ьного романа.
Многое допустить можно, вот только подтвердить нечем. Тут актуально старинное присловье архивистов: без документа нет аргумента.
Но, как известно, отсутствие знака тоже может — в ряде контекстов — считаться значимым. Потому характерно, что Липкин о «деле Бродского» не упомянул. Как будто и не слышал.
Однако не слышать не мог. Его знаменитые коллеги-переводчики за Бродского вступались. Липкин — нет.
Разумеется, не только он не вступился. И соображения тут могли быть разные. Допустим, полагал, что хранившему гроссмановскую рукопись не следует привлекать к себе внимание КГБ.
Объяснить можно и так. Но существенно, что Липкин в мемуарах обошелся без объяснений.
Символ эпохи
Меж тем борьба сталинских наследников за власть становилась все более ожесточенной. И, как известно, в октябре 1964 года ЦК КПСС возглавил Брежнев.
Символом новой эпохи стал очередной скандал. В сентябре 1965 года сотрудниками КГБ арестованы А. Д. Синявский и Ю. М. Даниэль. Оба печатались за границей, используя псевдонимы. Нарушителям государственной издательской монополии была инкриминирована «антисоветская агитация».
Обоим тогда по сорок лет. Литературовед Синявский был еще и популярным новомирским критиком, Даниэль публиковался на родине как переводчик. Вроде бы преуспевающие литераторы-профессионалы.
Дебютировали, правда, не в юности. Школу заканчивали, когда шла война, потом служили в армии. Синявского направили в авиацию, он был радиомехаником на аэродроме, Даниэль — пехотинец, демобилизован после тяжелого ранения как инвалид.
После войны Синявский окончил филологический факультет МГУ, там же и аспирантуру, защитил диссертацию. Преподавал в высших учебных заведениях, стал научным сотрудником Института мировой литературы Академии наук СССР.
Даниэль окончил филологический факультет Московского областного педагогического института. Был школьным учителем, профессию сменил и считался талантливым поэтом-переводчиком. Незадолго до ареста планировал дебютировать в печати и как прозаик.
Будущие арестанты подружились на исходе 1950-х годов. Рукописи Синявского отправляла за границу его соученица по университету — дочь французского дипломата. И Даниэль воспользовался помощью друга. Все шло вроде бы гладко. Но, разумеется, все публикации оказались в сфере внимания КГБ. Друзья были не слишком осторожны. Их псевдонимы — сами по себе — вызов.
Синявский, как известно, взял псевдоним Абрам Терц, а Даниэль — Николай Аржак. Это герои так называемых блатных песен 1920-х годов: вор-карманник и бандит-налетчик[19].
К началу 1960-х годов эссеист и прозаик Абрам Терц был признан заметным явлением в русской эмигрантской литературе. Его упоминали в обзорах, акцентируя, что носитель псевдонима — советский гражданин, не имеющий возможности печататься на родине, так как его произведения не соответствуют пропагандистским установкам[20].
Несколько позже добился популярности и Николай Аржак. Его проза тоже считалась необычной: критики опять рассуждали о сочетании традиций реализма, фантастики, политической сатиры. Причины использования псевдонима были и здесь очевидны[21].
Особое раздражение советских инстанций, контролировавших деятельность эмигрантских издательств, вызывали публикации Абрама Терца. Угадывалось, что за издевательским псевдонимом укрылся профессионал, досконально изучивший специфику литературного процесса в своем отечестве и потому умело разрушающий отечественные пропагандистские конструкции. Значит, изменник, выдающий себя за лояльного писателя и пользующийся льготами, положенными только элите «государства победившего социализма»[22].
До сих пор исследователи спорят о том, каким образом сотрудникам КГБ удалось раскрыть псевдонимы. Версий немало, однако по-прежнему нет хоть сколько-нибудь документированных. Об одной из них рассказал много позже Войнович — в книге «Автопортрет: Роман моей жизни»[23].
Версия, пересказанная Войновичем, эмоциональна, иронична, что и свойственно его писательской манере. Он утверждал: «Их долго искали и, наконец, нашли. Нашли, когда возникла необходимость в такой находке. Рассказывали странную вещь, что наша разведка за выдачу авторов будто бы передала ЦРУ (баш на баш) чертежи сверхсекретной подводной лодки. Как выразился один мой знакомый, власть ничего не пожалела, чтоб самой себе набить морду.
Арест двух писателей и его последствия стали для Советского Союза таким ударом, который, если сравнивать с боксом, можно назвать нокдауном».
Примечательна в этой версии оценка прагматики. Войнович акцентировал: «Нашли, когда возникла необходимость в такой находке».
Однако о «необходимости» документированных свидетельств пока нет. Документировано же, что арест Синявского и Даниэля оказался неожиданностью для их друзей и многочисленных коллег-литераторов.
Первые сведения об аресте появились в иностранных периодических изданиях полтора месяца спустя. Каким образом туда поступили — пока не ясно. Надо полагать, друзья Синявского и Даниэля пытались таким образом защитить арестованных от негласной расправы.
Планировалась ли она — неизвестно. Однако за границей опубликованы письма знаменитых иностранных литераторов, характеризовавших арест Даниэля и Синявского как противоправную меру. Аналогичные заявления были направлены в Совет Министров СССР и писательские объединения.
5 декабря 1965 года, в день, признанный государственным праздником — юбилеем принятия Конституции СССР — проведен несанкционированный митинг. Участники, вышедшие на Пушкинскую площадь в центре Москвы, несли плакаты с требованием гласного суда над арестованными писателями[24].
Считается, что это первая антиправительственная демонстрация в столице. К такой реакции власти подготовиться не сумели. Подоспевшие сотрудники милиции задержали нескольких демонстрантов. Но формально им нечего было инкриминировать: задержанные лишь реализовали закрепленное Конституцией СССР право каждого гражданина страны. Пришлось их отпустить, иначе разразился бы новый скандал.
Арест писателей обсуждался в иностранной периодике постоянно. Советские же официальные инстанции не подтверждали и не отрицали такие сведения. Наконец, 12 января 1966 года в газете «Известия» напечатана статья одного из секретарей Московского отделения ССП, сталинского лауреата Д. И. Еремина. Заголовок был подобран хлесткий, подразумевавший обвинение в измене: «Перевертыши»[25].
Газета «Известия» считалась правительственным официозом. И ереминскую статью за границей признали именно первым официальным сообщением об аресте Даниэля и Синявского.
Этой публикацией началась пропагандистская кампания в масштабе СССР. Авторы прочих статей тоже инкриминировали Синявскому и Даниэлю измену[26].
14 февраля вынесен обвинительный приговор. На следующий день ТАСС подготовлено официальное сообщение: «Судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда РСФСР в составе: председателя Верховного суда РСФСР Л. Н. Смирнова, народных заседателей Н. А. Чечиной и П. Б. Соколова признала Синявского и Даниэля виновными в соответствии с частью первой статьи 70 Уголовного кодекса РСФСР. Суд приговорил: Синявского А. Д. к семи годам заключения в исправительно-трудовой колонии строгого режима, Даниэля Ю. М. — к пяти годам заключения в исправительно-трудовой колонии строгого режима»[27].
В сообщении ТАСС не цитировалась упомянутая там «статья 70». Но ее цитировали журналисты, писавшие о «деле Синявского и Даниэля»[28].
Отметим, что с января 1961 года Указом Верховного Совета РСФСР был введен в действие новый Уголовный кодекс. Заменил он прежний, считавшийся одиозным из-за статьи 58, где характеризовались так называемые контрреволюционные преступления.
Содержание печально знаменитой «пятьдесят восьмой» было распределено по другим статьям нового УК РСФСР. Редактура проведена незначительная, прагматика не менялась. Так, часть первая статьи 70 гласила: «Агитация или пропаганда, проводимая в целях подрыва или ослабления Советской власти либо совершения отдельных особо опасных государственных преступлений, распространение в тех же целях клеветнических измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй, а равно распространение либо изготовление или хранение в тех же целях литературы такого же содержания — наказывается лишением свободы на срок от шести месяцев до семи лет или ссылкой на срок от двух до пяти лет».
Часть вторая статьи 70 соотнесена была с так называемыми отягчающими вину обстоятельствами. Она гласила: «Те же действия, совершенные лицом, ранее осужденным за особо опасные государственные преступления, а равно совершенные в военное время, — наказываются лишением свободы на срок от трех до десяти лет».
Ранее Синявский и Даниэль судимы не были, время опять же невоенное, вот почему судебной коллегии не пришлось ориентироваться на часть вторую статьи 70. Хватило первой. И выбранные меры наказания соответствовали предусмотренным законодательно: согласно УК РСФСР, «антисоветская агитация и пропаганда» относились к «особо опасным государственным преступлениям».
Стоит отметить, что «дело Синявского и Даниэля» считается уникальным. И таковым было признано сразу.
Разумеется, Синявский и Даниэль — не первые литераторы, которым инкриминировалась клевета на советский режим. Практиковалась и ранее масштабная травля в периодике как следствие несанкционированных иностранных публикаций. Зато впервые основанием привлечения к уголовной ответственности и приговора — длительных сроков заключения под стражу — было издание литературных произведений за границей.