате пожара, вызванного взрывом, получили повреждения либо были уничтожены более двух десятков грузовых автомашин. За несколько дней до этого произошел взрыв на подстанции, хотя там ущерб был невелик. В обоих случаях ответственность взяли на себя действующие в подполье «Друзья свободы».

— Есть ли еще вопросы к мистеру Бердсону? — спросила Лаура Бо Кармайкл.

Вопросов было несколько. Они касались тактики, которой необходимо было придерживаться в борьбе против «ГСП энд Л». Бердсон определил ее как «продолжительное изматывание на широком фронте формирования общественного мнения» и еще раз напомнил, что проведение этой кампании потребует значительных средств и что клуб «Секвойя» должен помочь в этом отношении его организации.

— Не уверен, что в наших интересах настаивать на детальном отчете, но, конечно же, нам потребуются доказательства того, что наши деньги расходуются эффективно, — напомнил Притчетт.

— Такими доказательствами станут результаты, — ответил Бердсон, и его ответ удовлетворил всех. Наконец Лаура Бо Кармайкл сказала:

— Мистер Бердсон, я попрошу вас покинуть нас сейчас, нам нужно все обсудить между собой. Так или иначе, мы вскоре свяжемся с вами.

Дейви Бердсон встал, сияя, его большое тело нависло над столом.

— Ладно, друзья, мне эта встреча доставила большое удовольствие. Ну а сейчас пока.

Членов «Секвойи» поразило, с какой легкостью он вернулся к роли грубоватого рубахи-парня. Когда за Бердсоном закрылась дверь комнаты, первой, и весьма твердо, высказалась миссис Куинн:

— Мне все это не нравится. Мне неприятен этот человек — и интуиция подсказывает мне, что ему нельзя верить. Я категорически против каких-либо связей с его группой.

— Очень жаль, что приходится это слышать, — сказал Ирвин Сондерс. — Я считаю его отвлекающую тактику именно тем, что нам нужно для борьбы с этими новыми предложениями «ГСП энд Л».

— Должен сказать, миссис Куинн, — ответил Притчетт, — что я согласен с точкой зрения Ирвина.

Присцилла Куинн решительно покачала головой:

— Что бы вы ни говорили, это не заставит меня изменить свою позицию.

Адвокат вздохнул.

— Присцилла, слишком уж вы недоверчивы. Не потому ли, что он человек не вашего круга?

— Возможно, это и так, — лицо миссис Куинн залилось краской, — но у меня тоже есть принципы, которых, по-видимому, так не хватает этому неприятному типу.

— Пожалуйста, давайте обойдемся без колкостей, — попросила Лаура.

Притчетт примирительно вставил:

— Позвольте всем напомнить, что наш комитет обладает полномочием принимать окончательное решение, в том числе и по вопросу о том, как и на что тратить деньги.

— Госпожа председатель, — сказал Сондерс, — как выяснилось, двое выступили «за» соглашение с Бердсоном и один — «против». За вами решающее слово.

— Да, — утвердительно кивнула Лаура, — я понимаю это и, признаюсь, испытываю колебания.

— В таком случае, — сказал Сондерс, — позвольте объяснить, почему я считаю, что вы должны принять нашу с Родериком точку зрения.

— А когда вы закончите, — вмешалась Присцилла Куинн, — я изложу свои соображения.

Еще двадцать минут спорящие топтались на месте.

Лаура Бо Кармайкл слушала, вставляя иногда реплики, и в то же время мысленно решала, кому же отдать голос. Если она выступит против сотрудничества с Бердсоном, то создается патовая ситуация, что будет означать полный отказ. Если же она проголосует «за», то это создаст решительное большинство — три к одному.

Она намеревалась сказать «нет». В прагматизме Сондерса и Притчетта она видела немало достоинств, но в своем отношении к Бердсону была ближе к Присцилле Куинн. Проблема заключалась в том, что она не очень хотела оказаться в одной компании с ней. Высокомерная жена калифорнийского старика-миллионера, постоянная гостья светской газетной колонки, она чисто по-человечески не нравилась Лауре.

Мучило ее и еще одно соображение: если она примет сторону Присциллы, то это явно будет означать тот смешной вариант, когда женщины объединяются против мужчин. И не важно было, чем руководствовалась Лаура в этом смысле, все равно Сондерс мысленно бы выругался: «Эти чертовы бабы снюхались!» Когда Лауру выдвигали кандидатом в председатели клуба «Секвойя», Сондерс поддерживал ее конкурента. Лаура была первой женщиной, занявшей высший пост в клубе, и ей очень хотелось показать, что она может пользоваться своей властью так же умело и беспристрастно, как и многие мужчины, а быть может, и значительно лучше.

И еще… у нее было чувство, что союз с Бердсоном окажется фатальным.

— Мы ходим кругами, — сказал Сондерс. — Предлагаю проголосовать в последний раз. Присцилла Куинн заявила:

— Я против.

Сондерс прорычал:

— Решительно за.

— Простите, миссис Куинн, — сказал Притчетт. — Я голосую «за».

Глаза всех троих сфокусировались на Лауре Бо. Она колебалась, еще раз оценивая смысл происходящего и свои сомнения. Потом решилась:

— Я голосую «за».

— Здорово! — сказал Ирвин Сондерс, потирая руки. — Присцилла, проигрывать — так красиво. Присоединяйтесь к остальным.

Крепко сжав губы, миссис Куинн отрицательно покачала головой:

— Думаю, вы все пожалеете об этом голосовании. Хочу, чтобы мое несогласие было зафиксировано.

Глава 2

Дейви Бердсон вышел из здания штаб-квартиры клуба, напевая веселую мелодию. У него не было никакого сомнения в исходе. Куинн, думал он, будет против него, но остальные трое, каждый по своим собственным соображениям, поддержат его. Можно было считать, что пятьдесят тысяч звонких монет уже у него в кармане.

Он вывел свой обшарпанный «шевроле» с ближайшей автостоянки, добрался до центра города, а потом проехал несколько миль на юго-восток. Он остановился на неприметной улочке, где никогда раньше не бывал, но которая выглядела подходящей для того, чтобы на несколько часов оставить машину, не привлекая внимания. Бердсон запер машину, запомнил название улицы, прошел несколько кварталов к более оживленной магистрали, где, как он заметил по дороге, работали несколько автобусных линий. Он сел на первый проходящий автобус, направляющийся на запад.

По дороге от машины до автобуса он напялил шляпу, которую обычно никогда не носил, и нацепил очки в роговой оправе, в которых вовсе не нуждался. Эти два предмета удивительно изменили внешность Бердсона, так что видевший его по телевидению или еще где-либо человек сейчас почти наверняка просто бы не узнал его.

Проехав на автобусе десять минут, Бердсон вышел, остановил проезжающее такси и дал команду ехать на север. Несколько раз он поглядывал через заднее стекло, наблюдая за следующими за такси машинами. Это наблюдение удовлетворило его, он приказал таксисту остановиться и расплатился. Через несколько минут он сел в другой автобус, на этот раз едущий в восточную часть города. К этому времени линия его маршрута после парковки автомобиля напоминала по форме неправильный квадрат.

Покидая второй автобус, Бердсон, прежде чем отправиться в путь, внимательно оглядел других выходивших пассажиров. Примерно через пять минут он остановился у небольшого обшарпанного дома, поднялся по пяти ступенькам к незаметной двери, вдавил кнопку звонка и встал так, чтобы его можно было увидеть через крошечный глазок. Дверь почти сразу же отворилась, и он вошел внутрь.

В маленькой темной прихожей убежища «Друзей свободы» Георгос Арчамболт спросил:

— Ты был осторожен по дороге сюда?

— Конечно же, я был осторожен. Я всегда осторожен. А вот вы все напортили на подстанции, — с укоризной сказал он.

— На то были причины, — возразил Георгос. — Идем вниз.

Они прошли по лестнице в один пролет в подвальную рабочую комнату, где в беспорядке хранились взрывчатка и другие компоненты самодельных бомб.

У стены на кровати лежала, вытянувшись, девушка лет двадцати. Небольшое круглое лицо, которое в других обстоятельствах могло показаться красивым, было бледно-восковым. Слежавшиеся, давно нечесанные светлые волосы были разбросаны по грязной подушке. Правая рука ее была крепко перевязана, бинт стал бурым в том месте, где через него сочилась, высыхая, кровь.

Бердсон взорвался:

— Почему она здесь?

— Это я и собирался объяснить, — сказал Георгос. — Она помогала мне на подстанции, и ее ранил разорвавшийся капсюль. Ей оторвало два пальца, она истекала кровью, как свинья. Было темно, я не был уверен, что нас не слышали. Остальное я доделывал в большой спешке.

— Закладывать бомбу там, где это сделал ты, было глупо и бесполезно, — сказал Бердсон. — И от фейерверка получился бы такой же толк.

Георгос вспыхнул, но, прежде чем он успел ответить, заговорила девушка:

— Мне нужно ехать в больницу.

— Ты не можешь этого сделать и не сделаешь. — От напускной доброжелательности Бердсона не осталось и следа. Он зло бросил Георгосу:

— Ты знаешь о нашей договоренности. Убирай ее отсюда!

Георгос кивнул, и девушка недовольно поднялась с кровати и пошла наверх. Георгос знал, что он допустил еще одну ошибку, разрешив ей остаться. Договоренность, о которой упомянул Бердсон, предусматривала, что он должен встречаться с Георгосом с глазу на глаз. О Дейви Бердсоне ничего не было известно остальным членам подпольной группы — Уэйду, Юту и Феликсу, которые уходили из дому, когда Георгос должен был встречаться с тайным сторонником «Друзей свободы». Первая же ошибка Георгоса, как он думал, заключалась в том, что он стал слишком мягок с Иветтой, и это уже ни к черту не годилось. Взять тот же капсюль: в тот момент Георгоса куда больше беспокоили ранения Иветты, чем непосредственно дело… Стремясь поскорее увести ее в безопасное место, он спешил — и все испортил.

Когда девушка ушла, Бердсон приказал:

— Заруби себе на носу — никаких больниц, никаких врачей. Пойдут вопросы, а она слишком много знает. Если потребуется, избавься от нее. Есть легкие способы.

— Она не подведет. Кроме того, она полезна. — Георгос почувствовал, что тушуется перед напором Бердсона, и поторопился сменить тему разговора:

— Гараж для грузовиков прошлой ночью был хорош. Вы видели репортажи?

Большой бородач нехотя кивнул.

— Вот так должно идти и везде. Ни времени, ни денег на лентяев нет.

Георгос спокойно воспринял этот выпад, хотя и мог бы указать Бердсону его место. Он был руководителем «Друзей свободы», Дейви Бердсон играл второстепенную роль, был чем-то вроде связующего звена с внешним миром, в частности с «Комнатными марксистами», поддерживающими активную анархию, но не желающими брать на себя риск. Бердсон по самой своей натуре любил главенствовать, и Георгос иногда позволял рычать на себя, учитывая его полезность, в особенности в добывании денег.

Вот и сейчас именно из-за денег он не стал спорить. Георгосу их остро не хватало с тех пор, как его прежние источники иссякли. Эта сучка, его мать, греческая киноактриса, двадцать лет обеспечивавшая его твердым доходом, по-видимому, сама переживала не лучшие времена. Ей больше не давали ролей, потому что даже грим не мог скрыть того, что ей пятьдесят и божественная красота ее молодости навсегда ушла. Ее увядание доставляло Георгосу истинное удовольствие, и он надеялся, что ее дела пойдут еще хуже. Если она будет голодать, говорил он себе, он не даст ей засохшего сухаря. В то же время извещение из афинской адвокатской конторы о том, что переводы на его счет в чикагском банке больше производиться не будут, пришло в неподходящий момент.

Георгосу требовались деньги на текущие расходы и осуществление будущих планов. Один из проектов предусматривал создание маленькой атомной бомбы и взрыв ее в штаб-квартире «Голден стейт пауэр энд лайт» или где-то поблизости. Такая бомба, по прикидкам Георгоса, могла бы уничтожить здание и находящихся в нем эксплуататоров и лакеев, да еще много чего вокруг — показательный урок угнетателям народа. В то же самое время «Друзья свободы» стали бы силой еще более грозной, чем просто внушающей страх и уважение. Идея о создании атомной бомбы была амбициозной и, возможно, нереалистичной, хотя и не совсем. В конце концов, студент из Принстона Джон Филипс двадцати одного года от роду уже продемонстрировал в широко разрекламированной курсовой, что сведения о том, как ее сделать, каждый может найти в справочных материалах библиотеки, если у него хватит терпения собрать их. Георгос Уинслоу Арчамболт, погрузившись с головой в физику и химию, разузнал все, что можно, об исследованиях Филипса, да еще сделал свое собственное досье, пользуясь, в частности, материалами библиотек. В его досье была и десятистраничная памятка калифорнийского отдела чрезвычайных служб, предназначенная полицейским управлениям. В ней описывалось, как надо вести себя в случаях угрозы применения атомной бомбы. Георгос, как он сам считал, был сейчас близок к разработке детального рабочего проекта. Но для непосредственного конструирования бомбы требовались расщепляемые материалы, а чтобы достать их, точнее, украсть, нужны были деньги, много денег, плюс организация и удача. Но ничего невозможного в этом не было, случались и более удивительные вещи. Он обратился к Бердсону:

— Нам сейчас нужна дополнительная «зелень».

— Ты ее получишь. — Бердсон широко улыбнулся, впервые со времени прихода. — И много. Я нашел еще одно денежное дерево.

Глава 3

Ним брился. Был один из вторников в конце августа. Семь утра с минутами.

Руфь десять минут назад спустилась вниз готовить завтрак. Леа и Бенджи еще спали. Вот Руфь вернулась, появившись в дверях ванной с номером «Кроникл Уэст».

— Терпеть не могу портить тебе выходной, — сказала Руфь, возникшая в дверях ванной, — но я знаю, что ты захочешь посмотреть это. — И она протянула ему «Кроникл Уэст».

— Спасибо. — Он отложил бритву и, взяв газету мокрыми руками, просмотрел первую страницу. Там была помещена заметка в одну колонку:

«ГСП энд Л»: повышение тарифов отклонено.

Плата за газ и электричество не возрастет. Об этом сообщила вчера днем калифорнийская Комиссия по коммунальному хозяйству, объявив об отклонении запроса «Голден стейт пауэр энд лайт» на тридцатипроцентное увеличение тарифов на газ и электроэнергию, что дало бы этой гигантской компании дополнительно пятьсот восемьдесят миллионов долларов годового дохода.

«Мы не видим необходимости увеличивать цены в настоящее время», — сообщается в решении ККХ, принятом тремя голосами членов комиссии против двух.

На публичных слушаниях «ГСП энд Л» утверждала, что ей нужны дополнительные средства для компенсации растущих расходов в связи с инфляцией, а также для осуществления ее строительной программы. Комментарий высокопоставленных официальных лиц «ГСП энд Л» получить не удалось, хотя их представитель выразил сожаление и озабоченность по поводу будущего положения с энергоснабжением в Калифорнии. Однако Дейви Бердсон, лидер группы потребителей под названием «Энергия и свет для народа», приветствовал это решение, назвав его…»

Закончив бритье, Ним отложил газету на туалетный бачок. Он узнал о решении вчера поздно вечером, так что сообщение послужило лишь подтверждением. Когда он спустился вниз, Руфь уже приготовила завтрак — омлет с бараньими почками. Она сидела напротив с чашкой кофе, пока он ел.

Она спросила:

— Что на самом деле означает это решение комиссии?

Он скорчил гримасу:

— Это означает, что три человека, получившие работу по политическим соображениям, имеют право указывать большим корпорациям типа «ГСП энд Л» и телефонной компании, как надо вести дела.

— Это скажется на тебе?

— Еще как, черт побери! Мне придется переделывать строительную программу, мы отменим некоторые проекты либо замедлим работу на них, а это приведет к увольнениям. Но и тогда будет ощущаться нехватка наличности. Вытянутые лица сегодня утром, особенно у Эрика. — Ним разрезал почку и насадил ее на вилку. — Отличные. Ты делаешь их лучше всех.

Руфь поколебалась, но потом сказала:

— Как ты думаешь, ты сможешь какое-то время готовить себе завтрак сам?

Ним встревожился:

— Конечно, но почему?

— Я, наверное, уеду. — После недолгой паузы Руфь поправилась:

— Я уезжаю. На неделю, быть может, чуть дольше.

Он отложил нож и вилку, уставившись на нее через стол.

— Но почему? Куда?

— Мама возьмет Леа и Бенджи на время моего отъезда, а миссис Блеар, как и обычно, будет приходить убираться. Так что тебе просто придется ужинать где-то, и я уверена, что ты сможешь это устроить.

Ним проигнорировал эту колкость. Он повысил голос:

— Ты не ответила на мой вопрос. Куда ты едешь и зачем?

— Не нужно кричать. — Он чувствовал, что Руфь настроена необычайно решительно. — Я слышала твой вопрос, но при том, как складываются наши отношения, я не считаю нужным отвечать.

Ним молчал, прекрасно понимая, что имеет в виду Руфь. Если Ним решил нарушать правила брака, заводить интрижки и проводить многие вечера в собственное удовольствие, почему же Руфи не пользоваться той же свободой и тоже без объяснений?

Да, отказываясь отвечать на его вопросы, Руфь была права, но Ниму от этого не стало легче. Он почувствовал укол ревности, ибо теперь уверился в том, что у Руфи есть другой мужчина. Раньше Ниму такая мысль и в голову не приходила. Теперь же он был убежден. Конечно, он знал, что в некоторых семьях есть подобные договоренности типа «дай и возьми», но согласиться на то, чтобы и в его семье жизнь шла по такому же принципу, он не мог.

— Мы оба знаем, — сказала Руфь, прервав его мысли, — что уже давно ты и я только воображаем, что мы женаты. Мы об этом не говорили. Но думаю, нам следует это сделать… — Она старалась говорить твердо, но голос ее дрогнул.

Он спросил:

— Ты хочешь поговорить сейчас?

Руфь покачала головой.

— Вероятно, когда вернусь.

— Хорошо.

— Ты не доел свой завтрак. Он отодвинул тарелку:

— Я больше не хочу есть.

***

Неожиданное объяснение с Руфью занимало мысли Нима всю дорогу, пока он ехал в центр города, но происходящее в штаб-квартире «ГСП энд Л» быстро заставило забыть обо всем личном.

Решение Комиссии по коммунальному хозяйству обсуждалось на всех уровнях.

Сотрудники финансового и юридического отделов устроили настоящее паломничество в кабинет президента. Прошел целый ряд совещаний, на которых обсуждалось, как «ГСП энд Л» сможет осуществить необходимые планы по строительству и остаться платежеспособной, не увеличивая тарифы. Общее мнение склонялось к тому, что без серьезного и немедленного сокращения расходов это просто невозможно.

В какой-то момент Эрик Хэмфри, расхаживая по ковру в центре кабинета, задал риторический вопрос:

— Почему, когда из-за инфляции растет цена на хлеб, на мясо или на билет в кино, никто не удивляется и все соглашаются с этим? А когда мы честно говорим, что не можем продавать электроэнергию по старым тарифам, ибо наши издержки тоже возросли, никто нам не верит?

Оскар О'Брайен, юрисконсульт компании, ответил, закурив одну из своих неизменных сигар:

— Они не верят нам, потому что на нас их натравливают политики, старающиеся подлизаться к избирателям. Коммунальное хозяйство всегда было удобной мишенью для нападок.

Президент фыркнул:

— Политики! Они не переваривают меня! Они придумали инфляцию, создали ее, вырастили и поддерживают с помощью федерального долга — ведь только так они могут покупать голоса, чтобы удержаться на своих местах. И теперь они винят в инфляции кого угодно, кроме себя, и в особенности бизнесменов. Если бы не политики, мы бы не просили увеличить тариф, нам это попросту не было бы нужно.

Шарлетт Андерхил, исполнительный вице-президент по финансам и четвертый человек в офисе президента, пробормотала «аминь». Миссис Андерхил, высокая брюнетка за сорок лет, обычно уравновешенная, сегодня выглядела возбужденной. Ним ее возбуждению не находил объяснений. Какие бы решения по финансам ни были приняты в результате отказа ККХ, они будут жесткими и Шарлетт Андерхил придется их выполнять.

Эрик Хэмфри, прекративший расхаживать по ковру, спросил:

— Есть ли у кого-нибудь предположение, почему все, чего мы добивались, отклонено? Может, не правильной была наша стратегия? Или допустили ошибку, составляя наше досье?

— Не думаю, что наша стратегия была неверной, — сказал О'Брайен. — Мы совершенно правильно составили досье и действовали согласно ему.

В вопросе и ответе речь шла о хорошо охраняемом секрете всех компаний коммунального хозяйства.

Каждый раз, когда назначался специальный уполномоченный по коммунальному хозяйству, компании, которых касались его решения, втайне начинали тщательное наблюдение за ним. Выискивались факты, которые можно было бы впоследствии использовать против него, слабости в характере или складе ума, которые компании могли бы обернуть себе на пользу.

Обычно компания поручала кому-нибудь из своих служащих сблизиться с уполномоченным. Все происходило как по сценарию: приглашение домой, предложение сыграть в гольф или посмотреть спортивное соревнование с престижных мест, на которые трудно достать билеты, поездка на рыбалку в укромное горное местечко. Развлечения всегда были приятными и неутомительными и не требовали много денег. В разговорах могла завязаться и беседа о делах компании, но об открытом одолжении не просили: влияние было более умным. Часто такая тактика срабатывала на пользу компании. Но иногда и нет.

— Мы знали, что два уполномоченных в любом случае проголосуют против нас, — говорил юрист, — и нам было точно известно, что двое из оставшихся трех были «нашими». Поэтому голос Си Рида был решающим. Мы работали с Ридом, думали, что он посмотрит на дело нашими глазами, но ошиблись.

Ним знал о специальном уполномоченном Сириле Риде. Он когда-то читал лекции в университете, получил звание доктора экономики, но его опыт практического бизнеса был равен нулю. Однако Рид тесно сотрудничал с губернатором Калифорнии во время двух кампаний по выборам, и осведомленные люди считали, что когда губернатор переедет из Сакраменто в Белый дом, на что он питал надежды, то Си Рид уйдет вместе с ним руководителем президентского аппарата.

Согласно конфиденциальному материалу, который прочитал Ним, уполномоченный Рид одно время был ревностным сторонником кейнсианской экономической модели, но отрекся от нее и теперь считал, что доктрина Джона Мейнарда Кейнса привела во всем мире к экономической катастрофе. Последнее сообщение главного вице-президента «ГСП энд Л» Стюарта Ино, обрабатывавшего Рида, гласило, что уполномоченный «повернулся лицом к реалиям отчетов о хозяйственной деятельности и балансовых таблиц, в том числе и компаний коммунального хозяйства». «Но, видимо, — думал Ним, — Си Рид-политик над всеми ними посмеялся и продолжает смеяться поныне».

— Когда дело было еще в подвешенном состоянии, — настойчиво продолжал президент, — наверняка ведь проводились закулисные обсуждения с членами комиссии? И компромиссы были достигнуты?

Ответила Шарлетт Андерхил:

— На оба вопроса один ответ — «да».

— Но если мы договорились о компромиссах, то что же с ними произошло?

Миссис Андерхил пожала плечами:

— Ничего из делающегося за кулисами не является обязательным. Трое уполномоченных, включая Рида, проигнорировали рекомендации комиссии.

О переговорах, проходивших где-то за кулисами во время и после публичных слушаний, никто из широкой публики не знал.

Компании типа «ГСП энд Л», стараясь получить крупный доход за счет увеличения тарифа, часто запрашивали больше необходимого и больше того, что сами же ожидали получить. И начиналась игра, в которой участвовали и уполномоченные ККХ. Они урезали некоторые из запрашиваемых сумм, дабы показать бдительное выполнение своих обязанностей. Компания, вроде бы тоже обиженная, фактически получала то, что хотела, или около того.

Необходимые детали вырабатывались на закрытых переговорах сотрудников компании с сотрудниками Комиссии коммунального хозяйства. Ним однажды присутствовал на таких переговорах в маленькой закрытой изнутри на ключ комнате и слышал, как работник ККХ спросил:

— Так какое же увеличение вам и в самом деле необходимо? Только давайте без всей этой чуши насчет публичных слушаний. Просто скажите нам, а мы скажем вам, на что мы сможем согласиться.

Потом обе стороны откровенно объяснялись, и соглашение, выработанное тайком, занимало куда меньше времени, чем на публичном слушании.

В целом же система была разумной и работающей. Правда, в этот раз, очевидно, она отказала.

Видя, что президент все еще кипит. Ним осторожно сказал:

— Вряд ли сейчас расследование принесет пользу.

Хэмфри вздохнул:

— Ты прав. — Он обратился к вице-президенту по финансам. — Шарлетт, как нам в финансовом отношении протянуть следующий год?

— Варианты ограниченны, — сказала миссис Андерхил, — но я обрисую их. — Она разложила несколько листов с расчетами.

Обсуждения продолжались большую часть дня. Все новых и новых сотрудников вызывали в офис президента для доклада.

Но в конечном счете стало ясно, что есть лишь два пути. Один заключался в сохранении всего планируемого строительства при урезании расходов на материально-техническое обеспечение и обслуживание потребителей. Другой предусматривал прекращение выплаты дивидендов пайщикам. Выло признано, что первый вариант немыслим, а второй может оказаться ужасным, ибо ляжет тяжким бременем на основной капитал «ГСП энд Л» и поставит под угрозу будущее компании. В то же время все согласились, что другие действия невозможны.

Ближе к вечеру Эрик Хэмфри, усталый и подавленный, вынес вердикт, который с самого начала казался высокопоставленному собранию неизбежным:

— Руководство порекомендует совету директоров, чтобы выплата всех дивидендов по общему капиталу компании была приостановлена немедленно и на неопределенное время.

Это было историческое решение.

Со дня создания «Голден стейт пауэр энд лайт», семьдесят пять лет назад, когда компания-предшественница объединилась с несколькими другими, образовав единый организм, корпорация была примером финансовой честности. Никогда в последующие годы она не нарушала своих обязательств и четко выплачивала дивиденды на капитал. В результате «ГСП энд Л» получила среди больших и малых инвесторов известность как «верный старина» и «друг вдов и сирот». Пенсионеры из Калифорнии и других мест доверчиво вкладывали сбережения всей своей жизни в акции «ГСП энд Л», зная, что им обеспечены регулярные дивиденды. Так что невыплата дивидендов ударит по очень многим и приведет к потере доходов и сокращению размеров капитала, когда упадет стоимость акций, что неминуемо должно было произойти.

Незадолго до мучительного вердикта президента вновь собрался утренний квартет — Эрик Хэмфри, Оскар О'Брайен, Шарлетт Андерхил и Ним — плюс Тереза Ван Бэрен. Вице-президента компании по связям с общественностью вызвали, поскольку ожидалась реакция на решение именно со стороны общественности.

Очередное заседание совета директоров уже назначили на десять часов утра в следующий понедельник, а за полчаса до этого должен собраться финансовый комитет при директорах. По-видимому, на обоих заседаниях будет подтверждено решение руководства, после чего об этом немедленно объявят общественности.

В то же время для борьбы с утечкой информации необходимы были меры предосторожности, ибо это могло вызвать спекулятивную продажу акций компании.

— За этими дверями, — напомнила остальным Шарлетт Андерхил, — до официального заявления не должно быть слышно ни слова о том, что мы намечаем. Как финансист я также должна предупредить всех присутствующих о том, что конфиденциальная информация, которой располагает наша пятерка, предполагает, что любая личная сделка с акционерами компании, заключенная до объявления в понедельник, будет рассматриваться как уголовное деяние в соответствии с законами Комиссии по ценным бумагам и бирже.

Пытаясь выглядеть беспечным, Ним сказал:

— О'кей, Шарлетт, мы не будем играть на понижение и наживать состояния.

Но никто не засмеялся.

— Я полагаю, — заметила Тереза Ван Бэрен, — что все запомнили: годичное собрание через две недели. Нам предстоит встретиться с множеством обозленных пайщиков.

— Обозленных… — проворчал О'Брайен. Он пытался зажечь потухшую сигару. — Они начнут брызгать слюной, и придется вызывать на собрание отряд полиции, чтобы справиться с ними.

— Справляться с ними буду я, — сказал Дж. Эрик Хэмфри; впервые за несколько часов президент улыбнулся. — Интересно только, надо ли мне надевать пуленепробиваемый жилет?

Глава 4

После получения письма Карен Слоун в лагере Дэвил-Гейта Ним дважды разговаривал с ней по телефону. Он обещал еще раз заехать к ней, когда сможет.

Но письмо пришло в день, омраченный трагическим происшествием с Уолли Тэлботом, потом последовало немало иных событий, так что намечаемый приезд Нима был отложен. Он так до сих пор и не съездил к ней. Но Карен напомнила ему о себе другим письмом. Он сейчас читал его в своем кабинете, когда кругом установилась тишина.

В верхней части голубого листа почтовой бумаги, используемой обычно Карен, она напечатала большими буквами:

«Я РАССТРОИЛАСЬ, КОГДА ВЫ РАССКАЗАЛИ МНЕ О СЛУЧАЕ С ВАШИМ ДРУГОМ И КОГДА Я ПРОЧИТАЛА О ЕГО РАНАХ».

А ниже следовал безукоризненно отпечатанный текст:

Отличи его от того, кто знает:

Шипящий фитиль,

Хоть и тускло горящий,

Но все же ярче, чем кромешная тьма;

На всю жизнь,

При любых условиях

Важнее забвения.

Да! «Если только» и в самом деле

Остаются навсегда,

Как парящие, точно привидения,

Вымученные желания,

Их догоревшие останки:

«Если бы только» это или то,

В тот или другой день

Изменилось на час или на дюйм,

Или было сделано что-то забытое,

Или что-то сделанное было забыто!

Тогда «быть может» означает

Множество вариантов —

Этот, тот, другой… до бесконечности

Ибо «быть может» и «если только» —

Двоюродные братья,

Которые живут в наших умах.

Прими их

И всех других.

Ним долго читал и перечитывал слова Карен, и когда в конце концов до него дошло, что звонит телефон, он понял, что звонки раздавались до этого дважды. Он поднял трубку, и его секретарша бодро спросила:

— Я вас разбудила?

— В каком-то смысле.

— Вас хочет видеть мистер Лондон, — сказала Вики. — Он может зайти прямо сейчас, если вы не заняты.

— Пусть заходит.

Ним положил лист голубой почтовой бумаги в ящик стола, где хранил личные бумаги. Когда наступит соответствующий момент, он покажет его Уолтеру Тэлботу. Это напомнило ему, что он не разговаривал с Ардит со времени их неудачной встречи в больнице, но он решил пока не думать об этом.

Дверь в кабинет Нима открылась.

— Пришел мистер Лондон, — объявила Вики.

— Заходи, Гарри. — Руководитель отдела охраны собственности в последнее время заходил к Ниму частенько, иногда по работе, но чаще без особых поводов. Ним не возражал. Ему доставляли удовольствие их крепнущая дружба и обмен мнениями.

— Только что прочитал об этом решении о дивидендах, — сказал Лондон, усаживаясь в кресло. — И подумал, что тебе для разнообразия не вредно будет услышать и хорошие вести.

Сообщение о прекращении выплаты дивидендов, столь трудно принятое советом директоров, вчера и сегодня оставалось важнейшим. Реакция в финансовом мире была скептической, и уже посыпались протесты держателей акций. На Нью-йоркской и Тихоокеанской фондовых биржах паническая распродажа, начавшаяся после четырехчасовой приостановки сделок, сбила цену акций «ГСП энд Л» до десяти долларов за штуку, что составило треть ее цены до объявления о дивидендах.

— Какие же у тебя хорошие вести? — спросил Ним.

— Помнишь день «Д» [11] в Бруксайде?

— Конечно.

— Четыре судебных приговора уже вынесено.

Ним мысленно пробежался по тем случаям с кражами электроэнергии при помощи счетчиков, которые он лично видел в тот день.

— Каких?

— Тот парень с бензоколонки. Он, возможно, и избежал бы приговора, если бы его адвокат по ошибке не представил его свидетелем. И когда ему устроили перекрестный допрос, он раз пять попался в ловушку. А другим был штамповщик. Помнишь?

— Да. — Ним вспомнил маленький домик, в котором никого не было, но который Лондон все-таки поставил под наблюдение. Как и надеялись следователи, соседи сообщили кому надо о людях из «ГСП энд Л», в результате был задержан человек, пытавшийся снять незаконный проволочный прибор со своего счетчика.

— В обоих этих случаях, — сказал Лондон, — как и в двух других, которые ты не видел, суд постановил оштрафовать их на пятьсот долларов.

— Что с тем врачом, который установил шунтирующие провода и переключатель сзади своего счетчика?

— А, надменная женщина с собакой?

— Точно.

— Их мы не привлекали к ответственности. Эта женщина сказала, что у них есть важные друзья, и это в самом деле так. Натянули все струны, в том числе и в нашей компании. Но и тогда можно было бы довести дело до суда, но вот наш юридический отдел не был уверен, смогут ли они доказать, что доктор знал о переключателе и счетчике. Во всяком случае, мне они сказали так.

Ним скептически заметил:

— Похоже на старую историю — существует два вида правосудия в зависимости от того, кто ты и кто твои знакомые.

Лондон согласился:

— Такое случается. Я с этим немало встречался, когда был полицейским. Точно так и было. Доктор выплатил все долги и ушел в кусты, а от многих других, в том числе и от тех, кого мы привлекали к ответственности, мы стараемся узнать полную правду. Но у меня есть и другие новости.

— Типа?

— Как я уже говорил, во многих подобных случаях воровства мы имеем дело с профессионалами, с людьми, знающими, как нужно правильно все обделать таким образом, чтобы ребята из нашей компании попотели, выискивая нарушения. Я также считаю, что профессионалы могут работать в группах, даже в какой-то одной большой группе. Понимаешь?

Ним кивнул.

— Ну вот, у нас образовалась брешь. Мой заместитель Арт Ромео уже получил наводку, что в одном большом административном здании в центре города в системе газоснабжения было установлено незаконное устройство. Он провел проверку и установил, что все так и есть. С тех пор и я бываю там — Арт нанял сторожа, работающего у нас, мы платим ему за наблюдение. Да, Ним, это класс. И как сработано! Без той наводки, что получил Арт, мы, может быть, никогда бы ничего и не обнаружили.

— А кто же ему подсказал? — Ним встречался раньше с Артом Ромео. Это был маленький хитрый человек, сам похожий на жулика.

— Я тебе кое-что расскажу, — сказал Гарри Лондон. — Только никогда не задавай такой вопрос полицейскому и агенту отдела охраны собственности. Доносчики нередко завистливы, очень любят деньги, но их приходится оберегать. И сделать это не удастся, если его имя станет известно. Я и не спрашивал Арта.

— Ладно, — уступил Ним. — Но если ты знаешь, что незаконное устройство находится там, то почему же мы сразу не захватываем его?

— Да потому, что тогда мы накроем только одну точку и потеряем выход на многие другие. Я расскажу тебе, что мы там обнаружили.

Ним сухо заметил:

— Надеюсь, что расскажешь.

— Группа, владеющая этим зданием, называется «Зако пропэртиз», — сказал Лондон. — «Зако» имеет и другие здания — жилые, офисы, несколько торговых помещений, которые она сдает в аренду супермаркетам. И мы полагаем, что то, что они устроили в одном месте, они попытаются осуществить и в других, а может быть, и уже сделали. Как проверить остальные помещения без огласки — вот над чем сейчас работает Арт Ромео. Я освободил его от всего остального.

— Ты сказал, вы платите сторожу в первом здании за то, чтобы он наблюдал. Но зачем?

— Когда предпринимается такая большая операция, необходимо иногда проводить контрольные проверки и координировать работу.

— Другими словами, — заметил Ним, — тот, кто установил ту штуковину, должен вернуться.

— Именно. И когда они придут, сторож сообщит нам. Он из тех ветеранов, что видят все происходящее. Он уже много чего рассказал; не любит тех, на кого работает, — кажется, они чем-то напакостили ему. Он говорит, что первоначальную работу выполняли четверо мужчин, они приезжали трижды в двух специально оборудованных грузовиках. Мне нужны номера одного из них или сразу обоих и более детальное описание этих мужчин.

«Ясно, сторож — прирожденный доносчик», — подумал Ним, но оставил этот вывод при себе.

— Предположим, что ты получишь все или большую часть свидетельств, которые тебе нужны, — сказал он. — И что же дальше?

— Мы сообщим в прокуратуру округа и в городскую полицию. Я знаю, с кем там нужно связаться и кто вполне надежен. И все пойдет быстро. Чем меньше людей знают, что мы действуем, тем лучше.

— Правильно, — согласился Ним. — Звучит обещающе, но запомни две вещи. Первое — предупреди твоего Ромео, чтобы был осторожен. Если эта операция и в самом деле столь масштабна, как ты говоришь, она наверняка опасна. И второе. Держи меня в курсе всего происходящего.

Начальник отдела охраны имущества довольно ухмыльнулся:

— Слушаюсь, сэр!

Ним чувствовал, что Гарри Лондон с трудом удержался от того, чтобы отдать честь.

Глава 5

В прошлые годы ежегодное собрание пайщиков «Голден стейт пауэр энд лайт» было спокойным и даже скучноватым мероприятием. Обычно на него съезжались около двухсот из более чем пятисот сорока тысяч держателей акций — большинство просто игнорировали это событие. Если что и волновало отсутствующих, так это их регулярные дивиденды, до сих пор столь же предсказуемые и надежные, как и четыре времени года. Но не сейчас.

Ровно в двенадцать дня, за два часа до ожидаемого открытия собрания, появился первый ручеек пайщиков, предъявлявших мандаты и направлявшихся в банкетный зал отеля «Святой Чарлз» на две тысячи мест. К двенадцати часам пятнадцати минутам ручеек превратился в поток. В двенадцать часов тридцать минут это был уже прилив. Среди прибывающих людей более половины составляли старики, некоторые шли, опираясь на палочку, несколько человек передвигались на костылях, и человек пять были в креслах на колесиках. Одежда большинства из них была довольно убогой. Многие принесли в термосах кофе и бутерброды и теперь, в ожидании начала собрания, занялись едой.

Настроение большинства приехавших колебалось от негодования до злости. Они с трудом оставались вежливыми с работниками «ГСП энд Л», проверявшими документы перед входом в зал. Некоторые пайщики, задержанные во время этой процедуры, становились воинственными.

К часу дня, хотя еще оставалось много времени до начала, все две тысячи мест оказались заполненными и можно было только стоять, однако наплыв прибывающих стал еще мощнее. В зале стоял немыслимый галдеж. Обмен мнениями иногда становился настолько горячим, что участники его просто кричали. Лишь иногда удавалось выхватить из этого шума отдельные слова или фразы:

«…сказали, что это надежное предприятие, ну мы и вложили свои сбережения, а…»

«…проклятое некомпетентное руководство…»

«…и для тебя отлично, сказал я этому, что пришел проверить счетчик, но на что мне жить-то…»

«…счета будь здоров какие, так почему бы не выплатить дивиденды тем, кто…»

«…кучка жирных котов в правлении, о чем им беспокоиться?»

«…в конце концов, если бы мы просто сели тут и отказались уходить, пока…»

«…вздернуть этих скотов надо, тогда они быстренько изменят…»

Вариантов было бесчисленное множество, но преобладал один мотив: руководство «ГСП энд Л» — враг.

Стол для журналистов в передней части зала уже был частично занят, и два репортера слонялись вокруг, выискивая интересные сценки, седовласая женщина в брючном костюме давала интервью. Она четыре часа добиралась автобусом из Тампы, штат Флорида, «потому что автобус дешевле всего, а у меня осталось не так много денег, особенно сейчас». Она рассказала, как пять лет назад ушла с должности торгового агента, поселилась в доме для пенсионеров и на свои скромные сбережения купила акции «ГСП энд Л». «Мне сказали, что она надежна, как банк. А теперь мой доход перестал увеличиваться, и мне приходится уезжать из дома, и я не знаю, куда деваться». О своей поездке в Калифорнию она выразилась так:

«Я не могла позволить себе приехать, но я и не могла оставаться. Мне нужно было узнать, почему они причиняют мне зло». Говорила она все это чрезвычайно эмоционально. Лицо ее выражало страдание, и фотограф, передающий материалы по фототелеграфу, заснял его крупным планом. Завтра это фото появится в газетах по всей стране.

Лишь тихим фотографам разрешили входить в зал собрания. Две группы телевизионщиков, остановленные в вестибюле отеля, заявили протест Терезе Ван Бэрен. Она сказала им:

— Было решено, что если мы разрешим телеоператорам войти, собрание превратится в цирк.

Телевизионный техник проворчал:

— Судя по тому, что я вижу, тут уже цирк.

Ван Бэрен первой подала сигнал тревоги, когда вскоре после двенадцати часов тридцати минут стало ясно, что помещения и зарезервированных посадочных мест совершенно недостаточно. Быстро созвали конференцию сотрудников «ГСП энд Л» и гостиницы. Договорились открыть еще один зал, примерно вдвое меньше банкетного по размеру, где можно было разместить еще группу в полторы тысячи: происходящее в главном зале через систему громкоговорителей должно было транслироваться туда. Вскоре группа работников гостиницы расставляла стулья в дополнительном зале. Но новоприбывшие сразу запротестовали:

— Как бы не так! Я не в каком-то второразрядном сортире! — громко закричала краснолицая женщина. — Я — пайщица и имею право присутствовать на годичном собрании, и я там буду. — Своей мясистой рукой она отстранила пожилого работника охраны, раздвинула ограждение, важно вошла в уже переполненный банкетный зал. Несколько человек оттеснили стражника и последовали за ней. Он только беспомощно пожимал плечами, затем попросту снял веревку и даже попытался навести порядок в потоке людей, двигающихся в банкетный зал.

К Терезе Ван Бэрен обратился худой, серьезного вида человек:

— Странно все получается! Я прилетел сюда из Нью-Йорка и хочу задать на собрании кое-какие вопросы.

— Во втором зале будет микрофон, — заверила она его, — и все вопросы, как и ответы, оттуда услышат в обоих залах.

Человек с ненавистью глянул на беспорядочную толпу:

— Большинство из них лишь мелкие пайщики. А у меня десять тысяч акций.

Сзади раздался голос:

— У меня двадцать акций, мистер, но мои права ничуть не меньше ваших.

В конечном счете обоим пришлось пройти в малый зал.

— Насчет мелких пайщиков он прав, — заметила Ван Бэрен, обращаясь к Шарлетт Андерхил, на некоторое время оказавшейся рядом с ней в фойе.

Шарлетт покачала головой:

— Многие из здесь присутствующих имеют не более десятка акций. Лишь у очень немногих их более ста.

Нэнси Молино из «Калифорния экзэминер» наблюдала за людским потоком. Она стояла неподалеку от Терезы и Шарлетт.

— Слышишь? — спросила ее Ван Бэрен. — Самое настоящее опровержение утверждений, будто мы огромная монолитная компания. Те люди, которых ты видишь здесь, и есть ее владельцы.

Молино скептически заметила:

— Но здесь немало и крупных, состоятельных держателей акций.

— Не так много, как вам может показаться, — вставила Шарлетт Андерхил. — Более пятидесяти процентов наших пайщиков — мелкие вкладчики со ста акциями и даже меньше. Наш крупнейший единоличный пайщик — трест, владеющий капиталом работников компании, у него восемь процентов акций. То же самое вы обнаружите и в других компаниях коммунального хозяйства.

Судя по всему, это не убедило журналистку.

— Я не видела тебя, Нэнси, с тех пор как ты написала эту пакостную статейку о Ниме Голдмане, — сказала Тереза. — Неужели тебе и в самом деле нужно было это сделать? Ним — отличный работящий парень.

Нэнси Молино слегка улыбнулась.

— Тебе она не понравилась? А мой редактор посчитал, что заметка великолепная. — Сочтя тему законченной, она продолжала осматривать фойе отеля, а потом бросила:

— «Голден стейт пауэр энд лайт», видимо, не в состоянии вести дело должным образом. Многие из собравшихся здесь столь же недовольны своими счетами за энергию, как и своими дивидендами.

Ван Бэрен посмотрела туда же, куда устремила свой взгляд журналистка, — на маленькую группку, окружившую стол бухгалтеров. Понимая, что многие пайщики являются одновременно и потребителями, «ГСП энд Л» на годичных собраниях устанавливала этот стол, чтобы любой мог подойти и сразу же на месте справиться о плате за газ и электричество. Три клерка за столом разбирали жалобы, рядом стояла все увеличивающаяся толпа ожидающих своей очереди. Раздался протестующий женский голос:

— Меня не волнует, что вы говорите, но этот счет неправильный. Я живу одна и не расходую энергии больше, чем два года назад, а плата возросла вдвое.

Справляясь с показаниями на видеодисплее, связанном с компьютером, молодой служащий продолжал объяснять, что именно вошло в этот счет. Но женщина оставалась непреклонной.

— Иногда, — сказала Ван Бэрен Нэнси Молино, — одни и те же люди хотят меньше платить и больше получать. Сложно объяснить, почему невозможно одновременно то и другое.

Ничего не сказав, журналистка ушла.

В час сорок, за двадцать минут до начала собрания, во втором зале можно было лишь стоять, а люди все подходили.

— Я здорово обеспокоен, — признался Гарри Лондон Ниму Голдману. Оба находились сейчас между банкетным залом и дополнительным помещением, в том месте, где шум достигал апогея.

Лондона и нескольких человек из его отдела «взяли в аренду» по случаю собрания, чтобы укрепить обычный персонал «ГСП энд Л», занимающийся обеспечением безопасности. Несколько минут назад Эрик Хэмфри послал Нима лично оценить состояние дел. Президент, обычно раскованно общавшийся с пайщиками перед собранием, по совету начальника службы безопасности сегодня ввиду агрессивного настроения толпы в холле отеля не появился. В этот момент Хэмфри проводил совещание с высшими служащими и директорами, которые должны были вместе с ним выйти на сцену банкетного зала в два часа.

— Я обеспокоен, — повторил Лондон, — потому что думаю, что еще до окончания всего этого мы столкнемся с насилием. Ты был снаружи?

Ним покачал головой, а потом, сделав приглашающий жест, повел его к внешнему вестибюлю и на улицу. Они проскользнули через боковую дверь и, свернув, оказались перед отелем.

На площади перед отелем «Святой Чарлз» обычно располагался гостиничный транспорт — такси, личные автомобили и автобусы. Но сейчас все движение было заблокировано толпой из нескольких сотен кричащих и размахивающих плакатами демонстрантов. Узкий проход для пешеходов оцепили полицейские, они же не позволяли демонстрантам продвинуться ближе к зданию.

Телевизионщики, которым не разрешили присутствовать на собрании пайщиков, вышли на улицу и стали снимать происходящее там. Над головами толпы были подняты фанерные щиты с лозунгами: «Поддержите «Энергию и свет для народа», «Народ требует снижения тарифов на газ и электричество», «Уничтожьте капиталистического монстра «ГСП энд Л», «Энергия и свет для народа» выступает за передачу «ГСП энд Л» в общественную собственность», «Люди важнее прибылей».

Все прибывающие группы пайщиков «ГСП энд Л», проходя через полицейские наряды, читали эти призывы.

Низкорослый, небрежно одетый лысоватый мужчина со слуховым аппаратом остановился и со злостью закричал на демонстрантов:

— Я такой же народ, как и вы, и я всю жизнь работал, чтобы купить несколько акций…

Бледный юноша в очках, одетый в спортивный костюм Стэнфордского университета, съязвил:

— Обожрись, капиталистическая жадюга!

Одна из новоприбывших — моложавая привлекательная женщина — отпарировала:

— Быть может, если бы некоторые из вас получше работали и накопили немного…

Ее слова потонули в хоре голосов: «Зажмем спекулянтов!», «Власть принадлежит народу!»

Женщина двинулась на кричащих, подняв кулак:

— Послушайте, бездельники! Я не спекулянтка. Я рабочая, в профсоюзе и…

— Спекулянтка!.. Капиталистка, кровопийца!.. — Один из щитов опустился совсем рядом с головой женщины. Вышедший вперед сержант полиции оттолкнул лозунг и быстро провел женщину и мужчину со слуховым аппаратом в гостиницу. Вдогонку им полетели крики и язвительные насмешки. Демонстранты подались вперед, но полицейские стояли твердо.

К телевизионщикам присоединились газетчики, среди них Ним увидел Нэнси Молино. Но у него не было желания встречаться с ней. Гарри Лондон тихо заметил:

— Видишь вон там твоего приятеля Бердсона, заправляющего всем?

— Он мне не приятель, — ответил Ним. — Но я его вижу.

Крупная фигура бородача Дейви Бердсона виднелась позади демонстрантов. Когда глаза их встретились, Бердсон широко улыбнулся и поднес к губам «уоки-токи».

— Он, видимо, говорит с кем-то в толпе, — сказал Лондон. — Он уже появлялся то там, то здесь; на его имя есть одна акция. Я проверял.

— Знаю. И наверное, некоторые из его людей их тоже имеют. Они спланировали и еще что-то, я уверен.

Ним и Лондон незаметно вернулись в гостиницу. А на улице демонстранты становились все более шумными.

В небольшой комнате для служебных встреч за сценой банкетного зала беспокойно расхаживал взад и вперед Дж. Эрик Хэмфри, просматривая речь, с которой ему вскоре предстояло выступить. За последние три дня было напечатано и перепечатано с десяток вариантов. Даже сейчас, беззвучно бормоча что-то на ходу, он вдруг останавливался и вносил карандашом изменения в последний вариант доклада. Из уважения к поглощенному работой президенту остальные присутствующие в комнате — Шарлетт Андерхил, Оскар О'Брайен, Стюарт Ино, Рей Паулсен и пять директоров — молчали, кто-то готовил в баре напитки.

Открылась дверь, и все повернули головы. В проходе появился сотрудник охраны, а позади него Ним. Войдя, он закрыл дверь.

Хэмфри отложил текст своей речи.

— Ну как?

— Там сплошная толчея. — И Ним кратко изложил свои наблюдения в банкетном зале, резервном помещении и на улице. Один из директоров нервно спросил:

— Нельзя ли отложить собрание?

Оскар О'Брайен решительно замотал головой:

— Не может быть и речи. Собрание созвано на законных основаниях. И оно должно состояться.

— Кроме того, — добавил Ним, — если бы вы это сделали, то начались бы беспорядки.

Тот же директор сказал:

— И все-таки мы можем это сделать.

Президент направился к бару и налил себе простой содовой воды, жалея, что это не виски, но соблюдая свое же правило не пить в рабочее время, потом раздраженно сказал:

— Мы же знаем, что это должно было произойти, так что всякий разговор о переносе собрания бессмыслен. Нам только надо провести его как можно лучше. У собравшихся людей есть право злиться на нас и беспокоиться из-за своих дивидендов. Я бы и сам себя так вел. Что вы можете сказать людям, которые, вложив свои деньги в надежные, как они полагали, акции, вдруг поняли, что это не так?

— Вы могли бы попытаться сказать им правду, — сказала Шарлетт Андерхил с раскрасневшимся от волнения лицом. — Правду о том, что в нашей стране нет такого места, где бережливые и работящие могли бы поместить деньги с полной гарантией их сохранности. Такие гарантии компании вроде нашей дать не могут, не дадут их и в банках или при покупке облигаций, где ставка процента не успевает за спровоцированной правительством инфляцией. Это невозможно, ибо вашингтонские шарлатаны выбили из-под доллара почву и наблюдают за его падением с идиотской ухмылкой. Они выдали нам простые бумажки, не обеспеченные ничем, кроме пустых обещаний. Наши финансовые институты разрушаются. Банковское страхование — ФКСД — только видимость. Социальное страхование — провалившаяся фальшивка. Если бы эту операцию провел частный концерн, его управляющие сидели бы в тюрьме. А нормальные, честные и эффективно работающие компании, такие, как наша, ставят к стенке, заставляют делать то, что мы и делаем, и брать на себя ответственность за чужую вину.

Раздались одобрительные возгласы, кто-то захлопал, но президент лишь сухо заметил:

— Шарлетт, быть может, ты произнесешь речь вместо меня? — И задумчиво добавил:

— Конечно, все, что ты говоришь, правда. К сожалению, большинство граждан не готовы слушать и воспринимать правду. Пока не готовы.

— Интересно, Шарлетт, — спросил Рей Паулсен, — а где ты хранишь свои сбережения?

Вице-президент по финансам мгновенно отреагировала:

— В Швейцарии, в этой одной из немногих стран, где пока что правит финансовое благоразумие, и на Багамах — в золотых монетах. Если вы еще не успели, рекомендую побыстрее сделать то же самое.

Ним посмотрел на часы, подошел к двери и открыл ее.

— Без минуты два. Пора идти.

— Теперь я знаю, — сказал Эрик Хэмфри, — что чувствовали христиане, когда оказывались перед львами.

Представители правления и директора быстро вышли на сцену. Как только они уселись, гвалт в банкетном зале быстро прекратился. Затем где-то в первых рядах несколько голосов вразнобой прокричали: «фу!»

Мгновенно крик был подхвачен и началась просто какофония фырканья, мяуканья. Эрик Хэмфри с невозмутимым видом стоял на сцене, ожидая, пока улягутся крики. Когда они слегка поутихли, он наклонился к установленному перед ним микрофону.

— Дамы и господа, мои оценки состояния дел в нашей компании будут краткими. Я знаю, что многие из вас страстно желают задать вопросы…

Его последующие слова потонули в грохоте, из которого доносились реплики: «Ты чертовски прав!», «Отвечай сейчас на вопросы!», «Кончай пороть му-му!», «Давай о дивидендах!».

— Я, разумеется, намерен поговорить о дивидендах, но прежде ряд вопросов…

— Мистер президент, мистер президент, о порядке повестки дня!

Через систему громкоговорителей из маленького зала прошел чей-то голос. Одновременно на президентской трибуне замигала красная лампочка, указывавшая, что там кто-то взял микрофон.

— Какова ваша повестка дня? — громко спросил Хэмфри.

— Мистер президент, я возражаю против той манеры, в которой…

Хэмфри прервал его:

— Скажите, пожалуйста, ваше имя.

— Меня зовут Хомер Ингерсолл. Я адвокат, у меня триста акций да еще двести акций моего клиента.

— Какова ваша повестка дня, мистер Ингерсолл?

— Я и хотел изложить ее вам, мистер президент. Я возражаю против непродуманной организации этого собрания, в результате чего я и многие другие, словно граждане второго сорта, были переведены в другой зал, где мы в полной мере не можем участвовать…

— Но ведь вы участвуете, мистер Ингерсолл. Сожалею, что неожиданно большая аудитория сегодня…

— Я выступаю по порядку ведения заседания, мистер президент, и я еще не закончил. Хэмфри подчинился.

— Заканчивайте свой вопрос, но побыстрее, пожалуйста.

— Возможно, вам не известно, мистер президент, но даже этот второй зал теперь переполнен и снаружи еще много пайщиков, которые вообще не могут попасть на собрание. Я говорю от их имени, так как они лишены своих законных прав.

— Я об этом не знал, — признал Хэмфри. — Искренне сожалею. Наши подготовительные меры действительно оказались недостаточно эффективными.

Какая-то женщина, встав с места, закричала:

— Вам всем надо уходить в отставку! Вы даже не можете организовать ежегодное собрание. Другие голоса поддержали ее:

— Да, в отставку! В отставку!

Эрик Хэмфри крепко сжал губы. Какое-то мгновение казалось, что ему изменяет обычное хладнокровие. Потом, с явным усилием сдержав себя, он заговорил снова:

— Сегодняшнее количество присутствующих, как знают многие из вас, беспрецедентно. И опять его прервали:

— Столь же беспрецедентен отказ от выплаты наших дивидендов!

— Я лишь могу сказать вам, а я собираюсь обязательно сделать это, но позже, что отказ от выплаты дивидендов оказался решением, которое я и мои коллеги приняли с большим нежеланием…

Все тот же голос спросил;

— А вы не пробовали и вашу жирную зарплату урезать?

— ..И полным осознанием, — продолжал Хэмфри, — того неудовольствия и реальных трудностей, которые…

Затем одновременно произошло несколько событий. Большой, мягкий, точно запущенный помидор ударил в лицо президента, разлетелся, и его мякоть потекла вниз, на сорочку и костюм.

Как по сигналу на сцену полетели помидоры, а потом и несколько яиц. Многие в зале вскочили на ноги, несколько человек засмеялись, но большинство было шокировано. В то же время усилился шум за пределами зала.

Ним, стоявший в центре зала, куда он пошел, когда члены правления заняли сцену, искал глазами источник обстрела и был готов вмешаться, как только его обнаружит. Почти сразу же он увидел Дейви Бердсона. Как и до этого, лидер «Энергии» говорил по «уоки-токи». Ним догадался, что он отдавал приказы. Ним попытался пробиться к Бердсону, но понял, что это невозможно. Теперь в зале царила полная неразбериха.

Вдруг Ним оказался лицом к лицу с Нэнси Молино. На какое-то мгновение она не могла скрыть замешательства. Его гнев выплеснулся наружу.

— Полагаю, вам все это доставляет истинное удовольствие, и вы сможете столь же едко рассказать о происходящем, как и обычно.

— Я лишь стараюсь придерживаться фактов, Голдман. — Самообладание вновь вернулось к ней, и мисс Молино улыбнулась. — Я провожу журналистское расследование там, где считаю это необходимым.

— Ну да, расследование, под ним вы подразумеваете односторонность и язвительность. — Поддавшись настроению, он указал через зал на Дейви Бердсона и его «уоки-токи». — А почему бы и его не расследовать?

— Назовите мне хоть одну причину, почему я должна это делать?

— Я считаю, что именно он устраивает здесь суматоху.

— Вы в этом абсолютно уверены?

Ним признался:

— Нет.

— А теперь дайте мне слово. Не важно, замешан он тут или нет, этот беспорядок произошел потому, что «Голден стейт пауэр энд лайт» делает не то, что нужно, и многие это видят. Неужели вы не в состоянии посмотреть правде в глаза?

И презрительно взглянув на Нима, Нэнси Молино удалилась.

А шум снаружи тем временем все нарастал, и вот в зал прорвалось, добавив неразберихи, множество взбудораженных людей, а еще больше их осталось позади. Некоторые из них держали направленные против «ГСП энд Л» лозунги и плакаты. Как стало ясно позднее, произошло следующее: несколько пайщиков из числа тех, кому не разрешили войти ни в один из залов, призвали остальных объединиться и силой прорваться в банкетный зал. Все вместе они смяли и временные барьеры, и охрану.

Практически в то же время толпа демонстрантов, собравшаяся перед отелем, подступила вплотную к полицейским и прорвала их ряды. Демонстранты ворвались в отель, направляясь к банкетному залу, где к ним присоединились вбежавшие пайщики.

Как и подозревал Ним, всем руководил Дейви Бердсон, отдавая команды по «уоки-токи». Организовав демонстрацию перед отелем, «Энергия и свет для народа» проникла на собрание пайщиков очень простым и вполне законным способом: с десяток ее членов, включая Бердсона, купили по одной акции «ГСП энд Л» несколько месяцев назад.

В продолжающемся столпотворении лишь некоторые услышали слова Дж. Эрика Хэмфри, сказанные в микрофон:

— Объявляется перерыв. Собрание возобновится приблизительно через полчаса.

Глава 6

Карен встретила Нима тем же лучистым взглядом, который он так хорошо запомнил с предыдущей встречи.

— Я знаю, что эта неделя была трудной для вас. Я читала о ежегодном собрании вашей компании и видела кое-что по телевидению, — явно сочувствуя ему, сказала она.

Невольно Ним скорчил гримасу. Телевизионные отчеты уделяли внимание в основном беспорядкам, опуская сложные проблемы, затрагиваемые в течение пяти часов — вопросы, обсуждения, голосования по резолюциям, — все, что последовало после вынужденной паузы. (По правде говоря, Ним признавал, что у телеоператоров была возможность снимать лишь снаружи, и считал, что лучше было бы впустить их внутрь.) Во время получасового перерыва был восстановлен порядок, после чего собрание продолжилось. В конце его ничего в принципе не изменилось, разве что утомились все участники, но многое из того, что нужно было решить, так и осталось нерешенным. К удивлению Нима, на следующий день наиболее всесторонняя и сбалансированная точка зрения на происходящее появилась в «Калифорния экзэминер» за подписью Нэнси Молино.

— Если не возражаешь, — сказал он Карен, — то я хотел бы на какое-то время забыть о нашем годичном цирке.

— Считайте, что забыли, Нимрод. Какое собрание? Я никогда о нем не слышала.

Он рассмеялся.

— Я получил удовольствие от ваших стихов. Вы что-нибудь опубликовали?

Она покачала головой, и он снова вспомнил, что это была единственная часть тела, которой она могла двигать.

Он пришел сюда сегодня отчасти и потому, что чувствовал необходимость отвлечься хотя бы ненадолго от суматохи в «ГСП энд Л», но в основном из-за того, что ему очень захотелось увидеться с Карен Слоун. Она была такой же, какой он ее запомнил: блестящие, спадающие на плечи светлые волосы, тонкие черты лица, полные губы и безупречная кожа с молочным оттенком.

С некоторым юмором Ним подумал, уж не влюбляется ли он.

Если так, то это будет означать огромную перемену в его жизни. Во многих случаях он занимался сексом без любви. Но с Карен предстоит любовь без секса.

— Я пишу стихи ради удовольствия, — сказала Карен. — Когда вы пришли, я писала речь.

Он уже заметил электрическую печатную машинку позади нее. В машинку был вставлен частично отпечатанный лист. Другие бумаги были разложены на стоящем рядом столе.

— Речь для кого? И о чем?

— Собирается съезд адвокатов. Группа адвокатов штата работает над докладом о законах, касающихся немощных людей, в большинстве штатов и в других странах. Некоторые законы действуют, а другие нет. Я провела их исследование.

— Вы будете говорить юристам о праве?

— А почему бы и нет? Юристы утонули в теории. Им нужен какой-нибудь практик, который расскажет им, что же в самом деле происходит с этими законами и актами. Вот почему они попросили меня; к тому же я и раньше этим занималась. Я буду говорить главным образом о пара— и тетраплегиках и проясню кое-какие ошибочные концепции.

— Какие ошибочные концепции?

Пока они разговаривали, из соседней комнаты доносились обычные звуки кухни. Когда Ним позвонил утром, Карен пригласила его на обед. И сейчас Джози, сестра-домохозяйка, которую Ним встретил в свой предыдущий приезд, готовила еду.

— Я вам отвечу, — сказала Карен, — но моя правая нога начинает затекать. Не поможете ли мне ее переложить?

Он встал и нерешительно подошел к креслу на колесиках. Правая нога Карен лежала на левой.

— Просто поменяйте их местами. Левую на правую, пожалуйста. — Она сказала это как о само собой разумеющемся, и Ним подался вперед, внезапно ощутив, как стройны и красивы были ее одетые в нейлон ноги. Теплые, при прикосновении они возбуждали.

— Спасибо, — поблагодарила Карен. — У вас нежные руки. И когда он всем своим видом выразил удивление, она добавила:

— Это и есть одна из ошибочных концепций.

— Какая же?

— Что все парализованные люди лишены нормальных чувств. Правда, некоторые уже ничего не могут ощущать, но у постполиотиков вроде меня все осязательные способности могут оставаться невредимыми. Хотя я и не способна двигать ногами и руками, у меня столько же физических ощущений, как и у любого другого. Поэтому-то ноги или руки могут ощущать дискомфорт или «засыпать», и надо менять их положение, как вы сейчас и проделали.

Он сознался:

— Вы правы. Я, наверное, подсознательно думал именно так, как вы сказали.

— Знаю, — она озорно улыбнулась. — Но я смогла ощутить ваши руки на моих ногах, и если хотите знать, мне это понравилось.

Неожиданная мысль пришла ему в голову, но он отбросил ее.

— Расскажите мне о другой неправильной концепции.

— Она заключается в том, что тетраплегиков не нужно просить рассказывать о себе. Вы удивитесь, как много людей не желают или смущаются иметь с нами контакты, некоторые даже боятся.

— Это часто бывает?

— Постоянно. На прошлой неделе моя сестра Синтия взяла меня в ресторан пообедать. Когда подошел официант и записал заказ Синтии, то, не глядя на меня, он спросил: «А что будет есть она?» И Синтия, честное слово, сказала: «А почему вы не спросите у нее?» Но и тогда, когда я делала заказ, он не смотрел прямо на меня.

Ним помолчал, потом взял руку Карен и подержал ее;

— Мне стыдно за всех нас.

— Не надо. Вы мне заменяете многих других, Нимрод.

Отпустив ее руку, он сказал:

— В прошлый раз, когда я был здесь, вы немного рассказали о вашей семье.

— Сегодня этого не потребуется, так как вы увидите их — по крайней мере родителей. Надеюсь, вы не против, если они заскочат сразу после обеда. У матери сегодня выходной, а отец работает в своей слесарной мастерской, недалеко отсюда.

Ее родители, объяснила Карен, были выходцами из австрийских семей, и в середине тридцатых годов, когда над Европой собирались тучи войны, их подростками привезли в США, они встретились в Калифорнии, поженились, у них было двое детей — Синтия и Карен. Фамилия отца была Слоунхаусер, при натурализации ее изменили на английский лад и превратили в Слоун. Карен и Синтия мало знали об их австрийских корнях и воспитывались как обычные американские дети.

— Так, значит, Синтия старше вас?

— На три года старше и еще очень красивая. Я хочу, чтобы вы как-нибудь увиделись с ней.

На кухне стало тихо, и появилась Джози, толкая перед собой сервированную тележку. Напротив Нима она установила маленький раскладной столик, а к креслу Карен прикрепила поднос. На тележке был разложен обед — холодная лососина с салатом и теплый французский хлеб. Джози наполнила два стакана охлажденным мартини «Тино Кардоннай».

— Я не могу пить вино каждый день, — сказала Карен. — Но сегодня день особенный, потому что вы вернулись.

— Покормить вас или это сделает мистер Нимрод? — спросила ее Джози.

— Нимрод, — спросила Карен, — вы попробуете?

— Да, хотя, если я что-то сделаю не так, вы должны сказать мне.

— На самом деле это несложно. Когда я открываю рот, вы кладете туда еду. Но вам придется работать вдвое быстрее, чем если бы вы ели сами.

Бросив взгляд на Карен и многозначительно улыбнувшись, Джози ушла на кухню.

— Знаете, — сказала вдруг Карен, сделав глоток вина, — а вы ведь очень хороший. Оботрите мне, пожалуйста, губы.

Она подняла голову, и он осторожно коснулся ее губ платком. Продолжая кормить Карен, он думал: во всем, что они делали, была какая-то интимная близость, даже чувственность, которую он никогда не испытывал.

К концу обеда он в нескольких словах рассказал о себе — о мальчишеских годах, о семье, работе, женитьбе на Руфи, о Леа и Бенджи.

— Хватит, — наконец сказал он. — Я сюда пришел не для того, чтобы докучать тебе.

Улыбнувшись, Карен покачала головой.

— Я не верю, что ты когда-нибудь смог бы сделать это, Нимрод. Ты — сложный человек, а сложные люди самые интересные. Кроме того, я люблю тебя больше любого другого из всех, кого я встречала за долгое время.

— У меня такое же чувство к тебе.

Румянец разлился по лицу Карен.

— Нимрод, тебе не хотелось бы поцеловать меня?

Поднявшись и пройдя несколько футов, разделявших их, он мягко ответил:

— Я очень хочу это сделать.

У нее были теплые нежные губы. Поцелуй затянулся. Оба не хотели прерывать его. Ним собрался было обнять Карен покрепче, но услышал донесшийся снаружи резкий звонок, а потом звук открывающейся двери и голоса — Джози и двух других людей. Ним убрал руку и отошел. Карен нежно прошептала:

— Черт! Так не вовремя! — И позвала:

— Входите! — И через минуту:

— Нимрод, я хочу, чтобы ты познакомился с моими родителями.

Пожилой, величественного вида мужчина с копной седеющих вьющихся волос и обветренным лицом протянул руку. Он говорил гортанным голосом, и акцент все еще выдавал его австрийское происхождение:

— Лютер Слоун, мистер Голдман. Моя жена Генриетта. Карен рассказывала нам о вас, и мы видели вас по телевидению.

Рука, которую пожимал Ним, была рукой рабочего, жесткой и мозолистой. Ногти безупречно обработаны. Видно было, что он тщательно следит за собой.

Мать Карен тоже пожала Ниму руку.

— Хорошо, что вы навестили нашу дочь, мистер Голдман. Я знаю, как ей это нравится. И нам тоже.

Это была маленькая изящная женщина, скромно одетая, со старомодным пучком волос. Она выглядела старше мужа. «Когда-то, — подумал Ним, — она, наверное, была красивой, что и объясняет привлекательность Карен». Но сейчас ее лицо постарело, а глаза выдавали усталость. Ним предположил, что две последние приметы появились уже недавно.

— Я здесь по одной причине, — объяснил он ей. — Мне доставляет удовольствие общество Карен.

Когда Ним вернулся в свое кресло и старшие Слоуны расселись по местам, Джози принесла кофейник и четыре чашки. Миссис Слоун налила чашку себе и Карен.

— Папочка, — сказала Карен, — как дела у тебя на работе?

— Не так уж и хорошо. — Лютер Слоун вздохнул. — Материалы очень дорогие, и цены продолжают расти. Вы знаете об этом, мистер Голдман. В плату, которую я прошу, входит и работа, и стоимость материалов, а люди думают, что я их надуваю.

— Я-то знаю, — сказал Ним. — Нас в «Голден стейт пауэр энд лайт» обвиняют в том же самом по тем же причинам.

— Но у вас-то большая компания с мощным тылом, а у меня бизнес маленький. У меня работают три человека, мистер Голдман, работаю и я. И иной раз, скажу вам, вряд ли стоит стараться. Особенно со всеми этими правительственными бланками — их каждый раз все больше и больше, и в половине случаев я не понимаю, зачем им то или иное знать. По вечерам и в выходные я заполняю эти бланки, но никто мне за это не платит.

Генриетта Слоун с укором сказала мужу:

— Лютер, не должен же весь свет слушать о твоих проблемах.

Он пожал плечами:

— Меня спросили, как дела на работе. Я и сказал правду.

— Ладно, Карен, — сказала Генриетта, — для тебя это все не имеет никакого значения и не влияет на покупку тебе фургона. У нас уже почти что есть необходимые деньги для покупки в рассрочку, а потом мы подзаймем остальные деньги.

— Мама, — запротестовала Карен, — я же говорила, что никакой срочности в этом нет. Я могу выходить на улицу. Джози помогает мне.

— Но ты выезжаешь не так часто, как могла бы это делать, и не настолько далеко, как тебе хотелось бы. — Мать была непреклонной. — Фургон будет, обещаю тебе, дорогая. И скоро.

— Я тоже об этом думал, — сказал Ним. — В прошлый раз, когда я был тут, Карен говорила, что хотела бы иметь фургончик, который мог бы вмещать кресло и который могла бы вести Джози.

Карен твердо заявила:

— А теперь все перестаньте беспокоиться обо мне. Пожалуйста.

— Я не беспокоюсь. Просто я вспомнил, что в нашей компании часто бывают маленькие фургончики, которые после года-двух работы распродаются и заменяются на новые. Многие еще в хорошем состоянии. Если хотите, я попрошу одного из наших сотрудников присмотреть что-нибудь подешевле.

Лютер Слоун просиял:

— Вот это и в самом деле большая услуга. Конечно, какой бы хороший фургончик ни был, его надо приспосабливать под кресло и он должен быть безопасным.

— Может быть, мы сможем и здесь что-нибудь сделать, — пообещал Ним, — я не знаю, но выясню.

— Мы оставим вам наш телефон, — предложила Генриетта. — Тогда, если что-то появится, вы сможете сообщить нам.

— Нимрод, — воскликнула Карен, — ты просто молодец!

Они продолжали легкий разговор, пока Ним, взглянув на часы, не понял, сколько времени он уже здесь.

— Мне пора, — сказал он с некоторой грустью.

— И нам тоже, — встал из-за стола Лютер Слоун. — Я тут меняю в одном старом доме газовые трубы — для вашего газа, мистер Голдман, — сегодня нужно все закончить.

— Не думайте, что я не занята, — вступила в разговор Карен. — И мне нужно дописать речь.

Родители нежно попрощались с дочерью. Ним последовал за ними. Перед уходом он остался с Карен ненадолго наедине и во второй раз поцеловал ее, стараясь коснуться только щеки, но она повернулась, и губы их встретились. С ослепительной улыбкой она прошептала:

— Приходи снова, и поскорей.

Слоуны и Ним спустились на лифте, все трое хранили молчание, каждый был занят своими мыслями. Потом Генриетта тихо произнесла:

— Мы стараемся сделать все, что можем, для Карен. Но иногда хочется сделать больше.

Утомление и усталость, которые Ним заметил раньше, скорее даже чувство потери, опять появились в ее глазах.

Он тихо сказал:

— Я не думаю, что Карен так считает. Из того, что она мне рассказала, я понял, как высоко она ценит вашу поддержку и все, что вы для нее сделали.

Генриетта решительно покачала головой, и пучок волос на затылке затрясся в такт движению.

— Что бы мы ни делали, это лишь самое малое из того, что мы можем. Но все равно это вряд ли восполняет Карен ее потерю.

Лютер нежно положил руку на плечо жены.

— Дорогая, мы уже столько раз возвращались к этому. Не кори себя. Это ничего не изменит, а только ранит тебя.

Она резко повернулась к нему:

— Ты ведь думаешь точно так же. Ты знаешь это.

Лютер вздохнул и вдруг спросил у Нима:

— Карен говорила вам, что она подхватила полиомиелит?

Ним кивнул:

— Да.

— Она рассказывала вам как, почему?

— Нет. То есть не все.

— Она обычно не рассказывает, — подтвердила Генриетта. Они спустились на первый этаж и, выйдя из лифта, остановились в маленьком пустынном вестибюле. Генриетта Слоун продолжила:

— Карен было пятнадцать, она еще училась в средней школе. Она была круглая отличница: участвовала в школьных атлетических соревнованиях. Все впереди казалось таким светлым.

— Моя жена хочет сказать, — объяснил Лютер, — что в то лето мы, то есть мы оба, решили съездить в Европу. С нами поехали и другие лютеране — своеобразное религиозное паломничество к святым местам. Мы договорились, что, пока мы в отъезде, Карен отправится в летний лагерь. Мы полагали, что ей будет полезно провести какое-то время в сельской местности, и к тому же два года назад в этом лагере побывала наша дочь Синтия.

— На самом-то деле, — сказала Генриетта, — мы больше думали о себе, чем о Карен.

Муж продолжал, как будто его и не прерывали:

— Но Карен не хотела ехать в лагерь. У нее был приятель, который не уезжал из города. И Карен хотела остаться на лето дома, чтобы быть рядом с ним. Синтия уже уехала, так что Карен была одна.

— Карен спорила с нами, — сказала Генриетта. — Она говорила, что вполне может остаться одна, а что касается приятеля, то мы можем ей верить. Она даже рассказала о каком-то предчувствии, что, если она уедет, как того хотим мы, случится что-то плохое. Я навсегда запомнила это.

По собственному опыту Ним знал, как это происходило:

Слоуны — еще молодые родители, Карен только что вышла из детского возраста, желания их, конечно, сталкиваются.

— И наступила развязка — семейная сцена. — Лютер заторопился закончить рассказ. — Мы оба заняли одну сторону, а Карен другую. Мы настаивали на том, чтобы она поехала в лагерь, что она в конце концов и сделала. Пока она находилась там, а мы в Европе, произошла вспышка полиомиелита. И Карен стала одной из ее жертв.

— Если бы только она осталась дома, — начала Генриетта, — как того хотела…

Муж прервал ее:

— Хватит! Уверен, мистер Голдман все себе представляет.

— Да, — тихо сказал Ним, — думаю, что представляю. — Он вспомнил те строки, которые Карен написала ему после трагедии Уолтера Тэлбота-младшего.

«Если бы только» это или то,

В тот или другой день

Изменилось на час или на дюйм,

Или было сделано что-то забытое,

Или что-то сделанное было забыто.

Теперь он лучше понимал значение этих слов. Затем, считая, что нужно что-то сказать, но не зная что, он добавил:

— Не понимаю, почему вы должны корить себя за обстоятельства…

Взгляд Лютера и слова «пожалуйста, мистер Голдман» заставили его замолчать. Он осознал то, что чувствовал до этого скорее инстинктивно: больше говорить не о чем; все аргументы уже приводились и отбрасывались. Просто нет способа, да никогда и не было, который заставил бы этих двоих людей освободиться даже от малой части той ноши, которую они несли.

— Генриетта права, — сказал Лютер. — Я думаю так же, как и она. Мы оба унесем свою вину в могилу.

Его жена добавила:

— Теперь-то вы понимаете, что я имею в виду, когда говорю: что бы мы ни делали, включая работу, чтобы купить Карен фургончик, все это на самом деле ничего не значит.

— Неправда, — сказал Ним. — Правда в том, что лучше делать ничтожно мало, чем не делать ничего.

Они вышли на улицу. Машина Нима стояла в нескольких ярдах от них.

— Спасибо, что рассказали мне, — сказал он. — Я постараюсь что-нибудь сделать насчет фургона и как можно быстрее.

Как и ожидал Ним, через два дня от Карен пришли новые стихи.

Когда ты был молодым,

Ты бегал по тротуарам?

Перепрыгивал через трещины?

А много позже

В мыслях лишь сидел верхом

На визирной линии

И, держась за канаты,

Дрожал от страха,

Что навлечешь на себя

Ужас падения?

«Беду» — я сказала?

Неверное слово!

Ведь есть и другие падения и наказания,

Не обязательно катастрофические,

Но щедрые на

Радость и славу.

Влюбляться — одна из них.

Но мудрость гласит:

Падение есть падение,

И потом следуют обида и боль,

Не сразу, но их не обманешь.

Чушь и вздор!

Наплевать на мудрость!

Ура сумасшедшим мостовым, —

Канатам и визирным линиям!

Кто хочет быть мудрым?

Только не я,

А ты?

Глава 7

Темой беседы был проект «Тунипа».

— Говорить с губернатором так же бесполезно, как черпать воду растопыренными пальцами, — заявил Дж. Эрик Хэмфри. Он выговаривал слова по-бостонски кратко.

— Да, но вы намочите руку, — заметил Рей Паулсен.

— Намочите и охладите, — поправил президент. Тереза Ван Бэрен сказала:

— Я предупреждала вас. Я предупреждала вас сразу после отключения электроэнергии два месяца назад, что у людей короткая память. Они, в том числе и политики, забудут о нехватке энергии и о том, почему это произошло.

— У губернатора с памятью все в порядке, — возразил ей Оскар О'Брайен. Главный юрисконсульт был вместе с Эриком Хэмфри на недавней сессии законодательного собрания штата, где обсуждались проекты новых электростанций, в том числе и «Тунипа». — У него только одна проблема: он хочет быть президентом Америки. Он так сильно этого хочет, что может попытаться стать им.

— Кто знает? Может быть, он станет хорошим президентом, — сказал Ним Голдман.

— Потом — может быть, — согласился О'Брайен. — Пока же у Калифорнии нет настоящего руководителя, нам навязали лидера, у которого нет своей точки зрения и который ничего не решает. Особенно если это может оскорбить хоть одного избирателя из национальных меньшинств.

— Немного преувеличено, но в этом — суть проблемы, — подытожил Эрик Хэмфри.

— Более того, — добавил О'Брайен, дымя сигарой, — то же самое можно сказать о любом политическом деятеле из Сакраменто. У них на это похожие, если не такие же причины.

Они впятером непринужденно расположились в кабинете президента в главном управлении компании «Голден стейт пауэр энд лайт».

Меньше чем через две недели начнутся заседания, посвященные проекту мощной угольной электростанции в Тунипа. Проект был жизненно необходим Калифорнии — с этим неофициально согласились губернатор, его помощники и наиболее высокопоставленные законодатели, но по политическим причинам ни один из них не высказался в поддержку плана Тунипа. Электрокомпании, несмотря на сильное противодействие, придется самой пробивать себе дорогу.

Губернатор также отказал компании «ГСП энд Л» в просьбе о том, чтобы несколько контролирующих организаций заседания, на которых будет решаться вопрос о выдаче лицензии на строительство в Тунипа, проводили совместно из-за срочности дела. Вместо этого будут выполняться все обычные процедуры. Это значило, что придется вновь и вновь, до изнеможения, подавать дело на рассмотрение и повторять свои аргументы в присутствии четырех правительственных комиссий, каждая из которых рассматривает свой собственный аспект проблемы, хотя часто они в чем-то совпадают.

Тереза Ван Бэрен спросила:

— Есть ли вероятность, что губернатор или еще кто-нибудь передумает?

— Только если эти шельмы почуют выгоду для себя лично, — проворчал Рей Паулсен, — а этого не случится. — В последнее время Паулсен все больше ожесточался из-за изматывающих задержек с одобрением проекта. Поскольку Паулсен отвечал за энергоснабжение, именно ему пришлось бы взять на себя неприятную обязанность урезать нормы подачи электроэнергии, когда не будет другого выхода.

— Рей прав, — подтвердил О'Брайен. — Все мы помним, как банда из Сакраменто заставила нас расхлебывать кашу с атомной электростанцией, когда они — неофициально — признали необходимость подобных электростанций, но не посмели заявить об этом во всеуслышание.

— Ладно, — отрезал Эрик Хэмфри, — нравится нам такое отношение или нет, повторяется старая история. Теперь насчет заседаний по «Тунипа». Я хотел бы поделиться с вами кое-какими мыслями. Я хочу, чтобы наше собственное участие в этих заседаниях было на самом высоком уровне. Мы должны изложить ситуацию, опираясь на факты, логично, спокойно и с достоинством. Во время перекрестного допроса наши представители должны давать одинаковые ответы, вежливо и терпеливо. Оппозиция попытается спровоцировать нас — такова их тактика. Мы не должны поддаваться провокации, и я хочу, чтобы всем нашим людям вкратце объяснили это.

— Это будет сделано, — сказал Оскар О'Брайен. Рей Паулсен хмуро посмотрел на Нима:

— Запомните, что это касается в первую очередь вас.

Ним поморщился:

— Я уже стараюсь сдерживаться, Рей.

Ни один из них не забыл стычку на встрече руководителей фирмы, на которой Ним и Ван Бэрен выступали за открытое обсуждение проблем коммунальной службы, а Паулсен и большинство руководителей придерживались противоположной точки зрения. Если судить по инструкциям, которые дал президент, победа по-прежнему осталась за «умеренной линией».

— Ты все еще уверен, что мне лично необходимо присутствовать на этих заседаниях? — спросил Эрик Хэмфри. О'Брайен кивнул:

— Абсолютно.

Было совершенно очевидно, что за вопросом Хэмфри скрывалось желание избежать внимания публики. За последнее время на предприятиях компании устроили еще два взрыва, и хотя ни один из них не причинил серьезного ущерба, они напоминали об опасности, которая угрожает электростанциям и их персоналу. Только вчера позвонили на радиостанцию, и неизвестный угрожал, что «многим преступникам-руководителям фирмы «ГСП» скоро придется поплатиться за все их бесчинства».

О'Брайен добавил:

— Я обещаю, что вам не придется долго сидеть там, Эрик, но вы необходимы нам для протокола.

Председатель вздохнул:

— Очень хорошо.

Ним криво усмехнулся: как всегда, ему досталась самая неблагодарная работа. На предстоящих заседаниях он должен будет выступать как главный свидетель, и в то время как остальные представители компании будут давать показания по техническим вопросам, Ним в целом обрисует проект «Тунипа». Оскар О'Брайен станет руководить свидетелями во время допроса.

Ним и О'Брайен уже несколько раз репетировали свои роли, и Рей Паулсен участвовал в этом.

Во время работы с О'Брайеном Паулсену и Ниму удавалось подавлять неприязнь, которую они обычно испытывали друг к другу, и иногда они даже переходили на почти дружеский тон в разговорах.

Воспользовавшись этим, Ним как-то заговорил с ним о подержанном фургончике для Карен Слоун, поскольку отдел транспорта подчинялся отделу энергопоставок.

К удивлению Нима, Паулсен заинтересовался делом и помог ему. Всего через сорок восемь часов он нашел подходящий фургончик, который можно было продать после небольшого ремонта. Более того, Рей Паулсен лично указал, как его переделать, чтобы было легче загружать в него инвалидную коляску Карен и закреплять ее внутри. Карен позвонила Ниму и сказала, что к ней приходил механик фирмы «ГСП энд Л», чтобы измерить ее коляску и проверить электропроводку на ней.

— Одно из самых счастливых событий моей жизни, — сказала ему Карен по телефону, — произошло, когда ты увидел красный кружок на карте и пришел сюда. Кстати, когда ты опять придешь, дорогой Нимрод? Надеюсь, что скоро.

Он пообещал ей это, потом позвонил Лютеру и Генриетте, которые с восторгом отнеслись к покупке фургона и теперь оформляли ссуду в банке, чтобы оплатить большую часть его стоимости.

Голос Оскара О'Брайена вернул Нима к реальности:

— Я полагаю, вы понимаете, сколько времени займет весь процесс по «Тунипа»?

Паулсен мрачно сказал:

— Чертовски много!

Ван Бэрен поинтересовалась:

— И сколько же это может продлиться в лучшем случае по твоим расчетам, Оскар?

— Если допустить, что мы добьемся успеха на всех слушаниях, и учесть неизбежность судебных проволочек, к которым, несомненно, прибегнут наши оппоненты, я думаю, процесс займет шесть-семь лет. — Главный юрисконсульт перелистал бумаги. — Вам также может быть интересно, во что это обойдется. Мой отдел считает, что наши собственные затраты только на получение лицензии на строительство, независимо от того, выиграем мы или проиграем, составят пять с половиной миллионов долларов. Экологическая экспертиза будет стоить еще несколько миллионов, и мы не сможем начать строительство до получения лицензии.

— Тесс, постарайся, чтобы это стало известно как можно большему числу людей, — сказал Эрик Хэмфри вице-президенту компании.

— Я попробую, — сказал Ван Бэрен. — Хотя и не гарантирую, что это будет интересно кому-либо, кроме нас.

— Они заинтересуются, когда у них отключат освещение, — отрезал Хэмфри. — Хорошо, мне бы хотелось обсудить, чего мы достигли с нашими другими предложениями — если мы вообще чего-то достигли. Я имею в виду гидроаккумулирующую электростанцию в Дэвил-Тейте и геотермальную — в Финкасле.

— Вы правильно сказали: «…если мы чего-то достигли», — заметил О'Брайен. Он сообщил, что были предприняты только первые попытки прорваться сквозь бюрократические джунгли. Предстояло сделать еще бесконечно много. Тем временем стремительно расширилось число противников проектов «Дэвил-Гейт» и «Финкасл»…

Ним слушал отчет О'Брайена и чувствовал, что им овладевает приступ ярости — система невыносимо громоздкая и неэффективная, а у энергокомпании не хватает мужества решительно выступить против нее. Ним был уверен, что ему будет трудно сдерживаться на слушаниях по «Тунипа». Ему вовсе не хотелось смягчать свои выражения — только суровым словом можно сказать правду.

Глава 8

Дж. Эрик Хэмфри сидел на высоком свидетельском стуле с твердой спинкой. Лицо его покраснело, он явно чувствовал себя неловко. Он был здесь уже полдня — на несколько часов больше, чем обещал ему Оскар О'Брайен.

Комната была похожа на зал судебных заседаний. В трех футах от свидетеля стоял Дейви Бердсон. Он возвышался, как башня, над Хэмфри, покачиваясь на каблуках.

— Должно быть, ты не расслышал меня, поэтому я повторяю: сколько тебе платят в год?

Хэмфри сомневался, отвечать ли ему на этот вопрос. Он взглянул на О'Брайена, который сидел на месте для адвоката. Тот слегка пожал плечами.

Президент компании «ГСП энд Л» коротко ответил:

— Двести сорок пять тысяч долларов. Бердсон взмахнул рукой.

— Нет, приятель, ты меня не понял. Я же не спрашивал, насколько увеличивается капитал вашей фирмы. Я спросил, сколько лично ты зарабатываешь на хлеб.

Хэмфри по-прежнему серьезно ответил:

— Это та сумма, которую я назвал.

— В это трудно поверить! — театральным жестом схватился за голову Бердсон. — Я никогда не думал, что кто-то может зарабатывать так много денег. — Он присвистнул.

Из толпы зрителей, заполнивших душный зал заседаний, послышались ответные свистки. Кто-то выкрикнул:

— Это мы, потребители, платим ему! Чересчур много!

Ему ответили аплодисментами и топаньем ног. На скамье, возвышавшейся над свидетелем, Бердсоном и зрителями, председательствующий взялся за молоток, легонько постучал им по столу и потребовал:

— К порядку!

Председательствующему, человеку с розовым по-детски лицом, было немногим за тридцать, его назначили председателем год назад после работы в правящей политической партии. По образованию он был бухгалтером и, согласно слухам, приходился родственником губернатору.

О'Брайен вскочил на ноги:

— Господин председательствующий, есть ли необходимость оказывать такое давление на моего свидетеля?

Председательствующий посмотрел на Бердсона, который, как всегда, был в потрепанных джинсах, пестрой рубашке с расстегнутым воротом и теннисных туфлях, потом на Хэмфри, который заказывал костюмы-тройки у Де Лизи в Нью-Йорке и ездил туда на примерки.

— Вы задали вопрос и получили ответ, мистер Бердсон, — сказал председательствующий. — Мы можем обойтись без театральных выходок. Продолжайте, пожалуйста.

— Конечно, господин председательствующий. — Бердсон вновь повернулся к Эрику Хэмфри:

— Итак, ты сказал — двести сорок пять тысяч долларов?

— Да.

— Существуют ли привилегии, положенные «большой шишке»… — Смех из зала. — Извините, президенту коммунальной службы? Личный автомобиль, может быть?

— Да.

— С шофером?

— Да.

— И крупный счет на покрытие расходов?

— Я бы не назвал его крупным. — Тон ответов Хэмфри становился все более резким.

— А огромным?

Снова смех в зале.

Раздражение Эрика Хэмфри становилось все более заметным. Администратор с высоким положением, он не привык пользоваться нечестными приемами, и ему трудно было участвовать в спектакле, который мастерски разыгрывал Бердсон. Он холодно ответил:

— Выполнение моих обязанностей связано с определенными расходами, которые мне разрешается покрывать за счет компании.

— Да уж я думаю!

О'Брайен начал было вставать из-за стола, но председатель жестом велел ему сесть.

— Ограничьтесь вопросами, мистер Бердсон.

Огромный бородач широко ухмыльнулся:

— Слушаюсь, сэр!

Ним, сидевший среди зрителей, кипел от злости. Почему Хэмфри не отвечал агрессивно, как он умел и как следовало отвечать? К примеру, так: «Информация о моей зарплате, мистер Бердсон, является общедоступной, поскольку она сообщается контролирующим организациям. Я уверен, что вы знали о ее размерах до того, как задали свой вопрос; вы разыграли удивление, чтобы обмануть публику. Более того, размеры моей зарплаты не являются необычными для президента и руководящего работника одной из крупнейших американских корпораций, на самом деле она меньше, чем в большинстве подобных компаний. Мне предоставляется такая высокая зарплата потому, что промышленные компании, такие, как «ГСП энд Л», понимают: чтобы нанять и сохранить талантливого руководителя, нужно выдержать конкуренцию с другими фирмами. Уточню: мой личный опыт и уровень квалификации позволили бы мне получать такую же или большую зарплату в любом другом месте. В целом эта система может не нравиться вам, но пока мы остаемся обществом свободного предпринимательства, положение является таким. Что же касается машины с шофером, мне они были предложены при приеме на работу на той же конкурентной основе, что и зарплата, а также потому, что время и силы руководителя стоят дороже, чем машина с шофером. И еще по поводу машины: как и другие постоянно занятые руководители, я обыкновенно работаю по дороге из одного места в другое и редко позволяю себе отдохнуть. И наконец, если директора и держатели акций компании будут недовольны тем, как я выполняю обязанности, за которые мне платят зарплату, в их власти заменить меня…»

«Но нет! — Ним мрачно подумал. — Действовать мягко, заботиться о репутации, вилять, не сметь противопоставить выходкам Бердсона собственную жесткость — таков на сегодня приказ. На сегодня и на будущее».

Шел второй день слушаний по вопросу о предоставлении лицензии на строительство в Тунипа. Предыдущий день ушел на выполнение формальностей, в том числе юрисконсульт «ГСП энд Л» подал в президиум гигантское пятисотстраничное «Уведомление о намерениях», отпечатанное в трехстах пятидесяти экземплярах — первый из целого ряда аналогичных документов, которые последуют за ним. Как сардонически сказал О'Брайен: «К тому времени, когда все это кончится, из-за нас вырубят целый лес; если бы его пустили на бумагу, то книг из нее хватило бы на целую библиотеку».

Сегодня, незадолго до описанной сцены, Эрика Хэмфри вызвали как первого свидетеля со стороны компании. Вопросы О'Брайена помогли президенту энергокомпании быстро изложить заранее подготовленную информацию о необходимости строительства в Тунипа и о преимуществах размещения электростанции в этом месте — все шло по плану обещанного «недолгого появления на публике». Затем свидетелю задавал вопросы юрисконсульт комиссии. После него — Родерик Притчетт, уполномоченный секретарь клуба «Секвойя». Оба перекрестных допроса, каждый из которых занял больше часа, были конструктивны и прошли в спокойной обстановке. Однако Дейви Бердсон, выступивший следующим от организации «Энергия и свет для народа», к явной радости кое-кого из публики, оживил атмосферу заседания.

— Ну-ка, мистер Хэмфри, — продолжал он. — Я думаю, ты просыпаешься каждое утро и думаешь, что обязан сделать нечто такое, что оправдало бы твою огромную зарплату. Правильно?

О'Брайен немедленно заявил:

— Протестую!

— Поддерживаю протест, — объявил председательствующий.

Бердсон остался невозмутимым.

— Я спрошу об этом иначе. Считаешь ли ты, Эрик-детка, что основная часть твоей работы — постоянно продумывать планы, которые принесут твоей компании огромную прибыль, вроде проекта «Тунипа»?

— Протестую!

Бердсон повернулся к юрисконсульту компании «ГСП энд Л»:

— Почему ты не записываешь на магнитофон? Тогда ты мог бы нажимать на кнопку, вместо того чтобы попусту раскрывать рот.

В зале раздался смех и одиночные хлопки. Молодой председательствующий склонился к своему соседу, чтобы посоветоваться. Это был пожилой судья по административному праву, государственный служащий с большим опытом в проведении подобных слушаний. Председательствующий что-то тихо сказал судье, и тот покачал головой.

— Протест отклоняется, — объявил председательствующий и добавил:

— Мы предоставляем ораторам значительную свободу на этих слушаниях, мистер Бердсон, но не могли бы вы обращаться к свидетелям уважительно, правильно называя их по имени, — он попытался подавить улыбку, но безуспешно, — а не «приятель» или «Эрик-детка». И еще одно: мы хотели бы получить подтверждение тому, что вопросы, которые вы задаете, имеют непосредственное отношение к делу.

— О, самое непосредственное! — Ответ Бердсона прозвучал чересчур экспансивно. Но он тут же сменил тон, из обвинителя превратившись в робкого просителя. — Учтите, пожалуйста, господин председательствующий, что я всего лишь простой человек, выступающий от имени скромных людей, а не модный адвокат, как тот вон старина Оскар. — Он указал на О'Брайена. — Так что допускаю ошибки…

Председательствующий вздохнул:

— Продолжайте, прошу вас.

— Слушаюсь, сэр! Конечно, сэр! — Бердсон повернулся к Хэмфри. — Ты слышал, что он сказал! Ты заставляешь председателя попусту тратить время. Теперь перестань вилять и ответь на мой вопрос.

— Какой вопрос? — вмешался О'Брайен. — Будь я проклят, если помню его. Я уверен, что и свидетель не сможет его вспомнить.

Председательствующий распорядился:

— Пусть стенографист еще раз прочтет вопрос. Слушание приостановилось, и все, кто сидел на жестких стульях и скамьях, старались устроиться поудобнее, пока стенографист, который вел протокол заседания комиссии, листал свои записи. В дальний конец комнаты проскользнуло несколько новых зрителей, кто-то вышел. Все участники заседания знали, что за те месяцы и годы, которые должны пройти до принятия какого-либо решения, эта сцена будет повторяться бесчисленное количество раз.

Зал заседаний, стены которого были отделаны дубовыми панелями, находился в двенадцатиэтажном здании недалеко от центра города. Здание принадлежало Комиссии по энергоснабжению штата Калифорния, которая и проводила эту серию слушаний. Через дорогу было здание Комиссии по коммунальному хозяйству, которая тоже проведет слушания по Тунипа, и они во многом повторят первые. Между комиссиями существовала конкуренция, и поэтому ходатаи временами чувствовали себя, как Алиса в Зазеркалье.

Скоро к этим комиссиям присоединятся еще два государственных учреждения, которые также будут проводить собственные слушания: Комиссия по охране водных ресурсов Калифорнии и Комиссия по контролю за состоянием воздушной среды. Каждая из четырех правительственных комиссий получит все отчеты и другие документы, выработанные предыдущими тремя, причем большую их часть они проигнорируют.

На более низком уровне необходимо было получить разрешение от окружной Комиссии по контролю за загрязнением воздуха, которая могла наложить еще более суровые ограничения, чем государственные организации. О'Брайен как-то сказал своим друзьям: «Ни один человек, не имеющий непосредственного отношения к этой процедуре, не поверит, до какой степени все дублируется, сколько усилий тратится понапрасну. И нас, участников этого процесса, и тех, кто создал такую идиотскую систему, следует признать сумасшедшими и запереть в психушку — это сберегло бы народные деньги и эффективно решило бы все проблемы».

Стенографист кончал зачитывать вопрос:

— ..Планы, которые принесут твоей компании огромную прибыль, вроде проекта «Тунипа»?

— Цель проекта «Тунипа», — ответил Хэмфри, — предоставить услуги нашим клиентам и обществу в целом, что мы всегда и делали. Потребность в электроэнергии непрерывно растет. Прибыль является второстепенным вопросом.

— Но прибыль будет, — уточнил Бердсон.

— Естественно. Мы — частная компания, у нас есть обязательства перед вкладчиками.

— Большая прибыль? Многомиллионная?

— Из-за огромных масштабов предполагаемого строительства и больших капиталовложений будут выпущены акции и облигации, которые невозможно будет продать вкладчикам, если…

Бердсон резко оборвал его:

— Скажите «да» или «нет». Будут миллионные прибыли? Председатель «ГСП энд Л» покраснел:

— Возможно, да.

Снова его мучитель качнулся с пятки на носок.

— Итак, в отношении того, что стоит для вас на первом месте, прибыли или услуги, мы должны полагаться только на ваше слово, мистер Хэмфри, на слово человека, который, если это чудовищное надувательство с «Тунипа» навяжут народу, получит от этого всевозможные выгоды.

— Протестую, — устало сказал О'Брайен. — Это не вопрос. Это предвзятое, подстрекательское, бездоказательное утверждение.

— Так много страшных слов! О'кей, я его беру обратно, — предложил Бердсон, прежде чем председатель успел вмешаться. Он ухмыльнулся:

— Признаю, что честность слишком далеко меня завела, я потерял контроль над собой.

Казалось, О'Брайен готов возразить, но он решил этого не делать.

Как прекрасно понимали Бердсон и все присутствующие, последние фразы будут занесены в протокол, хотя Бердсон и взял свои слова обратно. Да еще репортеры за столом для прессы строчили в своих блокнотах — прежде они этого не делали.

По-прежнему наблюдая за происходящим из зрительного зала, Ним думал: «Заявление Дейви Бердсона, несомненно, будет отражено в завтрашних газетах, так как об экстравагантности лидера организации «Энергия и свет для народа» писать было одно удовольствие».

Среди представителей прессы Ним заметил Нэнси Молино, репортера-негритянку. Она внимательно наблюдала за Бердсоном — ничего не писала, сидела прямо и неподвижно; эта поза заставляла обратить внимание на ее высокие скулы, симпатичное лицо, на котором, однако, застыло неприятное выражение, на ее худое, гибкое тело. Она казалась задумчивой. Ним понял, что она тоже наслаждалась спектаклем, устроенным Бердсоном.

Немного раньше мисс Молино и Ним столкнулись возле зала заседаний. Ним слегка кивнул ей, она же подняла одну бровь и насмешливо улыбнулась.

Бердсон вновь начал задавать вопросы:

— Скажи мне, старина Эрик… фу, извините! Мистер Хэмфри, вы когда-нибудь слышали об экономии энергии?

— Конечно.

— Дело, видите ли, в том, что, по мнению очень многих, такие проекты, как «Тунипа», не были бы нужны, если бы ваша компания серьезно занялась экономией электроэнергии. Я имею в виду, что не играла бы в экономию чисто символически, а продавала бы электроэнергию с той же настойчивостью, с какой сейчас вы пытаетесь добиться разрешения на строительство новых электростанций, чтобы получать все большую прибыль.

О'Брайен уже почти встал, когда Хэмфри заявил:

— Я отвечу на вопрос. Юрисконсульт опустился в кресло.

— Во-первых, компания «Голден стейт пауэр энд лайт» не стремится продавать больше электроэнергии; когда-то мы так поступали, но уже очень давно от этой практики отказались. Вместо этого мы настаиваем на экономии и делаем это очень серьезно. Однако экономия энергии, хотя и приносит ощутимые плоды, неспособна остановить непрерывный рост потребности в ней, поэтому мы и просим разрешения на строительство в Тунипа.

Бердсон подсказал:

— И это ваша точка зрения?

— Естественно, это моя точка зрения.

— Эта ваша точка зрения такая же предвзятая, как и первая, — будто вам все равно, принесет «Тунипа» прибыль или нет.

О'Брайен объявил протест.

— Это не правильное изложение фактов. Свидетель не говорил, что ему безразлично, будет ли прибыль.

— Вполне это допускаю. — Бердсон резко повернулся к О'Брайену. Его огромная фигура, кажется, еще больше увеличилась в размерах, когда он повысил голос. — Мы знаем, что все в «Голден стейт пауэр энд лайт» думают о прибыли — большой, огромной, вопиюще грабительской прибыли. За счет мелких потребителей, скромных работников из этого штата, которые платят по счетам и которым навяжут расходы на «Тунипа», если…

Остальная часть фразы потонула в одобрительных криках, аплодисментах и топоте ног. Среди этого шума председательствующий стучал своим молотком, призывая:

— К порядку! К порядку!

Сосед Нима, присоединившийся к крикунам, заметил, что Ним молчит. Он спросил с угрозой:

— Тебе что, все равно?

— Нет, не все равно, — ответил Ним.

Ним понимал, что, если бы это было настоящее судебное заседание, Бердсона давно уже могли бы привлечь к судебной ответственности за оскорбление суда. Но этого не произойдет ни сейчас, ни позднее, так как слушания лишь внешне походили на судебное заседание. Их намеренно проводили в более раскованной обстановке и на беспорядки смотрели сквозь пальцы. Оскар О'Брайен объяснил причины такой вольности на одном из брифингов до начала слушаний:

— Общественные комиссии сегодня ужасно боятся, что, если они не дадут всем без исключения сказать то, что им хочется, их потом потянут в суд с обвинениями в том, что важные показания не были выслушаны. Если такое произойдет, это может означать отмену принятого решения, когда уничтожаются результаты многолетней работы только потому, что какому-то психу велели заткнуться или был прерван незначительный спор. Этого не хочет никто, в том числе и мы. Таким образом, по общему согласию всем возможным демагогам и психам дается неограниченная возможность говорить что угодно и сколько угодно. Это сильно затягивает слушания, но в итоге может сэкономить время.

«Именно поэтому, — подумал Ним, — опытный судья по административному праву покачал головой несколько минут назад и посоветовал молодому председательствующему не снимать спорный вопрос Бердсона».

Кроме того, О'Брайен объяснил, что такие адвокаты, как он, участвующие в деле от имени ходатаев, высказывают меньше протестов на подобных слушаниях, чем в суде. «Мы стараемся возражать только против того, что возмутительно неверно и должно быть исправлено в протоколе». Ним подозревал, что возражения О'Брайена во время перекрестного допроса Эрика Хэмфри, который проводил Бердсон, делались по большей части для того, чтобы успокоить Хэмфри, который и без того не хотел появляться на слушаниях.

Ним был уверен, что, когда придет его очередь давать показания и проходить перекрестный допрос, О'Брайен предоставит ему самому позаботиться о себе.

— Давайте вернемся, — продолжал Дейви Бердсон, — к тем огромным прибылям, о которых мы говорили. Теперь примем во внимание, как все это повлияет на счета, которые потребители оплачивают каждый месяц…

Еще полчаса руководитель «Энергии и света для народа» продолжал свой допрос. Он задавал наводящие вопросы с якобы глубоким подтекстом, в которых совершенно игнорировал реальные факты, кривлялся, как клоун, и при всем при этом успешно вбивал в головы слушателей мысль о том, что прибыли от «Тунипа» будут огромными и что именно эти соображения заставляют фирму добиваться строительства. Ним заключил про себя: хотя обвинение ложно, его частое повторение по рецепту Геббельса даст эффект. Несомненно, ему будет уделено большое внимание в средствах массовой информации, возможно, в него даже поверят. Совершенно очевидно, что это и было одной из целей, к которым стремился Бердсон.

— Благодарю вас, мистер Хэмфри, — сказал председательствующий, когда президент «ГСП энд Л» спустился со свидетельского места. Эрик Хэмфри кивнул в ответ и с явным облегчением покинул зал.

Затем вызывали еще двух свидетелей от «ГСП энд Л». Оба они были специалисты-инженеры. Их показания и перекрестный допрос прошли без особых событий, но заняли целых два дня, после чего слушания были отложены до следующего понедельника. Ним, которому предстояло сыграть главную роль в деле «ГСП энд Л», окажется на свидетельском месте, как только возобновятся слушания.

Глава 9

Три недели назад, когда Руфь напугала Нима, заявив о своем намерении уехать, он считал вполне вероятным, что она вскоре вернется. Но ее отсутствие затянулось. И теперь, в пятницу вечером, когда слушания по «Тунипа» прервались на выходные, Ним оказался дома один. До отъезда Руфь отвезла Леа и Бенджи к своим родителям, которые жили на другом конце города. Решили, что дети будут жить у Нойбергеров до возвращения Руфи, как бы долго это ни продлилось.

Руфь говорила об этом очень неопределенно, а также отказывалась сказать, куда она едет и с кем.

«Я уезжаю. На неделю, может быть, побольше», — сказала она Ниму несколько дней назад.

Однако ее отношение к мужу было недвусмысленно холодным. Казалось, она пришла к каким-то решениям, и все, что ей оставалось, — это выполнить задуманное. Что это были за решения и как они повлияют на него самого, Ним совершенно не представлял. Сначала он говорил себе, что должен беспокоиться, но вскоре с грустью обнаружил, что ему все безразлично. По крайней мере он не слишком расстраивался. Поэтому он и не подумал возражать, когда Руфь объявила, что сделала все, что запланировала, и уезжает в конце недели.

По своему характеру Ним склонен был быстро принимать решения и планировать свои действия заранее. Но теперь, когда дело касалось его брака, ему, как ни странно, не хотелось ничего предпринимать. Возможно, он устранился от решения всех проблем, чтобы не видеть реального положения вещей. Он предоставил действовать Руфи. Если она решит уехать надолго, а затем будет добиваться развода, что вполне логично вытекало одно из другого, он не намерен больше бороться с ней или хотя бы отговаривать. Однако сам он не сделает первого шага. А если и сделает, то не сейчас.

Когда он спросил Руфь, готова ли она обсудить положение, создавшееся в их семье, она сказала: «…Ты и я только воображаем, что мы женаты. Мы об этом не говорили. Но думаю, нам следует это сделать…». «Ты хочешь поговорить сейчас?» — спросил ее Ним. Однако она ответила деловым тоном: «Вероятно, когда вернусь». И все.

Когда Ним размышлял о возможности развода, мысль о Леа и Бенджи часто приходила ему в голову. Конечно, это будет для них обоих страшным ударом, и ему грустно было думать об их страданиях, однако дети обычно нормально переживали разводы, и Ним знал многих детей, которые отнеслись к этому просто как к перемене в жизни. Не возникнет проблем, если Ним, Лео и Бенджи захотят провести время вместе. Не исключено, что в результате он будет встречаться с ними чаще, чем сейчас. Такое случалось с другими отцами, не живущими в своей семье.

«Однако все это должно подождать до возвращения Руфи», — думал он, бесцельно бродя в пятницу вечером по пустому дому.

Полчаса назад он позвонил Леа и Бенджи. Ему стоило большого труда уговорить недовольного Арона Нойбергера позвать их к телефону — он возражал против телефонных звонков в субботу, если дело не было срочным. Ним звонил до тех пор, пока тесть не сдался и не поднял трубку.

— Я хочу поговорить со своими ребятами, — резко заявил Ним, — и плевать я хотел, если сегодня даже вторник Микки Мауса.

Когда Леа через несколько минут подошла к телефону, она мягко упрекнула его:

— Папа, ты расстроил дедушку.

Ниму очень хотелось сказать: «Ну и прекрасно!» — но у него хватило здравого смысла не делать этого, и они поговорили о школе, о предстоящем соревновании по плаванию и о занятиях балетом. Ни слова о Руфи. Он чувствовал: Леа понимает, что у них не все в порядке, но ей неловко задавать вопросы на эту тему.

После разговора с Бенджи он почувствовал раздражение, которое родители жены так часто вызывали у Нима.

— Пап, — сказал Бенджи, — а я пройду бар митцва? Дедушка сказал, я должен это сделать, а бабушка говорит, что если я этого не сделаю, то никогда не буду настоящим евреем.

Черт бы побрал этих Нойбергеров, вечно они суют нос не в свое дело! Неужели они не могут быть просто любящими бабушкой и дедушкой и позаботиться о детях неделю-другую, не вбивая в их головы мысли о религии? Почти неприлично так поспешно набрасываться на них, это покушение на родительские права Нима и Руфи. Ним сам хотел поговорить с Бенджи об этом, обсудить все спокойно, разумно, как мужчина с мужчиной, а не выкладывать ему все с бухты-барахты. «Ну хорошо, — поинтересовался внутренний голос, — почему же ты этого не сделал? У тебя было полно времени. Если бы ты это сделал, сейчас не пришлось бы думать, как ответить на вопрос Бенджи». Ним резко сказал:

— Никто не должен проходить бар митцва. Я не делал этого. И то, что сказал дедушка, — ерунда.

— Дедушка говорит, мне многому придется научиться. — В голосе Бенджи все еще слышны были нотки сомнения. — Он сказал, мне давно надо было начать учиться.

Был ли в тонком настойчивом голоске Бенджи упрек? «Вполне возможно, по правде сказать, есть полная вероятность, — думал Ним, — что Бенджи в десять лет понимал куда больше, чем полагали старшие».

Так не отражал ли вопрос Бенджи то же стремление отождествить себя с предками, которое чувствовал и Ним, но которое он подавил в себе, хотя и не окончательно? Он не знал. Однако это не уменьшило гнева Нима по поводу способа, которым проблему вытащили на поверхность. Он заставил себя не ответить еще одной резкостью — это причинило бы зло, а не добро.

— Послушай, сын, только что сказанное тобой просто-напросто не совсем так, у нас еще достаточно времени, чтобы разобраться с бар мицвой. Надо учитывать, что твои бабушка с дедушкой придерживаются взглядов, которые мы с мамой не разделяем. — Ним не был уверен, насколько этот вывод имел отношение к Руфи, но ее здесь не было, чтобы возразить. Поэтому Ним продолжал: — Как только вернется твоя мать, а вы приедете домой, мы подробно обо всем поговорим. О’кей?

Бенджи сказал «о'кей» немного неохотно, и Ним понял, что он должен сдержать свое обещание или потеряет доверие сына. Он подумал о том, чтобы пригласить в гости из Нью-Йорка своего отца и таким образом воздействовать на Бенджи с противоположной стороны. Исаак Голдман, хилый восьмидесятилетний старец, по-прежнему едко, цинично и язвительно высказывался об иудейской религии. «Но нет, — решил Ним. — Это было бы так же нечестно, как теперешнее поведение Нойбергеров».

После разговора по телефону Ним смешивал себе виски с содовой, и в этот момент ему попался на глаза портрет Руфи, написанный маслом несколько лет назад. Художник необычайно точно подметил изящную красоту и безмятежность Руфи. Ним подошел к картине и принялся разглядывать ее. Лицо, особенно мягкие серые глаза, было очень привлекательно; прекрасны волосы, черные как ночь, блестящие и, как всегда, аккуратно причесанные. Руфь позировала в очень открытом вечернем платье. Тон, которым были написаны ее изящные плечи, был так невероятно правдоподобен, что она казалась живой. На одном плече даже была маленькая родинка, которую она удалила хирургическим путем вскоре после окончания портрета.

Мысли Нима опять вернулись к безмятежности Руфи; она ярче всего отразилась на картине. Ему бы немного этой безмятежности сейчас, подумал он. Ему хотелось поговорить с Руфью о Бенджи и бар митцва. Это ведь очень важно, поскольку обряд религиозного совершеннолетия мальчики-иудеи проходят в тринадцать лет и один день, после чего они считаются взрослыми. Черт подери! Куда она могла отправиться на две недели, с каким мужчиной? Ним был уверен, что Нойбергеры что-то знают. В крайнем случае им наверняка известно, где с ней встретиться:

Ним слишком хорошо знал свою жену, чтобы поверить, что она способна порвать все связи с детьми. Так же точно он знал и то, что ее родители будут хранить молчание об их договоренности. От этого он снова разозлился на тестя и тещу.

Он выпил вторую порцию виски с содовой, еще побродил по дому, вернулся к телефону и набрал домашний номер Гарри Лондона. Они не разговаривали целую неделю, что теперь редко с ними случалось.

Когда Лондон поднял трубку, Ним спросил:

— Хочешь приехать ко мне и немного выпить?

— Извини, Ним, мне хочется, но я не могу. Договорился кое с кем пообедать. Скоро ухожу. Ты слышал о последнем взрыве?

— Нет. Когда?

— Час назад.

— Кто-нибудь пострадал?

— На этот раз никто, но это единственная хорошая новость.

Две мощные бомбы были установлены на пригородной подстанции «ГСП энд Л», рассказал Гарри Лондон. В результате взрыва больше шести тысяч домов в этом районе лишились электроэнергии. Передвижные трансформаторы, смонтированные на грузовиках, немедленно отправили к месту аварии, но маловероятно, что электроэнергия начнет подаваться в полном объеме до завтра.

— Эти сумасшедшие становятся ловкими, — сказал Лондон. — Они узнают, где мы наиболее уязвимы и куда засунуть свои шутихи, чтобы нанести самый большой ущерб.

— Уже известно, та ли это группа?

— Да. «Друзья свободы». Они позвонили в программу «Новости» пятого канала прямо перед взрывом и сказали, где он произойдет. Но было слишком поздно что-то предпринимать. Итак, одиннадцать взрывов за два месяца. Я подсчитал.

Ним знал, что, хотя Лондон не был непосредственным участником расследования, у него были свои каналы информации. Он спросил:

— Полиция или ФБР чего-нибудь добились?

— Полный нуль. Я же сказал, те, кто это делает, становятся более ловкими, и это правда. Они наверняка изучают цель, прежде чем нанести удар, затем решают, где они могут, входя и выходя, остаться незамеченными и как причинить наибольший ущерб. Эта шайка, «Друзья свободы», знает так же, как и мы, что нам пришлось бы использовать армию, чтобы держать под контролем все.

— И не было никаких следов?

— Опять нуль. Помнишь, что я говорил раньше? Если полиция раскроет это дело, то только по счастливой случайности или если кто-то совершит промашку. Ним, это совсем не то, что по телевизору или в романах, где все преступления всегда раскрываются. В действительности полиции это часто не удается.

— Я знаю, — сказал Ним, немного раздраженный тем, что Лондон опять начал говорить назидательным тоном.

— Но есть забавная деталь, — задумчиво сказал руководитель отдела охраны собственности.

— Что это?

— Некоторое время взрывов было меньше, они почти прекратились. Потом неожиданно резко возобновились. Похоже на то, что у тех, кто это делает, появился новый источник взрывчатки или денег, или то и другое.

— Что нового с кражей энергии? — Ним переменил тему.

— Не слишком много, черт возьми. Мы, конечно, стараемся и ловим всякую мелюзгу. Подадим в суд пару дюжин новых дел о поломке счетчиков и краже электроэнергии. Это все равно что затыкать сотню пробоин, когда знаешь, что их на десять тысяч больше. А где люди и время, чтобы найти их?

— Как насчет большого административного здания?

— Торговля земельными участками «Зако». Мы по-прежнему ведем там наблюдение. До сих пор — ничего. Я думаю, мы попали в полосу неудач. — Гарри Лондон говорил расстроенным голосом, это было на него не похоже. «Может быть, его собственное дурное настроение оказалось заразным», — подумал Ним после того, как попрощался и повесил трубку.

Ему по-прежнему было неспокойно одному в пустом доме. Итак, кому еще он мог позвонить?

Он подумал об Ардит, но затем отказался от этой идеи. Ним еще не был готов — и может, никогда не будет — выслушивать религиозные проповеди Ардит Тэлбот. Но мысль об Ардит напомнила ему об Уолли, к которому Ним недавно два раза ходил в больницу. Уолли был сейчас вне опасности и уже прошел курс интенсивного лечения, но впереди его ждали месяцы, а может быть, и годы малоприятных и болезненных пластических операций. Неудивительно, что у Уолли было плохое настроение. Они не говорили о его сексуальной неполноценности.

Вспомнив об Уолли, Ним с чувством некоторой вины подумал о том, что с ним-то в этом отношении все в порядке. Не позвонить ли ему одной из знакомых? Кое-кого он не видел несколько месяцев, но они, вероятно, согласятся немного выпить, пообедать где-нибудь поздно вечером, ну и все остальное. Если он сделает над собой усилие, ему не придется коротать ночь одному.

И все же ему не хотелось утруждать себя.

Карен Слоун? Нет. Ему с ней очень хорошо, но сейчас у него было неподходящее настроение.

Тогда работа? На его столе в здании главного управления компании «ГСП энд Л» накопилась куча бумаг. Если он поедет туда сейчас, эта ночь не будет первой, проведенной на работе. Если воспользоваться ночной тишиной, можно сделать больше, чем в дневное время. Не исключено, что придет какая-нибудь неплохая мысль. Слушания по проекту «Тунипа» уже отнимали у Нима почти все его время, и, значит, обычную рабочую нагрузку нужно было как-то подогнать под новый график.

Но нет, это тоже не годится, о какой писанине в таком настроении может идти речь! Как насчет такой работы, которая заняла бы его ум?

Что бы он мог сделать, чтобы подготовиться к своему первому выступлению в понедельник в качестве свидетеля?

Его уже тщательно проинструктировали. Но нужно всегда быть готовым к неожиданностям.

Внезапно ему в голову пришла идея. Она возникла ниоткуда, словно кусок хлеба из тостера. Уголь!

Тунипа — это уголь. Без угля, который будет доставляться в Калифорнию из штата Юта, никакой электростанции в Тунипа не может быть. И все же, хотя Ним обладал обширными техническими знаниями об угле, практический его опыт был ограниченным и по очень простой причине: до сих пор в Калифорнии не было угольных электростанций, Тунипа станет первой в истории штата.

Разумеется… как-нибудь, думал он… в эти выходные дни он должен отправиться на угольную электростанцию — как отправляются в паломничество. И оттуда он вернется на слушания по «Тунипа», и в его памяти сохранится яркое воспоминание о виде, звуке, вкусе и запахе угля. Инстинктивно Ним чувствовал, что тогда он будет лучшим, более сильным свидетелем, а инстинкт часто подавал ему верный совет.

Это также решит проблему его неприкаянности в выходные.

Но угольная электростанция — где?

Когда ему пришел в голову самый простой ответ, он снова смешал виски с содовой, затем сел у телефона, поставил рядом стакан и позвонил в справочную Денвера, штат Колорадо.

Глава 10

Рейс четыреста шестьдесят отбыл по расписанию с Западного берега в семь пятнадцать утра. По мере того как «Боинг 727-200» взлетал все выше, утреннее солнце, которое всего несколько минут назад осветило горизонт на востоке, окрасило землю в нежные красно-золотистые тона. Мир казался свежим и чистым, как всегда на восходе солнца, но эта иллюзия продлится меньше получаса.

Реактивный самолет окончил подъем и теперь летел на восток. Ним откинулся в удобном кресле салона первого класса. Он без колебаний отправился в путешествие за счет компании. Пока он в темноте ехал к аэропорту, он думал о своих планах и вновь понял, что вчерашняя неожиданная идея содержит в себе много здравого смысла. Это будет беспосадочный перелет до Денвера, который займет два часа двадцать минут. Там его встретит старый друг. Фестон Джоунз.

Жизнерадостная молодая стюардесса с явно незаурядным характером — у американской авиакомпании был талант отыскивать таких девушек — подала омлет и убедила Нима добавить к нему калифорнийское вино, хотя для выпивки время вроде бы еще не пришло.

— Да не сомневайтесь вы, — посоветовала она, когда заметила, что он никак не решится. — Вы отряхнули прах земной со своих ног, так что дайте душе свободу! Наслаждайтесь!

Он действительно наслаждался рислингом «Мирассо» — не самого лучшего качества, но все же хорошим, — и прилетел в Денвер отдохнувшим.

В Стэплтоновском международном аэропорту Денвера Фестон дружески пожал ему руку и затем повел Нима прямо к своей машине, так как тот свою сумку со сменой белья не сдавал в багаж.

Фестон и Ним вместе учились в университете Стэнфорда, жили в одной комнате и были близкими друзьями. В те времена они всем делились друг с другом, в том числе и подружками, и знали друг о друге почти все. Их дружба сохранилась и позднее, хотя они встречались лишь изредка и иногда обменивались письмами.

Они и прежде, и сейчас отличались друг от друга манерой поведения. Фестон был спокойным, старательным, умным и по-мальчишески симпатичным человеком. Он старался держаться в тени, хотя при необходимости мог применить свою власть. У него было прекрасное чувство юмора. По случайному совпадению Фестон прошел по тем же ступеням карьеры, что и Ним, и теперь занимал такое же положение — вице-президент по планированию — в энергокомпании штата Колорадо, одной из самых уважаемых компаний, производящих и распределяющих электроэнергию и природный газ. Фестон к тому же обладал тем, чего недоставало Ниму, — у него был большой практический опыт увеличения выработки электроэнергии на угольной станции.

— Как дела дома? — спросил Ним, когда они шли к автостоянке у аэропорта. Его друг был удачно женат уже лет восемь на искрящейся весельем англичанке по имени Урсула. Ним ее знал, и она ему нравилась.

— Прекрасно. Я надеюсь, у тебя то же самое?

— По правде сказать, нет.

Ним надеялся, что достаточно ненавязчиво дал понять, что ему не хочется обсуждать их с Руфью проблемы. Очевидно, так и было, поскольку Фестон больше ничего не спросил о семейных делах.

— Урсула ждет тебя. Ты, конечно, остановишься у нас?

Ним пробормотал слова благодарности, и они сели в машину Фестона — «форд-пинто». Ним знал, что Фестон разделял его неприязнь к машинам, сжигающим слишком много бензина.

Был яркий, сухой, солнечный день. Когда они ехали в Денвер, на западе сияли снежные вершины чистых и прекрасных Скалистых гор.

Фестон сказал немного застенчиво:

— Как хорошо, что ты все-таки приехал, Ним. — Он добавил с улыбкой:

— Даже если ты приехал, чтобы узнать вкус угля.

— Звучит по-идиотски, да, Фес?

Вчера Ним объяснил по телефону причину своего неожиданно возникшего желания увидеть угольную электростанцию.

— Кто может сказать, что умно, а что глупо? Эти бесконечные слушания в наши дни стали безумием — не сама их идея, а то, как они проводятся. Мы в Колорадо связаны по рукам и ногам, как и вы в Калифорнии. Никто не хочет давать разрешения на строительство новых электростанций, а когда через пять или шесть лет придется урезать подачу электроэнергии, нас обвинят в том, что мы не смотрели вперед, не думали о предстоящем энергетическом кризисе.

— Станции, которые собираются строить ваши люди, будут угольные?

— Конечно, черт возьми! Когда Бог создавал полезные ископаемые, он был щедр к Колорадо. Он наградил этот штат углем, как арабов — нефтью. И не каким-нибудь углем, а хорошего качества, с низким содержанием серы, он горит практически без дыма, большая часть его залегает близко к поверхности земли и легко добывается. Но ты все это знаешь.

Ним кивнул, потому что действительно знал, а затем сказал задумчиво:

— К западу от Миссисипи столько угля, что его хватит на энергоснабжение всей страны на три с половиной столетия. Если нам позволят его использовать.

— Мы поедем прямо на станцию Чероки, — объявил Фестон. — Она самая большая. Пожирает уголь как голодный бронтозавр.

***

— Мы сжигаем здесь семь с половиной тысяч тонн в день, иногда меньше, иногда больше! — Управляющий станцией Чероки выкрикивал информацию для Нима, изо всех сил стараясь, чтобы его было слышно в шуме мельниц, растирающих уголь в порошок, вентиляторов и насосов. Управляющий был подвижный светловолосый молодой человек; его фамилия — Фолджер — была выведена по трафарету на красной жесткой каске. На белой каске Нима была надпись: «Посетитель». Фестон Джоунз принес свою собственную каску.

Они стояли на стальном листовом полу около гигантского котла, в который уголь, только что раздробленный в мельчайшую пыль, в огромном количестве вдувался напором воздуха. В котле уголь мгновенно воспламенялся и прокаливался до белизны, небольшой участок этого пекла можно было увидеть в специальное застекленное отверстие для контроля — это было похоже на попытку заглянуть в ад в дверной глазок. Жар от угля нагревал воду в трубах котла, расположенных в виде решетки. Вода быстро превращалась в пар под большим давлением, который с шумом поступал в специальное отделение, где нагревался до сверхвысоких температур, доходящих до тысячи градусов по Фаренгейту[12]. Пар в свою очередь заставлял вращаться турбогенератор, который вместе с другими агрегатами Чероки вырабатывал почти три четверти потребляемой Денвером и ближайшими населенными пунктами электроэнергии — общая мощность электростанции составляла миллион киловатт.

Оттуда, где они стояли, можно было увидеть только небольшую часть котла; его общая высота равнялась пятнадцатиэтажному дому.

Кругом был сплошной уголь — его вид, звук, запах и вкус вытесняли все остальные впечатления. Под ногами хрустел угольный песок. Ним чувствовал, что этот песок хрустит у него на зубах и забивается в ноздри.

— Мы убираем как можно чаще, — поспешил сказать управляющий Фолджер. — Но уголь грязный.

Фестон громко добавил с улыбкой:

— Грязнее, чем нефть или вода. Ты уверен, что хочешь притащить эту пакость в Калифорнию?

Ним утвердительно кивнул, не пытаясь перекричать грохот воздуходувок и конвейеров. Затем он передумал и прокричал в ответ:

— Мы присоединимся к чумазой братии! У нас нет выбора.

Он уже радовался тому, что приехал. Было действительно важно почувствовать, что такое уголь, поскольку это имело отношение к «Тунипа», к его показаниям на следующей неделе.

Король Уголь! Ним недавно где-то прочитал, что «старый Король Уголь вновь возвращается на свой трон». «Так и должно быть, — подумал он, — другого пути нет». За последние десятилетия Америка повернулась спиной к углю, дававшему ей, тогда еще молодой стране, дешевую электроэнергию, возможность расти и богатеть. Другие источники энергии — нефть и газ — вытеснили уголь, потому что они были чище, с ними было легче работать, их было легче добывать, и какое-то время они стоили дешевле. Но не сейчас!

Несмотря на недостатки угля, которые невозможно устранить, огромные залежи «черного золота» все еще могут быть спасением для Америки, ее самым главным природным богатством, ее главным козырем.

Наконец он заметил, что Фестон жестами предлагает ему идти дальше.

Еще час они исследовали шумный, запорошенный угольной крошкой лабиринт Чероки. Они надолго задержались около гигантских электростатических пылесборников, которые были необходимы в соответствии с требованиями законов об охране природы. Они удаляли золу, которая иначе выбрасывалась бы через дымовые трубы в воздух.

Генераторные залы, похожие на соборы, с их знакомым оглушительным поющим гулом напоминали о том, что независимо от вида энергоносителя станция существует для выработки электроэнергии в исполинских масштабах.

Наконец Ним, Фестон и Фолджер вышли из здания станции на переход, расположенный почти на самом верху, в двухстах футах над землей. Он соединялся с лабиринтом других переходов внизу с помощью крутой стальной лестницы и представлял собой металлическую решетку, сквозь которую было видно все находящееся внизу. Рабочие, ходившие по нижним переходам, казались мухами. Сначала Ним нервничал, глядя на свои ноги и через решетку; несколько минут спустя он привык. Молодой Фолджер объяснил, что решетки сделаны в расчете на зиму, чтобы лед и снег проваливались сквозь них.

Даже на такой высоте стоял оглушительный шум. Ветер сносил в сторону облака пара, поднимающиеся вверх из башен охлаждения, и они то проходили сквозь решетки перехода, то окутывали его со всех сторон. Временами Ним оказывался внутри такого облака — видно было только в пределах одного-двух футов, и казалось, что он совсем один. Потом пар уносило порывом ветра, и взгляду открывалась панорама окраинных районов Денвера далеко внизу, а в отдалении поднимались высотные здания центра города. Хотя день был солнечный, ветер наверху был холодный и резкий. Ним дрожал от озноба. Он чувствовал себя одиноким, изолированным от мира, его не покидало ощущение опасности.

— Вот земля обетованная, — сказал Фестон. — Если ты добьешься своего, именно это ты увидишь в Тунипа. — Он показывал на участок земли акров в пятнадцать прямо перед ними. Его полностью занимала гигантская гора угля.

— Вы смотрите на четырехмесячный запас угля для станции, почти миллион тонн, — сообщил Фолджер.

— А под углем то, что когда-то было прелестным лугом, — добавил Фестон. — Теперь на него противно смотреть, никто не станет с этим спорить. Но нам это необходимо. Вот в чем загвоздка.

Пока они смотрели вниз, дизельный локомотив привез на подъездной путь еще один состав грузовых вагонов с углем. Вагоны, не расцепляя, один за другим заводили на опрокидыватель, который затем переворачивался, высыпая содержимое вагонов на толстые тяжелые решетки. Под ними проходили конвейеры, перевозившие уголь на электростанцию.

— Никогда не останавливаются, — сказал Фестон, — никогда.

Ним уже понял, сколько будет возражений против попытки перенести все это в мир нетронутой дикой природы Тунипа. Если упрощать проблему, он разделял точку зрения своих противников. Но, говорил он себе, главное — электроэнергия, которая будет вырабатываться в Тунипа, так что придется терпеть это вторжение.

Они спустились по внешней металлической лестнице на уровень ниже и снова остановились. Теперь они были под большим прикрытием, и порывы ветра стали слабее. Но шум усилился.

— Когда вы начнете работать с углем, — говорил управляющий, — вы столкнетесь с тем, что у вас будет больше несчастных случаев с работниками станции, чем при работе с нефтью, газом или ядерной энергией. У нас здесь хорошая программа по технике безопасности. И все равно…

Ним не слушал.

Невероятно, но по совпадению, какие случаются только в жизни, а не в книгах, прямо на его глазах происходил несчастный случай.

Примерно в пятидесяти футах от Нима, за спиной его собеседников, двигался угольный конвейер. Его лента из гибкой резины и стали, ползущая по цилиндрическим роликам, перемещала уголь к дробилкам, а они размельчали его на мелкие кусочки. Потом уголь будет перемолот в пыль, готовую для мгновенного сжигания. Сейчас участок конвейера был заблокирован, переполнен большими глыбами угля. Лента конвейера продолжала двигаться. Новый уголь все прибывал и сваливался через бортики. Над движущимся конвейером рабочий, явно рискуя, уселся на верхнюю решетку и пытался пробить затор, тыкая в него стальным шестом.

Как потом узнал Ним, это было запрещено. Правила техники безопасности требовали сначала остановить конвейер, а потом расчищать затор. Но работники станции, понимая, что необходимо непрерывно подавать уголь, иногда нарушали это правило.

За одну или две секунды, пока Ним наблюдал за происходящим, рабочий соскользнул с решетки. Сначала ему удалось ухватиться за ее край, но потом он опять соскользнул и упал на конвейер внизу. Ним увидел, что у человека открыт рот — он кричал, но его голос поглотил шум. Он тяжело упал и явно получил травму. Конвейер уже тащил тело наверх, все ближе к тому месту, где дробилка, заключенная в металлический короб, должна была разрезать его на куски.

Кругом никого не было. Никто, кроме Нима, не видел, что случилось. Он успел крикнуть: «Остановите конвейер!» — и кинулся вперед.

Когда Ним нырнул между Фестоном и Фолджером и бросился бежать, они резко повернулись, не понимая, в чем дело. Когда им стало ясно, что происходит, они побежали вслед за Нимом. К этому моменту он уже далеко опередил их.

Лента конвейера в одном месте проходила в нескольких футах от перехода и поднималась вверх. Влезать на нее было неудобно. Ним рискнул и прыгнул. Когда он неловко приземлился на движущейся ленте, упав на руки и колени, острый край угольной глыбы поранил его левую руку. Он не обратил на это внимания и принялся карабкаться вперед и вверх по кускам угля, сдвигавшимся у него под ногами, все ближе к рабочему, оглушенному ударом, который слабо шевелился выше на конвейере. Теперь он был меньше чем в трех футах от ужасного механизма и продолжал к нему приближаться.

Все дальнейшее случилось так быстро, что отдельные действия слились в одно.

Ним добрался до рабочего и схватил его за одежду, пытаясь стащить назад. Сначала ему это удалось, затем он услышал треск рвущейся одежды и почувствовал, что что-то не пускает его вперед. Каким-то образом одежда рабочего зацепилась за ленту конвейера. Ним дергал и тянул снова и снова, но безрезультатно. Лязгающий агрегат был теперь совсем близко. Ним отчаянно пытался сдвинуть человека с места, понимая, что это — последний шанс спасти его. Ничего не получалось. Правая рука рабочего, которая была вытянута вперед, оказалась внутри дробилки. Кость хрустнула с ужасным звуком, хлынула кровь. Конвейер неумолимо полз вперед. К своему неописуемому ужасу, Ним почувствовал, что и его собственная одежда застряла. Было слишком поздно спастись даже самому.

В этот момент конвейер остановился.

После небольшой задержки лента двинулась в обратном направлении и медленно отнесла Нима туда, где он на нее забрался, и снова остановилась.

Как потом выяснилось, под конвейером Фолджер бросился прямо к контрольному устройству, изо всех сил нажал на красную кнопку «стоп», а затем заставил конвейер двинуться обратно.

Десятки рук помогли Ниму вернуться на переход. Крики и топот становились все громче по мере того, как все больше народу прибегало на место происшествия. С конвейера сняли стонущего раненого — он был в полубессознательном состоянии и истекал кровью. Где-то внизу зазвучал аварийный сигнал. Фолджер опустился на колени перед пострадавшим, отстегнул свой ремень и сделал из него жгут. Фестон Джоунз еще раньше открыл металлический ящик и теперь звонил по телефону и отдавал приказания. Ним услышал, как он сказал:

— Пришлите «скорую помощь», быстро!

Глава 11

— Может быть, я и не такой чертов герой, как ты, — весело объявил Фестон, — но в этом городе у меня все-таки есть кое-какие связи. — Он говорил по телефону в соседней комнате и только что вернулся в гостиную к Ниму. Ним был в одолженном у хозяина купальном халате, левая рука — забинтована, в правой — стакан виски с содовой. Фестон продолжал:

— Твой костюм чистят по особому заказу — это было не так-то просто устроить в субботу, скажу я тебе. Его доставят сюда позже.

— Спасибо.

Вслед за Фестоном вошла его жена Урсула со своей младшей сестрой Дафной, которая приехала в гости из Англии вместе с маленьким сыном. Ним уже заметил, до чего они были похожи. Ни одну нельзя было назвать хорошенькой в общепринятом смысле: обе — рослые, с широкой костью, лица высоколобые с крупным ртом, чуть великоватым, чтобы быть красивым. Но у сестер был веселый характер. И они по-своему были очень привлекательны. Ним познакомился с Дафной полчаса назад, и она ему сразу же понравилась.

— Есть еще новости, — сообщил Фестон Ниму. — Парень, которому ты спас жизнь, сохранит руку. Хирурги говорят, что смогут срастить ее, и хотя она не станет настолько сильной, чтобы он мог работать на угольной станции, он, по крайней мере, обнимет свою жену и троих малышей. Да, его жена просила передать тебе, что они с детьми пойдут сегодня в церковь и поставят свечки своему святому за Нимрода Голдмана, эсквайра. Я передаю тебе это на случай, если ты веришь в такие вещи.

— Ох, погоди минутку, Фес, — сказала Урсула, — ты меня растрогал до слез.

— По правде сказать, — признался ее муж, — у меня тоже слезы на глазах.

Ним возразил, и уже не в первый раз:

— Я ничего особенного не сделал, если вообще мне удалось что-нибудь сделать. Это твой Фолджер остановил конвейер и…

— Слушай, — сказал Фестон, — ты раньше всех увидел, что случилось, ты действовал быстро, и та пара футов, на которые ты оттащил парня назад, решила дело. Кроме того, миру нужны герои. Зачем бороться с этим?

После драматических минут, в течение которых столько всего случилось на верхнем переходе, события развивались стремительно. Пострадавшему рабочему, имени которого Ним до сих пор не знал, оказали квалифицированную первую помощь; затем его осторожно уложили на носилки, которые принесли двое прибежавших на переход работников станции. Через несколько минут после того, как Фестон вызвал по телефону «скорую помощь», они услышали слабый звук сирены, доносящийся из центра Денвера, и увидели стремительно приближающуюся красную мигалку — машина была еще в нескольких милях, но с такой высоты видно было все.

К тому времени, когда «скорая помощь» подъехала к станции Чероки, носилки уже спустили вниз на грузовом лифте и раненого тут же увезли в больницу. Сначала боялись, что из-за сильного кровотечения и глубокого шока он умрет, поэтому все обрадовались последним новостям.

Только после того, как было сделано все необходимое для тяжелораненого и «скорая помощь» уехала, осмотрели руку Нима. На ладони у основания большого пальца оказался глубокий порез. Фестон отвез Нима в травмпункт ближайшей пригородной больницы, и ему наложили несколько швов.

Лицо, руки и одежда Нима были черны от угольной пыли, и из больницы Фестон отвез его к себе домой. Там Ним сбросил костюм — единственный, который он взял с собой, — и погрузился в горячую ванну. Потом, облаченного в халат Фестона, его представили Дафне. Она умело наложила на его руку новую повязку. Ним узнал, что Дафна — квалифицированная медсестра и с недавнего времени в разводе. Именно поэтому она приехала в гости к своей сестре — «удрать подальше от всего этого».

Урсула вытерла глаза кончиком платка, а потом сказала:

— Ну, теперь, когда мы знаем, что все кончилось хорошо, мы все можем порадоваться. — Она подошла к Ниму с другого конца комнаты, обняла и поцеловала его. — Вот, это вместо свечки.

— Эй, — сказала Дафна, — это всем можно? Ним ухмыльнулся:

— Еще бы!

Она тут же поцеловала его. У нее были полные теплые губы; ему было приятно их мимолетное влажное прикосновение. Дафна объявила:

— Это за то, что ты настоящий герой, нравится тебе это или нет.

— Ну, тогда нравится, — сказал Ним.

— Чего нам всем не хватает, — сказала Урсула, — так это выпить как следует. — Она спросила мужа: — Фес, что мы собираемся делать сегодня вечером?

Он просиял:

— Я рад, что ты спросила. Мы отправляемся ужинать и танцевать. Со свойственной мне гениальной предусмотрительностью я заказал столик на четверых в зале Сан-Марко в «Браун-пэлэс».

— Звучит грандиозно, — сказала Дафна. — Мы можем найти кого-нибудь, кто посидел бы с Кейтом?

— Не волнуйся, — успокоила ее Урсула. — Я все устрою.

— А я поеду танцевать, даже если мне не вернут костюм, — заявил Ним.

***

Музыка, исполнявшаяся небольшим, но очень хорошим эстрадным оркестром, вино и прекрасный ужин помогли им расслабиться. Костюм Нима все-таки принесли, он не стал хуже, после того как побывал в пыли угольного конвейера. В тот же самый момент появились репортер и фотограф из «Денвер пост» — они хотели взять у Нима интервью и сфотографировать его. Он неохотно, но согласился.

Несколько минут спустя Ним и Дафна с трудом втиснулись на заднее сиденье «пинто» Фестона. Дафна пожала его руку и прошептала:

— Ты очень хороший. Мне нравится, как ты поступаешь, как ты держишься и то, что ты скромен.

Не зная, что ответить, он взял ее за руку и надолго задержал в своей. Хотелось бы ему знать, что еще произойдет сегодня вечером.

После обеда Ним и Дафна несколько раз танцевали друг с другом, с каждым разом их близость все увеличивалась, и Дафна явно ничего не имела против.

Один раз, когда они оказались за столиком одни, а Фес с Урсулой ушли танцевать, он спросил, почему Дафна развелась.

С откровенностью, которая была свойственна обеим сестрам, она ответила:

— Мой муж был старше меня. Он не очень-то любил заниматься любовью, и в большинстве случаев у него ничего не получалось. Были и еще проблемы, но это было главное.

— Я так полагаю, что с тобой все было в порядке.

Она рассмеялась, откинув голову на спинку стула:

— Как ты догадался?

— Но ведь у тебя есть ребенок?

— Да. Это случилось в тот раз, когда у нас все получилось. Практически это был один-единственный раз. Во всяком случае, я рада, что у меня есть Кейт. Ему скоро два года, я его обожаю. Кстати, мы с Кейтом живем в одной комнате, но он крепко спит.

— Все равно, — сказал Ним. — Я не пойду в его комнату.

— Откровенно сказано. Тогда оставь дверь открытой. Твоя комната рядом с моей, дальше по коридору.

Когда Ним для разнообразия пригласил на танец Урсулу, она призналась ему:

— Мне очень приятно, что Дафна здесь, мы всегда были близки. Но я ей немного завидую, у нее маленький Кейт.

— Вы с Фесом не хотели детей?

— Мы оба хотели. И сейчас хотим. Но мы не можем иметь их. — Урсула говорила сдавленным голосом. Казалось, она жалела о том, что разоткровенничалась, и Ним не стал продолжать разговор.

Но немного позже, когда сестры извинились и ненадолго вышли, Фестон сказал:

— Я так понял, Урсула сказала тебе, что мы не можем иметь детей.

— Да.

— Она сказала почему?

Ним покачал головой.

— Вся загвоздка во мне, а не в Урсуле. Мы оба прошли медицинское обследование, и не один раз. Очевидно, мой револьвер поднимается и стреляет, но я заряжаю его только холостыми патронами. У меня никогда не будет боевых патронов, так сказали врачи.

— Сочувствую.

Фестон пожал плечами:

— Я думаю, нельзя иметь все, и есть другие вещи, где у нас с Урсулой все прекрасно. — Он добавил:

— Мы думали о том, чтобы усыновить ребенка, но ни один из нас не уверен, что следует это делать.

Когда женщины вернулись, они выпили еще вина и снова пошли танцевать. Во время танца Дафна промурлыкала на ухо Ниму:

— Я тебе сказала, что ты мне очень нравишься?

Он крепче обнял ее в ответ. Он надеялся, что они не станут задерживаться и скоро отправятся домой.

***

Они вернулись полтора часа назад. Фестон отвез няню домой, затем они уселись на кухне и разговаривали, пока Урсула готовила чай, а Дафна помогала ей. Потом они пожелали друг другу доброй ночи и легли спать. Ним почти сразу заснул.

Его разбудил громкий звук — это явно скрипнула дверь, которую он оставил приоткрытой, как ему велела Дафна. Потом дверь скрипнула опять и щелкнул замок. Ним поднял голову и попытался разглядеть что-нибудь в темноте, но это ему не удалось.

Он услышал легкие шаги босых ног и шуршание одежды; он догадался, что ее скинули. Затем простыню откинули в сторону, и теплая мягкая обнаженная женщина скользнула в постель. Женские руки обняли его. В темноте ее губы встретились с его губами в волнующем, зовущем поцелуе. Они долго целовались со все нарастающей страстью, тесно прижавшись друг к другу. Кровь бросилась Ниму в лицо, и он почувствовал, как его тело напряглось от желания. Его руки начали нежно ласкать ее, он удовлетворенно вздохнул от смешанного чувства наслаждения и усталости.

Он прошептал:

— Дафна, дорогая, я целый день ждал этого. Ответом ему был негромкий смех. Палец прикоснулся к ее о губам, приказывая ему молчать. Низкий голос предупредил:

— Заткнись, идиот! Я не Дафна. Я Урсула.

Пораженный, Ним высвободился из ее объятий и сел. Ему хотелось отскочить от постели подальше. Ее рука удержала его.

— Выслушай меня, — сказала Урсула настойчиво и в то же время мягко. — Я хочу ребенка. И если не считать Феса, который не может мне его дать — я знаю, что он тебе об этом рассказал, — я предпочла бы иметь его от тебя, Ним, чем от кого-то другого из моих знакомых.

Он возразил:

— Я не могу этого сделать, Урсула. Я не могу так поступить с Фесом.

— Нет, можешь, потому что Фес знает, что я здесь и зачем.

— И Фес не возражает? — недоверчиво спросил Ним.

— Клянусь тебе, нет. Мы оба хотим ребенка. Мы оба решили, что это самый лучший выход. — Она снова тихо рассмеялась. — Правда, Дафна возмущена. Она на меня страшно зла. Она сама тебя хотела.

Он никак не мог побороть в себе противоречивые чувства. Наконец он почувствовал весь юмор создавшегося положения и рассмеялся.

— Так-то оно лучше, — сказала Урсула. Она притянула его к себе, и он перестал сопротивляться. Она прошептала:

— Сейчас как раз нужный день. Я знаю, что это может случиться. О, Ним, дорогой, помоги мне зачать ребенка! Я так его хочу!

«И что я такое сделал, чтобы заслужить все те экзотические происшествия, которые со мной случаются?» — удивлялся про себя Ним.

Он прошептал ей в ответ:

— Ладно, я постараюсь.

Они поцеловались, и он, снова ощутив прилив желания, в шутку спросил:

— Как ты думаешь, мне можно получить от этого удовольствие?

Вместо ответа она еще крепче обняла его, их дыхание участилось. Он нежно ласкал ее, и она тихонько вскрикнула от наслаждения, когда он наконец овладел ею.

Они вновь и вновь любили друг друга, им было весело, и Ним обнаружил, что его перевязанная левая рука совсем ему не мешает. Наконец он заснул. Когда он проснулся, занималась заря и Урсулы уже не было.

Он решил еще поспать. Вдруг дверь его спальни опять отворилась, и в комнату скользнула фигура в бледно-розовом пеньюаре.

— Будь я проклята, — сказала Дафна, раздеваясь, — если меня совсем сбросят со счетов. Перевернись, Ним, и я надеюсь, у тебя осталось немного сил.

Они обнаружили, что осталось.

Ним должен был улететь на Западный берег, снова самолетом «Юнайтед», ближе к вечеру. Фестон отвез его в аэропорт, Урсула и Дафна поехали с ними, и Дафна взяла Кейта. Во время поездки разговор был дружеский и спокойный, словно ночью ничего не случилось. У машины Ним поцеловал обеих сестер на прощание. Женщины остались, а Фестон пошел провожать Нима в здание аэровокзала.

Они остановились возле контрольно-пропускного пункта, чтобы пожать друг другу руки. Ним сказал:

— Все было прекрасно, Фес. Рад, что побывал здесь.

— Я тоже. Удачи тебе завтра и на других заседаниях.

— Спасибо. Она нам всем нужна.

Все еще сжимая руку Нима, Фес, казалось, не решался заговорить. Наконец он сказал:

— Если тебя что-то удивило, мне хотелось бы сказать тебе, что есть вещи, которые человек делает потому, что вынужден так поступить, и потому, что это самое лучшее решение. И еще — есть приятели, и есть настоящие друзья. Ты один из моих друзей, Ним. Ты всегда будешь мне дорог, так что давай не терять друг друга.

Когда Ним двинулся к трапу самолета, он почувствовал, что у него на глазах выступили слезы.

Через несколько минут, когда он уже удобно расположился в кресле пассажира первого класса, стюардесса по-дружески спросила:

— Сэр, что будете пить после взлета?

— Шампанское, — объявил он, улыбаясь. Ничто другое, решил он, не подходит к так удачно проведенным выходным.

Глава 12

Молодой председательствующий член комиссии слегка ударил своим молотком.

— Прежде чем начать опрос свидетеля, следует, я думаю, похвалить его поведение два дня назад, когда благодаря его быстрым действиям и мужеству была спасена жизнь служащего предприятия в другом штате.

В комнате, где слушалось дело, раздались отдельные аплодисменты.

Ним произнес с некоторым удивлением:

— Спасибо, сэр.

До сегодняшнего утра он предполагал, что репортаж о трагедии на конвейерной ленте появится только в денверской газете. Поэтому он был удивлен, обнаружив, что стал героем газетного материала телеграфного агентства Ассошиэйтед Пресс, помещенного в сегодняшней «Кроникл Уэст».

Сообщение было неудачным, так как привлекло внимание к его посещению угольной электростанции, и Ниму было интересно, какую пользу оппозиция могла извлечь из этой информации.

Как и в предыдущие дни, когда слушалось дело, обшитый дубовыми панелями судебный зал был заполнен членами комиссии, юрисконсультами различных сторон, ожидающими своей очереди свидетелями, заинтересованными группами, газетными репортерами, а также приличным количеством зрителей, состоящих в основном из сторонников оппозиции. Все тот же председательствующий член комиссии сидел сбоку от пожилого судьи.

Среди присутствующих в комнате, где слушалось дело, Ним узнал Лауру Бо Кармайкл и Родерика Притчетта, представляющих клуб «Секвойя», Дейви Бердсона, чья громоздкая фигура была облачена, как всегда, в потертые джинсы и рубашку с открытым воротом, и Нэнси Молино, нарядную и надменную.

Ним уже поклялся говорить правду, только правду и ничего, кроме правды. Сейчас юрисконсульт компании дородный О'Брайен затребует его свидетельские показания.

— Мистер Голдман, — начал О'Брайен, как и было отрепетировано, — пожалуйста, опишите обстоятельства, которые заставили вас поверить, что предложение, представленное сейчас на рассмотрение комиссии, является необходимым и соответствует интересам общества.

Ним уселся поудобнее в свидетельском кресле, зная, что его пребывание здесь будет долгим и трудным.

— Исследования «Голден стейт пауэр энд лайт», — начал он, — дополненные правительственными агентствами, установили, что рост в Калифорнии как населения, так и промышленности к середине следующего десятилетия превысит средний показатель по стране. На особенностях я остановлюсь чуть позже. Параллельно с этим ростом будет увеличиваться потребность в электроэнергии, намного превышающая сегодняшние производительные мощности. Учитывать эту потребность означает…

Ним старался говорить доходчиво, чтобы удержать интерес слушающих. Все факты и мнения, которые он здесь представит, были кратко изложены, написаны и подшиты к делу, находившемуся в руках комиссии уже не одну неделю, но устное свидетельское показание считалось очень важным. Вряд ли можно было надеяться, что кто-нибудь когда-нибудь прочитает гору бумаг, которая ежедневно увеличивалась в размерах.

О'Брайен произносил условленные фразы с убежденностью актера многоактной пьесы.

— Что касается влияния окружающей среды, не объясните ли вы…

— Не остановитесь ли вы на особенностях подачи угля, которая…

— Вы заявляли ранее, что будет предел в разрушении флоры и фауны, мистер Голдман. Я думаю, комиссии понравится гарантия того, что…

— Пожалуйста, подробнее о…

— Не скажете ли вы, что…

— Теперь давайте рассмотрим…

Вот уже семь часов за последние полтора дня Ним находится в свидетельском кресле в центре внимания зала. Он уже понимал, что защищал интересы «ГСП энд Л» твердо и убедительно. Но по-настоящему суровое испытание — перекрестный допрос — было еще впереди. В полдень на второй день слушаний Оскар О'Брайен повернулся к членам комиссии:

— Благодарю вас, господин председатель. Опрос свидетеля закончен.

Председатель кивнул:

— Я думаю, мистер Голдман заслужил перерыв и остальные также обрадуются возможности отдохнуть.

Он ударил молотком.

— Слушание дела откладывается до десяти утра завтрашнего дня.

На следующий день перекрестный допрос с самого начала двинулся медленно и легко, подобно машине, катящейся на малой скорости по ровной дороге. Юрисконсульт комиссии, педантичный юрист средних лет по имени Холиоак, задавал вопросы первым.

— Мистер Голдман, комиссия нуждается в пояснениях по целому ряду пунктов.

Манеру опроса Холиоака нельзя было назвать ни дружелюбной, ни враждебной. Ним отвечал в той же манере. Холиоак задавал вопросы в течение часа. Родерик Притчетт, секретарь-управляющий клуба «Секвойя», был следующим, и допрос пошел быстрее. Притчетт, худощавый, несколько жеманный человек, был одет в темный, строгого покроя костюм-тройку. В его седых волосах со стальным отливом был сделан тщательный пробор, он провел рукой по волосам, чтобы удостовериться, что пробор не нарушен.

Когда Притчетт поднялся и подошел к свидетельскому месту, его глаза засверкали за очками без оправы. Прямо перед допросом он совещался с Лаурой Бо Кармайкл, сидящей позади него за одним из трех свидетельских столов.

— Мистер Голдман, — начал Притчетт, — у меня здесь есть фотография. — Он подошел к столу адвокатов и взял глянцевитый снимок восемь на десять. — Мне бы хотелось, чтобы вы внимательно посмотрели на нее и сказали, знакома ли она вам.

Ним взял фотографию. Пока он изучал ее, служащий клуба «Секвойя» раздал дополнительные копии специальному уполномоченному комиссии, административному судье, юрисконсультам, включая Оскара О'Брайена и Дейви Бердсона, и прессе. Несколько копий попали и зрителям, которые начали передавать их друг другу.

Ним был озадачен. Большая часть фотографии была черной, но было там и определенное сходство…

Секретарь-управляющий улыбнулся:

— Пожалуйста, подумайте, мистер Голдман.

Ним покачал головой.

— Я не уверен.

— Возможно, смогу помочь. — Голос Притчетта наводил на мысль об игре в кошки-мышки. — В соответствии с тем, что я прочел в газетах, место, на которое вы смотрите, совпадает с местом, за которым вы наблюдали в прошлый выходной.

Тотчас Ним все понял. Это была фотография груды угля электростанции Чероки в Денвере. Мысленно он проклял огласку, которую получило его воскресное путешествие.

— Да, — сказал он, — мне кажется, это фотография угля.

— Пожалуйста, опишите детали, мистер Голдман. Какой уголь и где?

— Это запасы угля для электростанции, расположенной около Денвера, — с неохотой ответил Ним.

— Точно. — Притчетт снял очки, быстро их протер и снова надел. — К вашему сведению, фотография была сделана вчера и прислана сюда сегодня утром. Картину не назовешь радующей глаз, не так ли?

— Нет.

— Безобразная — это слово вам не пришло на ум?

— Я думаю, вы можете ее так назвать, но дело в том, что…

— Дело в том, — прервал Притчетт, — что вы уже ответили на мой вопрос, сказав, что можно ее так назвать, и это означает ваше согласие с тем, что картина безобразна. Это все, о чем я спрашивал. Спасибо.

Ним запротестовал:

— Но следует также сказать…

Притчетт предостерегающе погрозил пальцем:

— Достаточно, мистер Голдман! Пожалуйста, запомните, что я задаю вопросы. Теперь давайте продолжим. У меня есть для вас и для комиссии вторая фотография.

Ним заволновался, а тем временем Притчетт вернулся к столу юрисконсультов и на этот раз выбрал цветное фото. Он передал его Ниму. Как и раньше, служащий раздал остальные копии.

Хотя Ниму не удалось узнать точное место, у него не было сомнений, где делалось это фото. Это, должно быть, Тунипа рядом с предполагаемой электростанцией.

Не менее очевидным было и то, что фотограф — опытный профессионал. Захватывающая дух красота суровой калифорнийской местности под чистым лазурным небом была удачно схвачена им. Застывший каменный выступ возвышался над величественными соснами. Деревья утопали в густой зеленой траве. На переднем плане — скользящий между камней пенящийся ручеек. На ближнем берегу ручья глаз радовало изобилие диких цветов. Немного поодаль, в тени, молодой олень поднял голову, возможно, потревоженный фотографом. Притчетт подсказал:

— Действительно красивый пейзаж, не так ли, мистер Голдман?

— Да.

— Вы догадываетесь, где была сделана фотография?

— Я полагаю, что это Тунипа.

Ним решил, что нет смысла играть в прятки или оттягивать то, что рано или поздно должно было произойти.

— Ваше предположение верно, сэр. Сейчас у меня есть следующий вопрос. — Тон Притчетта стал более резким, а голос высоким. — Не мучают ли вас угрызения совести за то, что вы и ваша компания собираетесь сделать в Тунипа? Поставьте-ка рядом вот это уродство, — он помахал в воздухе фотографией с изображением груды угля, — и безмятежную восхитительную красоту, — он поднял второе, цветное фото, — один из немногих оставшихся неиспорченными храмов природы в нашем штате и в государстве.

Трюк Притчетта вызвал гул одобрения у зрителей. Один или двое зааплодировали.

Ним ответил тихо:

— Да, конечно же, это меня тревожит. Но я смотрю на это как на необходимость, как на компромисс, как на обмен. Кроме того, в соотношении с общей территорией вокруг Тунипа…

— Достаточно, мистер Голдман. От вас не требуется произнесение речи. Запись покажет, что вашим ответом было «да». — Притчетт сделал короткую паузу, затем снова бросился в атаку. — Можно ли предположить, что ваша поездка в штат Колорадо в прошлое воскресенье была совершена потому, что вас мучили угрызения совести, потому, что вы хотели своими глазами увидеть уродство огромных скоплений угля — подобных тем, которые будут в Тунипа, — на месте того, что когда-то было красивым пейзажем?

Оскар О'Брайен вскочил:

— Протестую!

Притчетт повернулся к нему:

— На каких основаниях?

Не обращая внимания на Притчетта, О'Брайен обратился к скамье членов комиссии:

— Вопрос искажает слова свидетеля. Он предполагает такой психологический настрой, который не позволено иметь свидетелю.

Председательствующий член комиссии вежливо объявил:

— Возражение отклоняется.

Покраснев, О'Брайен опустился.

— Нет, — сказал Ним, обращаясь к Притчетту, — причина, которую вы сформулировали, не соответствует цели моей поездки. Я поехал, так как хотел заранее проверить перед слушанием дела некоторые технические аспекты угольной электростанции.

Даже самому Ниму этот ответ показался неубедительным.

Притчетт заметил:

— Я уверен, найдутся и те немногие, которые вам поверят.

По тону его было ясно, что он к ним не относится. Притчетт продолжал задавать вопросы, но они были несущественны.

Клуб «Секвойя» благодаря меткому использованию контрастных фотографий одержал неоспоримую победу, и Ним винил себя. Наконец секретарь клуба вернулся на свое место. Председательствующий член комиссии посмотрел на листок бумаги, лежащий перед ним:

— Хочет ли организация «Энергия и свет для народа» задать вопросы свидетелю?

— Разумеется, да, — выпалил Бердсон. Член комиссии кивнул. Бердсон неуклюже поднялся на ноги. Великан не тратил времени на вступление. Он спросил:

— Как вы сюда попали?

Ним выглядел озадаченным:

— Если вы имеете в виду, кого я представляю…

Бердсон резко перебил его:

— Мы все знаем, кого вы представляете — богатый и жадный конгломерат, который эксплуатирует людей.

Лидер «Энергии и света» хлопнул пухлой рукой по спинке свидетельского кресла и повысил голос:

— Я имею в виду точно то, что сказал. Как вы сюда попали?

— Хорошо. Я приехал на такси.

— Вы приехали на такси? Такой большой, важный руководитель? Вы хотите сказать, что не использовали ваш личный вертолет?

Ним слегка улыбнулся; было уже очевидно, что это будет за допрос.

Он ответил:

— У меня нет личного вертолета. И во всяком случае, я не пользовался им сегодня.

— Но вы используете его иногда, не так ли?

— В определенных особых случаях…

Бердсон отрезал:

— Не важно! Вы пользуетесь иногда вертолетом — да или нет?

— Да.

— Вертолет, за который заплачено тяжело заработанными деньгами потребителей газа и электроэнергии, их месячными счетами?

— Нет, за него не платят в коммунальных счетах. По крайней мере прямо.

— Но потребители, платят косвенно, не так ли?

— То же самое вы можете сказать о любом предмете рабочего оборудования.

Бердсон снова хлопнул рукой:

— Мы не говорим о другом оборудовании. Я спрашиваю о вертолете.

— У нашей компании есть несколько вертолетов, которые…

— Несколько! Вы хотите сказать, что у вас есть выбор — как между «линкольном» и «кадиллаком»?

Ним ответил нетерпеливо:

— Они в основном предназначены для оперативного использования.

— Но это вас не останавливает, если вы лично нуждаетесь в вертолете или думаете, что нуждаетесь, правильно? — Не давая времени для ответа, Бердсон полез в карман и представил газетный лист на всеобщее рассмотрение. — Вы помните это? — Это была статья Нэнси Молино в «Калифорния экзэмннер», опубликованная вскоре после визита прессы в лагерь Дэвил-Гейта. Ним ответил решительно:

— Я помню ее.

Бердсон прочитал вслух название газеты и статьи и дату, которые стенографист записал, затем повернулся к Ниму.

— Здесь говорится: «Мистер Голдман… слишком важная персона, чтобы ездить на автобусе, хотя он и был специально заказан «Голден стейт пауэр энд лайт» и отправлялся по тому же маршруту на следующий день и в нем было немало свободных мест».

Бердсон свирепо взглянул на Нима.

— Все это правда?

— Там были особые обстоятельства.

— Это не важно. Я спрашиваю: это правда?

Ним знал, что Нэнси Молино наблюдает за ним из-за стола для прессы; мягкая улыбка блуждала на ее лице. Он сказал:

— Это был пристрастный репортаж, но более или менее — это правда.

Бердсон обратился к судьям:

— Не проинструктирует ли господин председатель свидетеля по поводу того, когда он должен просто отвечать «да» или «нет»?

Член комиссии сказал:

— Если бы вы так сделали, мистер Голдман, мы бы сэкономили массу времени.

Помрачнев, Ним ответил:

— Да.

— Здесь нужно приложить усилия, — сказал Бердсон, — как при вырывании зубов. — С такой же легкостью, с какой хамелеон меняет окраску, он сменил тон суровый на приветливый. — Наконец у нас есть подтверждение свидетеля о том, что содержание этого смелого репортажа соответствует истине. Господин председатель, мне бы хотелось, чтобы статья была приложена к делу, так как она демонстрирует роскошь, с которой официальные лица, подобные Голдману, привыкли жить за счет бедных потребителей. В ней также показано, что дорогостоящие бессмыслицы вроде проекта «Тунипа», направлены на поддержание этой роскоши, так же как и грабительские прибыли, вымогаемые у ничего не подозревающего народа.

О'Брайен вскочил на ноги и запротестовал:

— Я возражаю против включения статьи в дело, поскольку она не связана с рассматриваемым вопросом; я возражаю также против последних замечаний, которые не подтверждаются ни уликами, ни показаниями.

Член комиссии быстро посовещался с административным судьей, затем объявил:

— Ваше возражение будет записано, мистер О'Брайен. Документ — газетная статья — будет представлен как вещественное доказательство.

— Благодарю вас, сэр, — сказал Бердсон. И снова сфокусировал свое внимание на Ниме. — У вас лично есть акции в «Голден стейт пауэр энд лайт»?

— Да, — ответил Ним. Ему было интересно, что за этим последует. У него было сто двадцать акций, которые он приобретал по несколько штук одновременно. Их настоящая стоимость на рынке была немногим более двух тысяч долларов, то есть сейчас они стоили немного меньше того, что он заплатил за них, поскольку ценность акций «ГСП энд Л» резко упала месяц назад после отказа выплачивать дивиденды.

Но он решил, что не стоит проявлять инициативу и давать больше информации, чем требуется. Как оказалось, это было ошибкой.

— Если эта тунипаская сделка состоится, — продолжил Бердсон, — вероятно, стоимость акций «ГСП энд Л» повысится?

— Необязательно. В равной степени она может и упасть. — Сказав это, Ним подумал о том, что огромное строительство в Тунипа будет финансироваться за счет продажи ценных бумаг, включая новые акции по стоимости ниже номинальной, и тогда нынешние акции «ГСП энд Л» могут ослабеть и резко упасть в цене.

Такой ответ потребует сложных объяснений и в данных условиях прозвучит как пустая болтовня.

Ним также не был уверен, что казначей компании одобрит такое публично сделанное заявление. Поэтому он решил промолчать.

— Не обязательно, — повторил Бердсон. — Но рыночная цена этих акций может подскочить. Конечно же, вы это признаете?

Ним ответил кратко:

— На рынке акций всякое может произойти.

Бердсон посмотрел на судью и театрально вздохнул.

— Я думаю, это лучший из ответов, который я мог ожидать от этого непоследовательного свидетеля, поэтому я сделаю заявление: акции, вероятно, подскочат в цене. — Он повернулся к Ниму. — Если это произойдет, будете ли вы заинтересованы в капиталовложениях в Тунипа? Вы станете спекулянтом?

Заявление было настолько абсурдным, что Ниму хотелось засмеяться. Лучшее, на что он мог надеяться, причем не скоро, так на то, что его акции будут стоить столько же, сколько и раньше.

Неожиданно Бердсон сказал:

— Поскольку вы, похоже, не горите желанием отвечать, я сформулирую вопрос по-другому. Если ценность акций «Голден стейт» возрастет из-за Тунипа, ваши акции также будут стоить дороже?

— Послушайте, — сказал Ним. — Я только… Член комиссии сердито оборвал его:

— Это простой вопрос, мистер Голдман. Просто отвечайте «да» или «нет».

Готовый вспылить. Ним, однако, заметил, что Оскар О'Брайен подает ему сигнал легким покачиванием головы.

Ним знал, что это было напоминанием об инструкции быть спокойным и не поддаваться на провокации. Он ответил кратко:

— Да.

Бердсон объявил:

— Теперь, после этого признания, я бы хотел, господин председатель, чтобы стенограмма показала, что у этого свидетеля есть законная финансовая заинтересованность в исходе слушаемого дела и поэтому его показания должны рассматриваться соответствующим образом.

— Хорошо, вы просто запишите это сами, — сказал член комиссии с плохо скрываемым раздражением. — Почему бы нам не продолжить?

— Да, сэр! — Лидер «Энергии» затеребил рукой бороду, как бы раздумывая, затем повернулся к Ниму. — А теперь у меня есть несколько вопросов относительно того, как влияет «Тунипа» на коммунальные счета простых рабочих людей, которые…

Он все говорил и говорил. О том, что в основе проекта «Тунипа» лежит погоня компании за прибылью, и ничего более. О том, что от строительства в Тунипа потребители не получат ничего, кроме увеличения платы за электричество.

Ним сохранял внешнее спокойствие, но внутри у него все кипело от злости. В который уже раз серьезные проблемы предстоящего роста энергетических потребностей, поддержания жизненного уровня пытались утопить в пустой популистской болтовне! Но внимание к этой болтовне будет привлечено, это ясно по активности за столом для прессы.

Ним также отметил для себя, что двойная атака — клуба «Секвойя», сосредоточившегося на вопросах окружающей среды, и движения «Энергия и свет для народа», вцепившегося в вопрос о ценах, — получилась поверхностной, но эффективной. Ему было интересно, существовала ли связь между этими двумя группами.

Лаура Во Кармайкл и Дейви Бердсон стояли на разных интеллектуальных уровнях. Ним все еще уважал Лауру Бо, несмотря на разногласия, но он презирал Бердсона как обманщика. Во время короткого перерыва, после которого Бердсон намерен был продолжить свои вопросы, Оскар О'Брайен предупредил Нима:

— Ты еще не все прошел. После остальных свидетелей я снова приглашу тебя к свидетельскому месту, и, когда я закончу, остальные могут накинуться на тебя.

Ним поморщился, желая, чтобы его роль подошла к концу, радовался при мысли о том, что это произойдет уже скоро.

Лаура Бо Кармайкл была следующей на свидетельском месте. Несмотря на маленький рост и хрупкую фигурку, председатель клуба «Секвойя» заняла свидетельское кресло с видом почтенной дамы. На ней был строгий костюм из бежевого габардина, и, как обычно, ее седеющие волосы были коротко подстрижены. На ней не было ни украшений, ни драгоценностей. Ее голос при ответах на вопросы, заданные ей Родериком Притчеттом, звучал жестко.

— Мы слышали, как заявлялось в предыдущих свидетельских показаниях, миссис Кармайкл, — начал Притчетт, — что потребность в электроэнергии оправдывает строительство углеобрабатывающего завода в районе Тунипа. И вы так считаете?

— Нет.

— Не объясните ли вы членам комиссии ваши причины сопротивления этому строительству?

— Тунипа — одна из немногих, из очень немногих оставшихся нетронутыми природных сокровищниц в Калифорнии. Она изобилует богатствами природы — деревьями, растениями, цветами, ручьями, уникальными геологическими образованьями, животными, птицами и насекомыми, представляющими виды, которые уже везде вымерли.

Помимо всего прочего, эта местность необычайно красива. И разрушить эту красоту огромной уродливой, все загрязняющей электростанцией, к которой будет проложена новая железная дорога, сама по себе источник загрязнения, — кощунство с экологической точки зрения, гигантский шаг в прошлое столетие, богохульство против Бога и природы.

Лаура Бо говорила мягко, не повышая голоса, отчего ее заявление звучало еще более впечатляюще. Притчетт остановился перед следующим вопросом, давая ослабнуть магии ее голоса.

— Представитель «Голден стейт пауэр энд лайт» мистер Голдман, — сказал Притчетт, — уверил комиссию в том, что разрушение природы Тунипа будет минимальным. Не прокомментируете ли вы это?

— Я знаю мистера Голдмана несколько лет, — ответила Лаура Бо. — Он может даже искренне верить в то, что говорит. Но истина в другом: никто не может построить электростанцию в Тунипа без нанесения огромного, непоправимого вреда окружающей среде.

Секретарь клуба улыбнулся:

— Правильно ли я вас понял, миссис Кармайкл, что вы не доверяете компании «ГСП энд Л» и их обещаниям о «минимальных разрушениях»?

— Да, правильно, это обещание невыполнимо. — Лаура Бо сделала паузу. — В прошлом «Голден стейт пауэр энд лайт» и многие другие промышленные компании уже показали себя не заслуживающими доверия в области защиты окружающей среды. Когда им не мешали, они отравляли наши воздух и воду, расхищали наши леса, расточали полезные ископаемые, портили пейзаж. Теперь мы живем в другую эпоху и знаем об этих грехах, но они снова говорят: «Доверьтесь нам. Наше прошлое не повторится». И я, и многие другие им не доверяем — ни в Тунипа, ни где бы то ни было.

Слушая Лауру, Ним подумал о том, что все сказанное ею можно оспорить с точки зрения логики фактов. Он верил, что «ГСП энд Л» и другие организации, подобные ей, учились на старых ошибках. В конце концов, бережное отношение к экологии — это сейчас хороший бизнес. Однако никакой здравомыслящий человек не сможет оспорить оценку, данную Лаурой прошлому.

Ним подумал, что Лаура во время своего краткого пребывания на свидетельском месте сделала еще что-то неуловимое, что подняло уровень дискуссии намного выше планки, установленной ограниченным Дейви Бердсоном с его рассчитанной на дешевый эффект игрой.

— Несколько минут назад, — сказал Притчетт Лауре, — вы заявили, что некоторые виды животного и растительного мира Тунипа вымерли во всех остальных местах. Не могли бы вы назвать их нам?

Председатель «Секвойи» кивнула.

— Я знаю о двух: о диком цветке — мытнике, и микродиподопсе, известном как мышь-кенгуру.

«Вот где наши пути расходятся», — подумал Ним. Он вспомнил свое возражение ей два месяца назад, за завтраком:

«Вы дадите мыши или мышам закрыть проект, который необходим миллионам людей?»

Очевидно, то же самое пришло в голову и Родерику Притчетту, потому что следующий его вопрос был:

— Не боитесь ли вы критики за два этих пункта — цветок и мышь? Не думаете ли вы, что люди скажут, что человек и его желания важнее?

— Я понимаю, что мне не избежать критики и даже, возможно, оскорблений, — ответила Лаура Бо. — Но ничего не изменит простой истины: уничтожение любого из видов животного или растительного мира безрассудно и безнравственно.

— Не объясните ли вы сказанное?

— Да. Здесь замешан принцип жизни и смерти, который постоянно и бездушно нарушается. Современное в своем развитии — я имею в виду урбанизацию, промышленность, магистрали, нефтетрубопроводы и все остальное — уже нарушило равновесие природы, разрушило жизнь растений, водоразделы и плодородие почвы, вытеснило живых существ из их мест обитания или же привело их на массовую бойню, повлияло на процесс их роста, при этом забывалось, что малейшая частичка природы зависит от других таких частичек для продолжения жизни.

— Но, без сомнения, миссис Кармайкл, природа умеет приспосабливаться.

— В некотором смысле да. Но всему есть предел.

Член комиссии вежливо кивнул:

— Пожалуйста, продолжайте.

Лаура Бо Кармайкл продолжила:

— Я хочу сказать о том, что прошлые решения по отношению к окружающей среде основывались на кратковременной целесообразности и почти никогда — на масштабном видении будущего. В то же время современная наука — а я так говорю потому, что сама — ученый, — варилась в собственном соку, игнорируя тот факт, что так называемый прогресс наносит вред жизни и природе в целом.

Автомобиль стал неотъемлемой частью нашей жизни, но такой же частью стало и загрязнение им воздуха. Следующий пример — повсеместное использование пестицидов; сохраняя определенные формы жизни, они уничтожают гораздо большее их количество. А часто ли мы задумываемся над тем, насколько губительны для атмосферы аэрозоли? Этот перечень можно продолжать. Мы убивали и до сих пор продолжаем убивать окружающую среду.

Лауру Бо Кармайкл слушали в полной тишине.

— И все это оправдывается целесообразностью, — она впервые повысила голос. — Возможно, с чьей-то точки зрения строительство в Тунипа — целесообразность, но оно обречет на гибель и микродиподопса, и дикий цветок, и многое другое. Если этот процесс продолжится, я предвижу день, когда отдельный промышленный проект — подобный тунипаскому — будет рассматриваться как более важный, чем сохранение последнего уголка, где растут лилии.

Эти слова вызвали у аудитории шквал аплодисментов. Аплодисменты не утихали, и Ним зло подумал, что Лаура Бо использовала свой статус ученого для того, чтобы произнести предельно далекую от науки речь. Его возмущение длилось еще долго, пока продолжались — в том же ключе — вопросы и ответы.

Последующий допрос Лауры Оскаром О'Брайеном ничуть не ослабил, а местами даже усилил впечатление от ее предыдущих показаний.

Когда юрисконсульт «ГСП энд Л» спросил с широкой улыбкой, действительно ли она верит, что мышиные норки и непривлекательный дикий цветок, почти сорняк, важнее, чем потребности нескольких миллионов людей в электроэнергии, она ответила резко:

— Осмеянию можно подвергнуть — и легко — все на свете, мистер О'Брайен, но это недостойный метод. Я уже объяснила, почему клуб «Секвойя» хочет, чтобы Тунипа осталась природным заповедником, позабавившие же вас ПУНКТЫ — лишь два из многих. Что же касается потребностей в электроэнергии, о которых вы говорили, то, по мнению многих, эти потребности превышают разумные пределы. Нужно лучше использовать то, что у нас уже есть.

О'Брайен вспыхнул:

— Раз уж вы знаете намного больше экспертов, которые исследовали Тунипа и нашли его идеальным местом для строительства, то, может быть, у вас есть на примете более подходящий вариант?

Лаура мягко ответила:

— Это ваша проблема, а не моя.

Дейви Бердсон отказался от проведения перекрестного допроса Лауры Бо, весомо заявив, что «Энергия и свет для народа» поддерживает точку зрения клуба «Секвойя», так великолепно изложенную миссис Кармайкл.

На следующий день, когда допрашивали последнего из нескольких свидетелей противной стороны, О'Брайен прошептал Ниму, сидевшему позади:

— Сосредоточься. Ты пойдешь следующим.

Глава 13

Ним все-таки чувствовал себя измученным. Перспектива новых показаний и дополнительного перекрестного допроса лишь усугубила это состояние.

Он плохо спал ночью; ему снилось, что он в какой-то комнате, напоминающей тюремную камеру, без окон и дверей, все четыре стены которой были усеяны автоматическими выключателями. Ним старался включить их, он знал, что электричество нужно каким-то жизненно важным агрегатам. Но Дейви Бердсон, Лаура Бо Кармайкл и Родерик Притчетт окружили его, в шесть рук оглушительно щелкая выключателями в обратную сторону. Ним хотел закричать на них, попросить их не мешать ему, но не мог произнести ни слова. В отчаянии он пытался двигаться быстрее, но ноги не повиновались ему, они как будто приклеились к полу.

В отчаянии Ним понял, что проиграл, что ему не угнаться за остальными и вскоре все будет выключено. На этом он проснулся, весь в поту, и не мог больше заснуть.

***

Когда Ним снова уселся в свидетельское кресло, председательствующий член комиссии напомнил, что свидетель уже поклялся говорить правду, и только правду.

Когда Ним закончил свое выступление, за него взялся Оскар О'Брайен:

— Мистер Голдман, сколько акций «Голден стейт пауэр энд лайт» вы имеете?

— Сто двадцать.

— И их рыночная стоимость?

— На сегодняшнее утро — две тысячи сто шесть долларов:

— И любое предположение, что вы лично можете нажить состояние на Тунипа, является…

— Забавным и оскорбительным, — прервал его Ним. Он лично просил О'Брайена запротоколировать ответ и надеялся, что пресса сообщит о нем, как она уже сделала с обвинением Бердсона в извлечении выгоды. Но сомнения у Нима по поводу этого были.

— Вполне с вами согласен, — О'Брайен выглядел застигнутым врасплох решительностью Нима. — Теперь давайте вернемся к заявлению о влиянии на окружающую среду в Тунипа. Миссис Кармайкл в своих показаниях оспорила, что…

В его замыслы входило продемонстрировать показания противников проекта ошибочными и предвзятыми, но Ним на особый эффект своего выступления не рассчитывал.

О'Брайен закончил менее чем за полчаса. За ним последовали адвокат комиссии и Родерик Притчетт, но никто из них не стал плясать на ребрах Нима, оба они были учтивы и кратки. Зато Бердсон порезвился вволю. Характерным жестом запустив руку в густую, местами седую бороду, он постоял несколько секунд, рассматривая Нима.

— Эти ваши акции, Голдман. Вы сказали, что они стоили, — Бердсон посмотрел на клочок бумаги, — две тысячи сто шесть долларов, так?

Ним осторожно согласился:

— Да.

— То, как вы сказали об этой сумме — а мы все слышали это, — прозвучало так, будто эта сумма для вас — просто гроши. Вы, похоже, сказали «только две тысячи». Я думаю, кому-то, кто, подобно вам, привык думать в масштабах миллионов и передвигаться на вертолетах…

Член, комиссии прервал его:

— Это вопрос, мистер Бердсон? Если да, пожалуйста, переходите к сути.

— Да, сэр. — Бородач лучезарно улыбнулся. — Этот Голдман, эта важная персона, вывел меня из равновесия, потому что никак не может понять, сколь много значит названная сумма для бедных людей…

Член комиссии резко ударил молотком:

— Ближе к делу!

Бердсон снова усмехнулся, он был уверен в том, что, как бы ни пытались осадить, слова лишить его не могут. Он повернулся к Ниму.

— О'кей. Вот мой вопрос. Не приходит ли вам в голову, что деньги, подобные этим «каким-то тысячам», как вы сказали, означают целое состояние для многих людей, которым придется оплачивать счета за «Тунипа».

— Во-первых, я не говорил «какие-то тысячи», — уточнил Ним. — Это вы так выразились. А во-вторых, я хочу сказать, что да, это приходило мне в голову, но подобная сумма и для меня тоже много значит.

— Раз она так много значит и для вас, — мгновенно подхватил Бердсон, — возможно, вам бы хотелось удвоить ее.

— Может быть, и хотелось бы, что же в этом плохого?

— Задаю вопросы я, — Бердсон зловеще улыбнулся. — Итак, вы признаете, что вам бы хотелось удвоить ваши деньги, и, возможно, вы это и сделаете, если сделка пройдет, не так ли? — Он взмахнул рукой. — Нет, не затрудняйтесь отвечать. Мы сделаем свои собственные выводы.

Вспыхнув, Ним сел. О'Брайен, внимательно наблюдавший за ним, незаметно передал ему записку, в ней было всего несколько слов: «Держи себя в руках. Будь осторожен и сдержан».

— Вы тут упоминали об экономии электроэнергии, — Бердсон был неутомим. — У меня также есть несколько замечаний по этому поводу. Во время последнего допроса мистера Голдмана О'Брайеном об экономии электроэнергии было сказано кратко. Это дало право «ГСП энд Л» вынести вопрос на обсуждение. Не думаете ли вы, Голдман, что если бы такое богатое предприятие, как «Голден стейт пауэр энд лайт», вместо того, чтобы стремиться к выкачиванию миллионов долларов из мест, подобных Тунипа, больше заботилось об экономии, то мы могли бы сократить ее потребление в нашей стране на сорок процентов?

— Нет, я этого не думаю, — ответил Ним, — потому что сокращение потребления на сорок процентов за счет экономии электроэнергии нереально, как нереальны и цифры, их вы взяли, вероятно, с потолка, как, впрочем, и большинство других своих обвинений. Лучшее из того, что может дать экономия электроэнергии, это помочь компенсировать частично новый рост производственных мощностей и предоставить нам немного лишнего времени.

— Времени для чего?

— Для того, чтобы дать понять людям, что грядет электрический кризис, который может изменить их жизнь к худшему, изменить так, как им это и не снилось. Они должны знать правду.

Бердсон усмехнулся.

— А может, настоящая правда заключается в том, что «Голден стейт пауэр энд лайт» не хочет экономить электроэнергию, так как это мешает получению прибылей?

— А вот это уже прямая ложь. Чтобы поверить в нее, надо видеть истинное положение вещей в искаженном свете.

Ним вдруг понял, что Бердсон все время всячески пытался вывести его из себя, и он попался на этот крючок.

Оскар О'Брайен нахмурился, но Ним старался не смотреть на него.

— Я проигнорирую это отвратительное обвинение, — сказал Бердсон, — и задам другой вопрос. Действительно ли причина, из-за которой ваши люди не работают усиленно над проблемой использования солнечной энергии и силы ветра, заключается в том, что это дешевые источники энергии и, значит, вы не извлечете таких громадных прибылей, какая ожидается от Тунипа?

— Ответом будет «нет», хотя в вашем вопросе лишь полуправда. Солнечная энергия недоступна в больших количествах, и таковой не будет до начала следующего столетия. Стоимость получения солнечной энергии необычайно высока, она намного превышает стоимость электричества, которое мы намереваемся получать в Тунипа, и не надо забывать, что использование солнечной энергии повлечет за собой даже бо́льшие загрязнения окружающей среды, чем обычная электростанция. Что же касается энергии ветра — забудьте об этом, ее нельзя использовать в промышленных масштабах.

Член комиссии подался вперед:

— Я правильно вас понял, мистер Голдман, солнечная энергия может оказаться грязной?

— Да, господин председатель. — Это утверждение часто удивляло тех, кто не рассматривал производство солнечной энергии во всех его аспектах. — С сегодняшней технологией электростанции по переработке солнечной энергии с той же мощностью, которую мы предлагаем для Тунипа, будут требоваться сто двадцать квадратных метров миль земли только для того, чтобы разместить основное энергетическое оборудование.

Это приблизительно семьдесят пять тысяч акров, две трети озера Тахо, в сравнении с тремя тысячами акров, которые могут понадобиться для угольной электростанции. И помните: земля, использованная для сбора солнечной энергии, будет уже непригодна для любого другого использования. Если это не загрязнение…

Член комиссии не дал ему закончить:

— Интересная мысль, мистер Голдман. Думаю, многие из нас и не представляли, что дело обстоит так.

Бердсон, нетерпеливо переминавшийся с ноги на ногу во время этого диалога, возобновил атаку:

— Вы сказали нам, мистер Голдман, что солнечную энергию мы сможем использовать лишь в следующем веке. Почему мы должны вам верить?

— От вас этого и не требуется. — Ним не пытался скрыть свою неприязнь к Бердсону. — Вы можете верить или не верить, как хотите. Тем более что речь идет не обо мне. Таково единодушное мнение экспертов. Вот почему нам нужна угольная электростанция, такая, как Тунипа. Да и во многих других местах тоже — чтобы не допустить грядущего кризиса.

Бердсон ухмыльнулся:

— Итак, назад, все к той же сказочке о кризисе.

— Когда это случится, — сказал Ним с чувством, — перечитайте свои слова, и вам придется их проглотить.

Член комиссии потянулся за молотком, чтобы навести порядок, но отвел руку: возможно, ему было интересно увидеть, что же случится дальше.

Лицо Бердсона исказила гримаса гнева.

— Я не собираюсь проглатывать какие-либо слова. А вот вам придется! — фыркнул он. — Вы подавитесь словами — вы и ваши сообщники в «Голден стейт пауэр энд лайт». Слова, слова, слова! Те, что вы уже наговорили на этом слушании, и те, которые вам еще придется произнести, потому что мы вас протащим через суд, свяжем вас апелляциями, судебными запретами, мы проведем все виды юридической блокады. Затем, если этого будет недостаточно, мы предъявим новые возражения, и тем самым весь цикл повторится. И, если понадобится, мы будем делать это хоть двадцать лет. Люди сорвут ваши грабительские планы, и люди выиграют.

Лидер «Энергии» остановился, тяжело вздохнул, затем добавил:

— Позвольте вас заверить, мистер Голдман, что переработка солнечной энергии начнется здесь раньше, чем вы получите свои новые электростанции в Тунипа или в каком другом месте.

Член комиссии потянул руку к молотку и снова опустил ее, зрители же разразились аплодисментами. И в тот же самый момент Ним взорвался. Он с силой ударил кулаком по ручке свидетельского кресла и вскочил на ноги.

— Если вы действительно сможете остановить или вовсе сорвать строительство этих электростанций — Тунипа и других, то это будет означать только одно: что наша сумасшедшая, саморазрушающаяся система дает безграничную власть маньякам-эгоистам и обманщикам вроде вас.

Неожиданно в зале наступила тишина.

Ним повысил голос:

— Но избавьте нас, Бердсон, от болтовни о том, что вы представляете народ. Ничего подобного. А вот мы действительно представляем народ — простых, порядочных, живущих нормальной жизнью людей, которые доверяют энергетическим компаниям, подобным нашей, компаниям, которые освещают и обогревают их дома, дают заводам возможность работать и делают еще миллион других вещей, которых вы и ваши союзники из эгоистических соображений хотели бы лишить тех людей, о которых вы якобы печетесь. — Ним обернулся к члену комиссии и административному судье:

— В чем сейчас нуждается наш штат и многие другие, так это в «умеренной линии». Середины между «никакого роста любой ценой» членов клуба «Секвойя» и Бердсона и теми, кто призывает к максимальному росту производства электроэнергии, наплевав на окружающую среду. Я и компания, которую я представляю, признаем необходимость компромисса, настаиваем на нем сами и советуем признать другим. Мы убедились, что нет легких, простых выходов из создавшегося положения, вот почему мы ищем «среднюю» позицию. Некоторый рост производства электроэнергии необходим, но, во имя Бога, доверьте нам, специалистам, поиски путей к тому, чтобы сделать этот рост наименее болезненным. — Он опять повернулся к Бердсону. — Если же осуществятся ваши планы, то именно по вашей вине люди будут страдать. Страдать от отчаянной нехватки элементарных удобств, от массовой безработицы, от отсутствия всех тех больших и маленьких вещей, которые не работают без электроэнергии. Кризис — не досужая выдумка, а реальность, и он прокатится через всю Северную Америку и, вероятно, через многие другие точки земного шара. А где вы тогда будете, Бердсон? Кинетесь скрываться, очевидно. Скрываться от людей, которые поймут, что вы — всего-навсего дурачивший их шарлатан.

Еще не кончив говорить, Ним осознал, что в своих обвинениях он зашел слишком далеко: на публичных слушаниях подобная несдержанность каралась, а он забыл об этом, как забыл об очерченных ему «ГСП энд Л» рамках. Возможно, он дал Бердсону основания для возбуждения иска о клевете. Ну и пусть, то, что он сказал, должно было быть сказано, есть предел терпению и благоразумию.

И он продолжил:

— Вы говорили о сорокапроцентной экономии электроэнергии, Бердсон. Это не экономия энергии, а ее потеря, и она будет означать совершенно новый образ жизни, чертовски бедной жизни. О'кей, есть люди, которые говорят, что всем нам следует понизить уровень жизни, что мы живем слишком хорошо, что мы заелись. Может, так оно и есть. Но как бы то ни было, решения об изменениях такого типа должны принимать не энергетические компании вроде «ГСП энд Л». Мы отвечаем за поддержание такого жизненного уровня, которого хочет большинство, об этом желании общественность заявляет через выборные органы власти. Вот почему мы продолжаем защищать этот уровень, Бердсон, и делаем это в открытую.

Ним остановился, чтобы набрать воздуху в легкие, и член комиссии тут же холодно спросил:

— Вы закончили, мистер Голдман?

Ним повернулся и посмотрел на скамью:

— Нет, господин председатель. Пока я здесь, мне хотелось бы сказать кое-что еще.

— Господин председатель, если бы я мог предложить сделать перерыв… — Оскар О'Брайен явно пытался вызвать огонь на себя.

Ним твердо сказал:

— Я намерен закончить, Оскар. — Он увидел, что кто-то за столом для прессы быстро писал, у официального стенографиста голова тоже была опущена, рука — в движении.

— Сейчас не будет перерыва, — сказал член комиссии, и О'Брайен сел с несчастным видом, передернув плечами.

Бердсон все еще стоял молча, но на лице его появился намек на улыбку. Возможно, он смекнул, что выступление Нима нанесло вред «ГСП энд Л» и помогло «Энергии и свету».

Хорошо это или нет, подумал Ним, но, зайдя так далеко, он проклял бы себя, если бы вдруг смалодушничал.

Он обратился к члену комиссии и к административному судье, которые смотрели на него с любопытством.

— Все эти слушания, господин председатель, — я имею в виду по этому делу и по другим, ему подобным, — являются бесполезной тратой времени, дорогостоящими спектаклями. Они бесполезны потому, что запланированное к рассмотрению за несколько недель растягивается на несколько лет, а то и больше, причем нередко с нулевым эффектом. Те часы, которые вы и мы здесь просиживаем, можно было бы потратить с большей пользой для общества в целом. И в частности, для тех, кто платит и использует электроэнергию, для тех, от имени кого без всяких на то оснований выступает Бердсон. Мы претендуем на то, что все, что мы здесь делаем, имеет смысл и причину, в то время как все мы по эту сторону ограды прекрасно знаем: это не так.

Лицо члена комиссии стало багровым. На этот раз он решительно ударил молотком по столу.

— Это все, что я разрешаю вам говорить на эту тему, и я делаю вам предупреждение, мистер Голдман. Я намерен прочитать стенограмму внимательно и принять меры позднее. — Затем так же холодно обратился к Бердсону:

— Вы закончили спрашивать этого свидетеля?

— Да, сэр. — Бердсон широко ухмыльнулся. — Если спросите меня, то я скажу, что он наступил на собственное гнездо.

Прозвучал удар молотка.

— Я вас не об этом спрашиваю.

Оскар О'Брайен снова вскочил. Член комиссии нетерпеливо махнул ему рукой, чтобы он сел, и объявил:

— Объявляется перерыв.

В зале раздался гул возбужденных голосов. Ним посмотрел на О'Брайена, укладывавшего бумаги в дипломат, на судью. Тот покачал головой — не то печально, не то в знак неодобрения — и минутой позже в одиночестве прошествовал к выходу.

Дейви Бердсон присоединился к группе сторонников, которые шумно его поздравляли, и все они вышли смеясь.

Лаура Бо Кармайкл, Родерик Притчетт и еще несколько человек из клуба «Секвойя» рассматривали Нима с интересом, но пошли к выходу, тоже ничего не сказав.

Места прессы быстро опустели, осталась лишь Нэнси Молино, она просматривала свои записи и делала новые заметки. Когда Ним проходил мимо, Нэнси подняла голову и мягко спросила:

— Малыш, о малыш, ты когда-нибудь раскаиваешься в содеянном?

— Во всяком случае, не сейчас, — ответил он. — И уж конечно, не тебе меня исповедовать.

Она покачала головой и лениво улыбнулась:

— А мне и не нужно это. Ты заколол собственного осла. Мужчина, о мужчина! Жди завтрашних газет.

Не ответив, он отошел от нее, а она снова уткнулась в свои записи. Ним был уверен, эта бестия постарается изобразить его в возможно более плохом свете и сделает это с наслаждением. Наверняка это будет похлеще, чем ее репортаж о вертолете в Дэвил-Гейте.

Покидая зал, он чувствовал себя абсолютно одиноким и немало удивился, увидев телерепортеров с мини-камерами, ожидающих его. Он забыл, как быстро визуальные средства массовой информации, если их вовремя предупредить, могут слетаться на скандальную историю.

— Мистер Голдман, — обратился к нему один из телерепортеров, — мы слышали о некоторых вещах, которые вы там сказали. Не повторите ли вы их, чтобы мы могли дать это в «Новостях» сегодня вечером?

Ним сомневался лишь секунду. Ему не следовало этого делать, но крупные неприятности ему уже обеспечены, и ничто из того, что может быть сделано или сказано, не ухудшит его положения. Так почему бы и нет?

— О'кей, — ответил он, — вот как это было. — Он начал говорить с чувством, горячо; камеры заработали.

Глава 14

— С этого момента, — в голосе Эрика Хэмфри слышалась сталь, — ты перестанешь представлять нашу компанию где бы то ни было. Ты не появишься на телевидении или радио. Не будешь давать интервью прессе или отвечать на вопросы репортеров, даже если тебя спросят, сколько времени. Понятно?

— Да, — ответил Ним, — понятно.

Они посмотрели друг на друга через стол президента. Сцена была необычной уже хотя бы потому, что разговор происходил в кабинете Хэмфри, а не в комнате для совещаний, где они с Нимом обычно спорили. Это происходило в полдень на следующий день после вспышки Нима на слушании дела Калифорнийской энергетической комиссией.

— Что касается публичных слушаний, — продолжал Хэмфри, — тебе, конечно, не следует появляться на них. Остальные распоряжения будут сделаны позже.

— Если ты хочешь моего заявления об отставке, Эрик, я могу его написать.

Ним думал об этой возможности целый день. Его уход, решил он, может избавить «ГСП энд Л» от многих затруднений. И потом, ему вовсе не улыбалось работать с кляпом во рту. Его обвинят в гордыне? Пусть. До сих пор общественность к нему относилась неплохо, и он мог рассчитывать на понимание с ее стороны. И еще одно Ним знал наверняка: у него не будет трудностей с получением хорошей работы. Многие руководители предприятий просто подпрыгнули бы от радости, появись у них возможность нанять человека с его знаниями и опытом. Предложения работы были у него и до сегодняшнего дня. С другой стороны, ему не хотелось уезжать из Калифорнии, которую Ним, как и многие другие, считал самым подходящим, самым восхитительным местом для жительства и работы. Кто-то сказал, что все хорошее и все плохое начинается с Калифорнии, и Ним с этой мыслью был согласен всей душой. Возникала также проблема с Руфью, Леа и Бенджи. Захочет ли Руфь поехать, например, в Иллинойс при их отношениях? Вероятно, нет.

— Никто не говорил об отставке, — раздраженно сказал Эрик Хэмфри.

Ним еле сдержал улыбку, неуместную сейчас. Ничуть не обольщаясь на свой счет, он тем не менее знал, что президент его ценит по множеству причин и никакое общественное мнение этой оценки не изменит. Ему изначально отводилась важная роль в планировании, и представительство политики «ГСП энд Л» не входило в его служебные обязанности, в этой роли он начал выступать, в общем-то, случайно. Честно говоря, он был бы рад освободиться от контактов с общественностью, возможно, он еще сможет собраться и продолжить дело. Однако он решил, что в данный момент он не будет действовать опрометчиво.

— Пока все, — холодно сказал Хэмфри, возвращаясь к бумагам, которые он изучал, когда вошел Ним. Было ясно, что президенту нужно время, чтобы успокоиться.

Тереза Ван Бэрен ждала Нима в его офисе.

— Я хочу, чтобы ты кое о чем знал, — сказала вице-президент компании, — я целый час убеждала Эрика не запрещать тебе делать публичные заявления. В конце концов он разозлился на меня не меньше, чем на тебя.

— Спасибо, Тесс. — Ним опустился на стул. Он чувствовал утомление, как физическое, так и духовное.

— Что действительно доконало нашего уважаемого президента и сделало невосприимчивым к любым доводам, так это твоя выходка по телевидению после слушания дела. Она действительно гарантирует нам максимальные неприятности. — Ван Бэрен хихикнула. — Если хочешь правду, у меня нет возражения и против этой твоей эскапады, хотя тебе, конечно, следовало бы быть тактичнее и при слушании дела. Но главное заключается в том, что ты, я думаю, будешь отстаивать свою позицию до конца.

— Со временем, — сказал Ним. — Пока что меня заставили замолчать.

— Да, и я боюсь, что об этом станет известно не только здесь. Тебя это не волнует? — Не ожидая ответа, Ван Бэрен достала «Калифорния экзэминер». — Ты уже видел дневную газету?

— Я видел утренний выпуск.

За завтраком Ним прочитал первую страницу статьи Нэнси Молино, озаглавленной «Тирада Голдмана из «ГСП энд Л» срывает слушание дела об энергии». Статья начиналась так:

«Несдержанная атака Нимрода Голдмана, вице-президента «Голден стейт пауэр энд лайт», на свидетеля противной стороны и на саму Калифорнийскую энергетическую комиссию внесла беспорядок в публичное слушание дела, призванное рассмотреть проект новой электростанции в Тунипа.

Шокированный член комиссии Т. Форбс, который вел заседание, позже окрестил замечания Голдмана «оскорбительными и неприемлемыми» и сказал, что рассмотрит возможные юридические меры».

В более позднем издании «Экзэминер», которое принесла Ван Бэрен, была новая передовица под заголовком: «ГСП энд Л» наказывает Голдмана и дезавуирует его выступление:

«Нимрод Голдман, «светлая голова» «Голден стейт пауэр энд лайт», сегодня попал в немилость, он сам и его компания поставлены под удар из-за вспышки народного раздражения вчера. А тем временем «шишки» «ГСП энд Л» заявляют, что они не имеют отношения к грубой атаке Голдмана на…»

И так далее.

Ван Бэрен сказала извиняющимся тоном:

— Просто невозможно было сохранить в тайне, что тебя лишили представительских полномочий. Если бы это не вышло из моего центра — а я только отвечала на вопросы, — то стало бы достоянием гласности через кого-нибудь еще.

Ним мрачно кивнул.

— Понимаю.

— Между прочим, не принимай всерьез эту чепуху о том, что комиссия принимает какие-то меры. Я разговаривала с нашим юридическим отделом, они говорят, что там просто накаляют атмосферу. Они ничего не могут сделать.

— Да, — сказал он, — я уже это понял.

— Но Эрик настаивает на официальном дезавуировании. Он также пишет личное письмо с извинениями комиссии.

Ним вздохнул. По здравом размышлении он не сожалел о своем выступлении. Но его угнетало то, что коллеги стали относиться к нему как к изгою. Несправедливым ему казалось и то, что большая часть газетных репортеров — включая сегодняшнюю «Кроникл Уэст» и другие калифорнийские газеты — сосредоточили свое внимание на сенсационных аспектах вчерашнего дня, неточно излагая или вовсе игнорируя серьезные проблемы, затронутые Нимом. А вот фиглярство Дейви Бердсона, те оскорбления, которыми он осыпал свидетелей со стороны «ГСП энд Л», его провокации по отношению к ним описывались в подробностях и благожелательным тоном. Однако ничего нового в этом не было: пресса, как всегда, гналась не столько за истиной, сколько за сенсацией.

Ван Бэрен снова взглянула на «Экзэминер».

— В кампанию по твоей травле Нэнси внесла наибольшую лепту. Она и цитировала тебя чаще, чем другие. Похоже, для нее стало привычкой бить с размаху. Кажется, вы друг друга не любите.

Ним сказал с чувством:

— Я с удовольствием вырвал бы у этой бестии сердце. Если бы оно у нее было.

Тереза нахмурилась.

— Слишком сильно сказано, Ним.

— Возможно. Но именно так я и чувствую. До него только сейчас дошел оскорбительный смысл слов Молино: «Нимрод Голдман… сегодня попал в немилость», но он вынужден был признать, что в этих словах содержалась немалая доля правды.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ