Сяовэнь кивнула. Тогда Ван Чанчи стал ей рассказывать:
— Я устроился в мастерскую, чтобы немного разобраться, как работает техника. Моя цель — повредить джип Хуан Куя, я устрою ему аварию, и тогда мы будем квиты.
Сяовэнь напряженно втянула носом воздух и спросила:
— И ты не боишься, что тебя поймает полиция?
— Я буду все отрицать.
— Но они устроят допрос мне.
— Ты тоже будешь все отрицать.
— А что если они перейдут к пыткам?
— Именно поэтому тебе лучше всего уехать прямо сейчас, чтобы ты ни о чем не узнала.
Сяовэнь опустила голову и сказала:
— Если ты сделаешь это, то не выполнишь сыновний долг, не сможешь жениться, не сможешь спокойно жить на этом свете. Дядюшка Ван и тетушка Лю и так уже настрадались, одни кожа да кости, неужели ты настолько жесток и желаешь, чтобы от них и вовсе ничего не осталось? Рассуди сам: если вдруг с тобой случится беда, кто будет заботиться о них? Кто будет ухаживать за ними на смертном одре?
— Но я не в силах проглотить обиду.
— А так легче? — схватив его за причинное место, спросила Сяовэнь.
Ван Чанчи весь затрясся и быстро проговорил:
— Прости, Сяовэнь, прости…
Сяовэнь вынула влажное полотенце и повесила его обратно на крючок. Ван Чанчи стал отпрашиваться у нее, чтобы выйти из палаты, обещая, что на этот раз точно пойдет за деньгами. Сяовэнь напросилась пойти вместе с ним. Они пришли в офис Хуан Куя. Не ожидая вновь увидеть Ван Чанчи, тот оторопело спросил:
— Ты еще не сдох?
— Почти сдох.
— А девушка у тебя — отменная красотка.
— Если вернешь мне невыплаченную зарплату, я тут же уберусь с твоей дороги, — сказал Ван Чанчи.
— Кто задолжал тебе деньги, к тому и иди.
— К кому мне идти, если ты порвал мой контракт?
— Что же ты раньше-то скромничал? Ради какого-то гребаного авторитета ты взял и так жестоко подставил меня.
Ван Чанчи и Сяовэнь никак не ожидали такой реакции. Сяовэнь задрала рубаху Ван Чанчи и, тыча в его шрамы на животе, спросила:
— Настолько же жестоко?
Хуан Куй в ответ выставил свою пятерню и сказал:
— Чтобы уладить твое дело, я лишился пяти фаланг. Вот и ответь, кто из нас более жесток?
Вскипев от злости, Ван Чанчи кинулся было на Хуан Куя с кулаками, но в него мертвой хваткой вцепилась Сяовэнь.
— Не всем дано ненавидеть. Если ты хочешь ненавидеть, то для этого необходим соответствующий капитал.
Ван Чанчи вырвался из рук Сяовэнь и схватил скамейку, но в тот момент, когда он собирался обрушить ее на Хуан Куя, вдруг раздался крик отца: «Чанчи!..»
Рука Ван Чанчи дрогнула, он обернулся и увидел, как Лю Шуанцзюй бойко закатывает через порог коляску с Ван Хуаем. Зажав в руках несколько пачек новеньких купюр, Ван Хуай сказал:
— Оставь его, компания «ПиЭй» оплатила твое лечение.
Зная, что никакой компании «ПиЭй» не существует, Хуан Куй холодно усмехнулся. Ван Чанчи грохнул скамейку об пол, да с такой силой, что от четырех ее ножек целой осталась лишь одна.
— Если у тебя есть страховка на мебель, то ломай сколь ко угодно, — огрызнулся Хуан Куй.
Родители и Сяовэнь стали уговаривать Ван Чанчи успокоиться. Словно замешивая тесто, они понемногу довели его до податливой консистенции, и наконец все четверо понуро вернулись в больницу. Ван Хуай передал деньги Сяовэнь и попросил, чтобы она вместе с Лю Шуанцзюй отнесла их в бухгалтерию для оплаты больничных счетов. Ван Чанчи и Ван Хуай остались в палате наедине. Ван Чанчи сидел на кровати мрачнее тучи.
— Я уже перед ним сдался, что за штурм ты еще устроил? — спросил Ван Хуай.
— Но это противоречит всем нормам морали.
— Их не существует. С того дня, как я родился, мы уже проиграли, проиграли на самой линии старта.
— Если меня будут бить, а я еще и платить за это буду, то это, черт побери, все равно что стимуляция внутреннего спроса[8].
— Не все так плохо, — ответил Ван Хуай. — Нашлись добрые люди, которые дали нам деньги.
— Откуда эти деньги? — спросил Ван Чанчи.
— Сможешь сохранить это в тайне от Сяовэнь?
— Неужели кого-то ограбил?
— Эти деньги я накопил, каждый день выпрашивая милостыню.
Ван Чанчи вдруг изменился в лице и испуганно, точно пойманная на месте преступления проститутка, спросил:
— Ты попрошайничал?
— Мне давали одну лишь мелочь, поэтому, чтобы Сяовэнь ни о чем не догадалась, я пошел в банк и обменял деньги на крупные купюры.
— Тебе не кажется, что ты потерял лицо?
— Чтобы потерять лицо, нам следовало бы работать в высшем руководстве больницы. Ты знаешь, сколько они там зашибают?
Ван Чанчи стыдливо опустил голову.
— Это я вовлек вас во все это.
— Если кого и винить, так лучше вини своего деда, который в свое время почему-то не примазался к революции.
Вступив в свои права, осень сверху донизу раскрасила горы и долины в желто-красный цвет. На каждое дуновение ветра роща отвечала шуршанием обильного листопада. Купол неба поднялся, температура спала. Молочно-белыми струйками размеренно струился в высь дымок над крышами. Коровы, разбившись на группы по двое-трое, бродили по склону в поисках травы. На рисовом поле резвился черный скакун Чжана Пятого. Ван Дун вместе со своей женой сидели на крыше и обдирали кукурузу. Золотистые початки возвышались перед ними огромной кучей, доходящей до их подбородков. Перед окнами Чжан Сяньхуа, глухо хлопая и заворачиваясь от ветра, сушилась одежда. Воды в колодце хоть и убавилось, зато звук проточной воды в нем стал более завораживающим, словно кто-то играл на музыкальном инструменте. Огород Ван Хуая весь зарос бурьяном, а на огороде Второго дядюшки осталась лишь грядка с капустой, чьи кочаны, снаружи зеленые, а внутри белые, стояли, точно выточенные из нефрита. Все окна в доме Ван Хуая затянуло паутиной. Прямо на двери виднелась надпись: «Ван Хуай, куда ты сбежал?» Эти слова были написаны белым камнем, ветер, солнце и дождь оставили на ней свои следы, сделав почти незаметной. Судя по почерку, эту надпись сделал Гуан Шэн из соседней деревни.
Они вошли в ворота, вымели двор, накололи дров, наносили воды, развели огонь, перемыли посуду, высушили одеяла, забрали двух своих попросят, которых пристроили у Второго дядюшки, и жизнь их началась с новой страницы. На ветках сливы, что росла у дома, Ван Чанчи нашел несколько уже засохших плодов, он слазил наверх, сорвал их и дал попробовать Сяовэнь. Та, едва откусив, почувствовала кисло-сладкий, прямо как в той рекламе, «сказочный вкус».
Ван Хуай попросил деревенских выкроить для них один денек и организовал свадебное угощение на двадцать столов. Таким образом Ван Чанчи и Хэ Сяовэнь, можно сказать, скрепили свои отношения. В тот же вечер они вместе уселись на свое брачное ложе.
— Ты правда заберешь меня с собой в большой город? — спросила Сяовэнь.
— А если я скажу, что мы никуда не поедем?
— Тогда ты станешь обманщиком.
— Зачем ты вышла замуж за обманщика?
Какое-то время Сяовэнь не могла найтись с ответом. Она сидела на краешке кровати и прикрывала руками застежку на платье.
— Может статься, что, поселившись в этой комнатке для новобрачных, нам никуда ехать больше не захочется.
— Нет, не может.
— Ты не пробовала, откуда тебе знать?
Сяовэнь залилась краской. Ван Чанчи отстранил ее руки от пуговиц.
— Свадьба свершилась, все запреты улетучились, так что жалеть тебе уже поздно.
Сяовэнь ткнула своим пальчиком ему в нос и сказала:
— Ах ты, дрянной мальчишка.
— В этой жизни я буду дрянным мальчишкой только для тебя.
— Но ты обманщик.
Тогда Ван Чанчи в знак клятвы поднял руку. Сяовэнь сняла одежду. По правде говоря, если бы даже Ван Чанчи не принес ей эту клятву, она все равно бы разделась, так что, дожидаясь от Ван Чанчи этих слов, Сяовэнь просто набивала себе цену. Ван Чанчи догадывался, что будет впечатлен, но увиденное зрелище превзошло все его ожидания. Ее белоснежная кожа осветила комнату, а роскошные формы вмиг уменьшили эту комнату в размерах. Ван Чанчи долго любовался Сяовэнь, не в силах погасить свет.
Каждый раз, когда за стеной раздавался скрип кровати, Ван Хуай тормошил Лю Шуанцзюй, чтобы она послушала эти звуки вместе с ним, точно боялся наслаждаться этим единолично, не поделившись. Посреди глубокой ночи эти двое лежали, навострив уши, и считали: один раз, два раза, три раза… Это будоражило их гораздо сильнее, чем подсчет денег. Эти звуки возродили в них надежду, они мечтали побыстрее обзавестись внуками, дошло даже до того, что каждое утро Лю Шуанцзюй осматривала фигуру Сяовэнь, проверяя, не наметились ли в ней какие-то изменения. Сяовэнь во время таких осмотров не смела поднять головы. Ван Хуай как-то раз потихоньку напомнил Лю Шуанцзюй: «Неужто забыла? Сначала не живот растет, а рвота начинается». Лю Шуанцзюй ударила себя по ляжке и сказала: «Я так волнуюсь, что забыла обо всем, что испытывала сама».
Собрав денежные подношения на свадьбу, они вернули долг и Чжану Пятому, и Второму дядюшке. Второй дядюшка от денег отказался, взамен попросив, чтобы Ван Чанчи помог ему отстроить дом. Каждый день Ван Чанчи работал у Второго дядюшки каменщиком, и дом понемногу рос. В свободное время к нему присоединялась Сяовэнь, она заваривала и подавала чай, а также подносила кирпичи. Едва наступал вечер, Сяовэнь задавала все тот же вопрос: «Когда мы поедем в город?» Ван Чанчи на это отвечал: «Для начала нужно хотя бы отстроить дом Второму дядюшке».
— Я целыми днями торчу дома, уже сто лет не видела машин, — жаловалась Сяовэнь.
Тогда Ван Чанчи, мучимый угрызениями совести, попросил у Второго дядюшки один день отгула и вместе с Сяовэнь отправился на сельскую ярмарку за покупками. Они купили масло с солью, а также одежду, мыло, кое-что из косметики, стиральный порошок и спортивную обувь, а потом уселись на краю улицы понаблюдать за проезжающими мимо машинами. Пока Сяовэнь, словно одержимая, смотрела на машины, Ван Чанчи сходил на почту и сделал один звонок. После этого они съели по тарелке рисовой лапши и, напевая популярные песни, отправились домой.