Иностранные литераторы, ученые и журналисты еще до суда утверждали, что инкриминировать Синявскому и Даниэлю вообще нечего. Однако это не так.
Заграничные публикации уже постольку стали антисоветскими, поскольку были несанкционированными. Авторы нарушили издательскую монополию государства.
Неважно, что законом она не предусматривалась. Важно, что литераторы посягнули на базовый принцип существования советской издательской модели.
Значит, политическая оценка предопределена и без учета содержания публикаций. А если учитывать, то изображение советского быта — отнюдь не восторженное. Сатирическое.
Иной вопрос — юридическая обоснованность предъявленных Синявскому и Даниэлю обвинений. Приходилось учитывать фактор международной огласки, вот и возникли у следователей трудности. Не было еще соответствующего опыта.
Следствие было изначально ориентировано на часть первую статьи 70 действовавшего УК РСФСР. Она, как выше отмечалось, функционально соответствовала пункту 10 статьи 58 предыдущего — сталинского.
Но в сталинском УК РСФСР формулировка пункта 10 статьи 58 была заранее приспособлена к решению политических задач. Она продуманно невнятная: «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений…»[36].
Законодатель не уточнил, что же именно следует понимать как «ослабление». Потому и правоприменители могли произвольно интерпретировать эти понятия, соотнося их с постановкой конкретных политических задач.
Что до художественных произведений, оставалось неясным, следует ли признать «пропагандой или агитацией» суждения персонажа художественного произведения. Значит, правоприменители опять не были стеснены в области интерпретаций.
Формулировки же для послесталинского законодательства были весьма небрежно подготовлены. Не осталось юристов досоветской выучки, умевших так определить направленность действия норм права, чтобы и создать иллюзию законности, и не стеснить правоприменителей. Часть первая статьи 70 существенно ограничивала интерпретации.
Ограничение вводилось буквально сразу. В соответствии с формулировкой части первой статьи 70 «агитация или пропаганда» лишь тогда преступны, когда ведутся именно «в целях подрыва или ослабления Советской власти либо совершения отдельных особо опасных государственных преступлений…».
Юристы, готовившие новый УК РСФСР, не привыкли к игре терминами. Образование получили уже в сталинскую эпоху, когда подобного рода навыки не требовались. Потому соединили в одной формулировке описание преступлений и характеристику преступных умыслов. Что и обусловило невозможность юридически корректного решения задачи, которую ЦК КПСС поставил через несколько лет правоприменителям.
Формулировкой части первой статьи 70 с необходимостью подразумевалось: в ходе предварительного и судебного следствия должно быть доказано, что обвиняемые ставили «цели подрыва или ослабления Советской власти либо совершения отдельных особо опасных государственных преступлений». Иначе обвинение, как отмечено выше, теряет юридический смысл.
Еще в ходе предварительного следствия обвиняемые упорно отрицали, что ставили преступные цели. Следователи же не располагали доказательствами, подтверждавшими обвинение.
В сталинскую эпоху такие проблемы решались просто. Те, кому инкриминировали «антисоветскую агитацию», обычно признавали себя виновными еще в ходе предварительного следствия. До суда. И не обязательно пытками выбивали из обвиняемых признания: вполне убедительный аргумент — перспектива ареста родственников или друзей как соучастников преступления.
Времена изменились. Да и арест писателей уже получил международную огласку. Потому следователи не располагали нужным инструментарием.
Обнаружилось, что структура обвинения буквально разваливается. Ни улик, ни признаний Синявского и Даниэля. Меж тем требовалось хоть как-нибудь доказать, что обвиняемые ставили цели, предусмотренные частью первой статьи 70. Без этого приговор мог соответствовать лишь духу закона, а букве явно бы противоречил.
Что-либо менять было уже поздно. Да и действовавший УК РСФСР не содержал норму права, сформулированную нужным образом. В такой ситуации оставалось только одно: экспертными заключениями обосновать выдвинутые обвинения. Но и тут возникли трудности.
Юридически экспертизой признавалось лишь такое исследование, результаты которого воспроизводимы в случае повторного проведения анализа другим экспертом. Как, допустим, сопоставление отпечатков пальцев или результатов определения группы крови. Политическую же оценку, данную одним литератором, вполне мог оспорить другой.
Однако у инициаторов «дела Синявского и Даниэля» уже не было выхода. Если экспертные заключения подготовить нельзя, значит, их нужно имитировать. Создать хотя бы видимость экспертизы.
Разумеется, видимость готовили заранее. Об этом догадывались защитники Синявского и Даниэля — на родине, и за границей.
Ну а возможность реконструировать планы такого рода подготовки появилась лишь тридцать лет спустя, когда были опубликованы секретные документы. В частности, после ареста двух нарушителей государственной издательской монополии председатель КГБ и генеральный прокурор СССР докладывали ЦК партии о планах дальнейших этапов: «По окончании следствия и после решения вопроса об ответственности арестованных Синявского и Даниэля Союзу писателей СССР обеспечить участие писательской общественности в заключительных мероприятиях по делу, вопрос о которых будет решен Прокуратурой СССР, КГБ и судебными органами»[37].
Аналогичным образом велась и досудебная подготовка. Стараниями мнимых экспертов.
«Перевертыши»
В качестве экспертного заключения газета «Известия» напечатала 12 января 1965 года упомянутую выше статью Еремина. Она была еще и ответом на многочисленные протесты иностранных журналистов, писателей, ученых.
Формально же Еремин к соотечественникам обращался. Словно бы о новостях рассказывал: «Враги коммунизма не брезгливы. С каким воодушевлением сервируют они любую „сенсацию“, подобранную на задворках антисоветчины! Так случилось и некоторое время назад. В буржуазной печати и радио стали появляться сообщения о „необоснованном аресте“ в Москве двух „литераторов“, печатавших за границей антисоветские пасквили. Как тут не разыграться нечистой совести и столь же нечистому воображению западных пропагандистов! И вот они уже широкими мазками живописуют мифическую „чистку в советских литературных кругах“, утверждают, будто эти круги „до крайности встревожены угрозой нового похода“ против „антикоммунистически настроенных писателей“ и вообще „против либеральных кругов интеллигенции“. Спрашивается, что же случилось на самом деле? Отчего воспрянула черная рать антисоветчиков? Почему в ее объятия попали отдельные зарубежные интеллигенты, которые в этой компании выглядят достаточно странно? Зачем иные господа становятся в позу менторов, чуть ли не охранителей наших нравов и делают вид, будто защищают двух отщепенцев „от имени“ советской интеллигенции?».
Оборот «необоснованный арест» взят в кавычки не только для обозначения цитаты, источник которой не указан. Автор статьи акцентировал, что его иностранные оппоненты лгут: мера пресечения выбрана обоснованно.
По той же причине и слово «литераторы» — в кавычках. Еремин акцентировал, что о литературе тут нет речи, арестованные решали только политические задачи: «Прикрывшись псевдонимами Абрама Терца и Николая Аржака, они в течение нескольких лет тайно переправляли в зарубежные издательства и печатали там грязные пасквили на свою страну, на партию, на советский строй».
Взят в кавычки и оборот «от имени советской интеллигенции». Значит, в СССР нет желающих защитить «двух отщепенцев».
Иное дело — вне СССР. Еремин утверждал, что «в идеологических битвах между двумя мирами враги нового общества не очень-то разборчивы в средствах. И когда в их окопах оказываются двое оборотней, то последних, за неимением лучшего, спешат поднять на щит».
Сказанное про «оборотней» корреспондировало с заглавием статьи — «Перевертыши». Далее тезис был обоснован. Согласно Еремину, «враги коммунизма нашли то, что искали: двух отщепенцев, символом веры для которых стали двуличие и бесстыдство».
Пафос — разоблачение «отщепенцев». Еремин утверждал, что их литературная деятельность в СССР была «фальшивым фасадом. За ним скрывалось иное: ненависть к нашему строю, гнусное издевательство над самым дорогим для Родины и народа».
Собственно литературная оценка заграничных публикаций объявлялась излишней. Еремин утверждал: «Первое, что испытываешь при чтении их сочинений, — это брезгливость. Противно цитировать пошлости, которыми пестрят страницы их книг. Оба с болезненным сладострастием копаются в сексуальных и психопатологических „проблемах“. Оба демонстрируют предельное нравственное падение. Оба выплескивают на бумагу все самое гнусное, самое грязное».
Отсюда следовало, что Еремин преодолел брезгливость. Благодаря чему избавил сограждан от необходимости ознакомиться с трудами «отщепенцев». Для убедительности и цитаты подобрал: «Женщины, — пишет в одном из своих „произведений“ Даниэль-Аржак, — похожие на кастрированных мужчин, гуляют по улицам и бульварам. Коротконогие, словно беременная такса, или голенастые, как страус, они прячут под платьем опухоли и кровоподтеки, затягиваются в корсет, подшивают вату взамен грудей».
Получилось, что «Даниэль-Аржак» издевательски характеризовал советских женщин. Высмеивал их.
На самом деле приведена цитата из повести «Суд идет», написанной Синявским, и воспроизведено мнение не автора, но персонажа. Кстати, самовлюбленной женщины.
Еремин, как говорится, вырвал цитату из контекста. С какой целью — вполне объяснимо. Иной вопрос, почему авторов перепутал.